А я была его женой

А я была его женой

Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики
...А я была его женой.

Анна Ахматова

Вечер укрывает город одеялом полутьмы, на улицах зажигаются яркие фонари, и я сразу же приковываю свой взгляд к окну. Вскоре, по стеклу начинает барабанить дождь, и я прижимаюсь к нему лбом, желая слиться с непоседливыми каплями. В комнате понемногу холодает, ведь камин уже погас, в нем остались тлеть всего несколько мелких угольков, но идти разжигать его у меня нет никакого желания. Я только сильнее кутаюсь в теплую шаль и усаживаюсь на подоконник, прячась за тяжелыми шторами. Не знаю, сколько времени я провожу, сидя в таком положении. До тех пор, пока за входной дверью не раздаются тяжелые, такие знакомые шаги. Тогда я вскакиваю, и сразу же несусь открывать. С его модной коричневой шляпы трилби, которую я подарила ему на прошлый день рождения, капает вода. Муж небрежно кидает ее на пол, вручает мне свой промокший плащ, переобувается в домашние кожаные туфли и дарит дежурный поцелуй.

— Ты сегодня поздно, — с легким упреком говорю я, нервно скрещивая руки за спиной.

— Да, в бюро было много работы, — следует незамедлительный ответ-оправдание. Постоянно один и тот же.

Молча пожимаю плечами и следую за ним в столовую, где уже давно накрыт стол, продолжая держать его верхнюю одежду.

— Да положи уже его куда-нибудь, — раздражается он в конце концов.

Я аккуратно вешаю плащ на спинку стула, супруг достает из кармана портсигар, щелкает зажигалкой и закуривает. Я кашляю от едкого дыма и иду на кухню.

— Как дети? — спрашивает он, заканчивая ужинать, лениво подливая себе виски в стакан.

— Уже спят, — отвечаю я и устало опускаюсь на стул рядом с ним. — Тебе сделать чай?

— Только не с этим твоим мерзким прошлогодним малиновым вареньем, и подлей туда того неплохого бренди, что нам подарил Пол.

Я киваю и иду ставить чайник. Когда он закипает, я заливаю кипятком крепкую индийскую заварку, которая благоухает мелиссой и немного бергамотом. В чашку мужа, как он и просил, добавляю бренди, себе подливаю молока и отношу поднос в гостиную. Так мы и сидим, пока он раскуривает еще одну сигару, в тишине. Наконец, я решаюсь нарушить молчание и выдавливаю: "Как дела на работе?", в глубине души надеясь на ответ. Но вместо этого мой супруг протягивает руку и, настроив новенький радиоприемник на волну с церковным хором, выворачивает на максимум громкость и откидывается в плетеном кресле-качалке. Верно поняв намек, я тихонько вздыхаю и тянусь за книгой. Так мы и сидим следующие несколько часов, погруженные каждый в свои мысли. Лишь только раз он заговаривает со мной:

— Разожги камин. Похолодало.

Всего три слова, которые он выдавил за последние несколько часов. Я, конечно же, сразу бросаюсь выполнять его поручение, но не удостаиваюсь за это даже слова благодарности. Возвращаюсь на свое место на диване, продолжаю читать. Когда глаза начинают слипаться, я откладываю книгу, из которой не запомнила ни строчки, и, оглядевшись, обнаруживаю, что муж спит, откинувшись в кресле. Приглушив свет торшера, я на цыпочках иду в детскую, поправляю детям одеяла и направляюсь в спальню.

