Знающая #2: Игра Кукловода

Пролог

Мэри Эл.

Знающая #2

Игра Кукловода

Я разрываюсь между воплощением своих самых дерзких мечтаний,

Чтобы насытить чудовище внутри себя,

И земной любовью, которая возвышает меня

Над загребущими руками трусов и воров.[1]

 

Пролог

В детстве мы редко задумываемся о проблемах. Конечно, они у нас есть, но по сравнению с жизнью взрослых они чертовски малы. Мы не жалеем о наших проделках, порой не испытываем вину, мы только начинаем познавать окружающее, и всё для нас в радужном свете.

Весь мир крутится вокруг нас одних.

Но всё равно нам чего-то не хватает, и мы отчаянно пытаемся понять сложный мир взрослых, чтобы стать их частью. Даже за такой простой игрой в куклы скрывалось нечто большее.

– Эми, милая, идём домой! – донесся мелодичный голос мамы.

Огромный косматый пёс открыл один глаз, повёл торчащими ушами во все стороны, прислушиваясь.

– Пора обедать! – позвала она снова и словно нажала на какой–то пусковой механизм: рыжий пес встрепенулся, резко вскочил на чёрные, будто на нём модные сапожки, лапы и, разрывая ими мягкую землю и зелёную траву, понесся сломя голову на зов.

 Я звонко рассмеялась. Паппи (с англ. puppy – щенок), он же Баффи вовсе не был глупой собакой. Он просто наивно надеялся, что первые слова предназначались мне, а последние – ему.

Его подарила бабушка Дороти в прошлом году, когда мне исполнилось три года, а потом она исчезла. А когда я спрашивала родителей, почему она больше не приезжает, они хмурились и с грустью говорили, что она больше не придет. Я требовала объяснений, но все молчали, будто существовала тайна, которую не мог постичь ребёнок.

Бабушка мне нравилась. Она пахла ирисками и леденцами, которые всегда имелись в её правом нижнем кармане халата.

Запомните, никогда не залазьте в её левый карман. Там лежат чьи–то зубы, точнее челюсть. Однажды, я видела, как она использует её вместо открывалки, но…

Феее, кто носит их в собственном кармане?

Между прочим, это она дала собаке имя Паппи. Но папа настаивал, чтобы мы звали его Баффи. Наверняка, его смущало, когда маленькая дочь, которая не могла ещё выговаривать букву «п», на весь двор кричала «Мама, папа (англ. daddy) ищет Бабби. Ты не видела его?» (с англ. Bubby – грудь, сосок).

– Иду! – разочарованно прокричала в ответ, когда мама поманила меня рукой.

Я готова была целый день на пролет играть в прохладной тени раскидистого дуба, у берега моего любимого сине–зеленого озера, чья водная гладь загадочно поблескивала в свете ярких лучей полуденного солнца.

Помню, мы часто приезжали сюда всей семьёй отдохнуть от суетливой жизни присущей всем городам.

Я начала заботливо укладывать Минни в детскую кроватку. Кукла послушно закрыла голубые глаза.

– Не скучай без меня. – Накрыла её лоскутным одеялом. – Я скоро вернусь, и мы будем петь песенки.

Я побежала по свежей траве, спешно перебирая маленькими ножками в розовых туфельках. Нет ничего беззаботнее и милее, чем маленький бегущий ребёнок.

Вбежала в деревянный домик и уселась за большой кухонный стол, на котором стояли только три тарелки с овсяной кашей и столько же ложек.

Удивилась такому скудному обеду. Обычно, стол всегда был полон изобилием различных салатов и горячих блюд.

– Милая, не вежливо строить кислые лица во время еды, – упрекнула меня мама, зачерпнув полную ложку овсянки и отправила её в рот, тщательно пережевывая.

Сегодня она выглядела усталой, кожа была бледнее обычного. Казалось, даже русые волосы ослабли, потеряли привычный блеск.

По коже пробежали толпы мурашек. Всё это было подозрительно странно: она бы никогда не приготовила то, что мы с отцом терпеть не могли.

Перевела настороженный взгляд на него. И чуть не сорвалась с места, увидев прозрачный как у приведения силуэт. Но не успела моргнуть, как на моих глазах он вновь обрел материальную форму. Я списала это на перегрев, который явно получила, пока бежала сюда под безжалостно–палящим солнцем.

Не отрывая взгляда от тарелки, отец со странным энтузиазмом поедал её содержимое. Если бы не жутко–радостная–улыбка, застывшая на заросшем щетиной лице, я бы не была до смерти, напуганной.

– Очень вкусно. Попробуй, – сказал отец не своим голосом.

Я отшатнулась. Вскочила со стула, но громогласный голос разнесся в маленькой кухне, заставив съежится и зажать уши.

– Сядь!

Грубый приказ прозвучал настолько безапелляционно, что мне ничего не оставалось делать, кроме как сесть обратно.

– Возьми ложку! – последовала новая команда.

Сердце колотилось в бешенном ритме, практически стуча в ушах.

Вопреки желанию, потянулась за столовым прибором, про себя отмечая, что больше не была маленькой девочкой.

– Ты будешь делать то, что я говорю.

Отец неестественно склонил голову, будто та была слишком тяжелой ношей, и с той же маниакально-радостной улыбкой наблюдал за мной.

Моё тело не слушалось, кости превратились в податливое желе. Я чувствовала себя марионеткой в руках искусного кукловода.

– Ешь!

Вздрогнула, ощутив инородное проникновение древней силы в мою голову.

Испуганно покосилась на ложку с овсяной кашей, крепко зажатой в моей ладони, будто оттуда в любую секунду могла выскочить черная мамба[2].