Скользнув под одеяло, я смотрю в темный потолок, погрузившись в воспоминания о том, когда-то, когда мне было всего семнадцать лет, он ухаживал за мной. Ему было тогда около двадцати и он работал на фабрике моего отца. Я носила короткую стрижку, яркую помаду и пыталась курить, что в мои годы смотрелось уж очень смешно. Зато было модно. Несколько раз он предлагал мне выйти за него замуж, а я постоянно отвергала его. Он снова ухаживал за мной, и в итоге не помню уже в какой момент и почему, я вдруг растаяла и сдалась. Свадьбу мы сыграли довольно скромную; все-таки мои родители были не очень довольны таким выбором спутника жизни, но и не возражали в открытую. Они купили нам квартиру в центре города, где мы и продолжаем жить спустя столько лет. Его родители так и не приехали на свадьбу - они просто не поверили, что он на мне женился. А потом, все вдруг изменилось. Он изменился. Внезапно и так разительно, что мне стало невероятно больно жить с ним.

Вспоминаю я и о том, сколько лет я делала все возможное, чтобы вернуть любовь мужа, но не добилась ее и по сию пору, даже после рождения двух прекрасных малышей. Так и живем мы вчетвером, каждый в чем-то терпит другого.

С этими мыслями я начинаю дремать, когда тишину внезапно нарушает скрип двери и шаги. Спустя некоторое время я ощущаю, как на кровать рядом со мной опускается грузное тело мужа. Ткнув меня локтем под ребра, он сонно бурчит "прости" и, отвернувшись к стене, тут же засыпает, немедленно начиная храпеть. 

Я лежу без сна, прислушиваясь к шорохам старого дома - слышно как скрипят половицы у соседей, которые устроили танцы, за окнами раздаются звуки джаза. Я им иногда завидую, они кажутся прекрасной парой, хоть пока и довольно молоды. Она детская писательница, а он военный инженер. Квартиру они делят с пожилой вдовой, которая, впрочем, не возражает против частых музыкальных вечеров. С затаенной злостью думаю, что их веселье и счастье продлятся до рождения первого ребенка. Внезапно раздается истошный детский плач, я шевелюсь, думая встать, но после снова опускаю голову на подушку. Дочке наверняка просто приснился очередной кошмар. Сейчас она поймет, что это был всего лишь сон и перестанет плакать.

— Иди, успокой ее, — ворчит муж, встряхивая меня за плечо. — Мне, между прочим, завтра еще работать, а с этими вечными ночными истериками я никогда не высыпаюсь.

Мне ничего не остается делать, кроме как подняться и отправиться в детскую комнату. Мне вскоре удается успокоить дочь, и она засыпает, обнимая плюшевого медведя с огромным бантом на шее, которого я ей подарила на пятый день рождения, сэкономив потихоньку от мужа деньги. Однако, сон у меня окончательно пропадает и я отправляюсь в гостиную, где достаю из старенького секретера пухлый рисовальный альбом и набор красок. Рисование — мое средство от бессонницы уже целый год. Почти каждую ночь альбом пополняется новым моим творением, над которым я скрупулезно работаю часов до пяти-шести утра, до времени пробуждения мужа. Вот и в этот раз я вожу мягкой кисточкой по бумаге, пока на ней не выступает отчетливый рисунок. Я иногда даже не замечаю, что рисую, потому что чаще всего в этот момент я нахожусь в каком-то сонном трансе.

— В этот раз у тебя, наконец, вышло что-то толковое, — раздается голос над моим ухом.

Я вздрагиваю и бросаю короткий взгляд в окно — уже начало светать и супруг встал на работу. Он принимается внимательно изучать мой рисунок, берет его в руки. Я понимаю, почему картина вызывает у него такой восторг — на ней изображена пара белых павлинов, его любимых птиц. Слабо представляю, как это у меня так вышло нарисовать именно их, но я довольна, что дождалась хоть какой-то похвалы с его стороны.

День проходит незаметно для меня. Я занимаюсь домашними делами, отвожу детей в школу, что-то наигрываю на старом пианино, доставшемся мне в наследство от бабушки. Вечером все повторяется: муж возвращается с работы, пьет чай с бренди, слушает радио, к ужину почти не прикасается. В промежутке между этими действиями жалуется мне на "идиота-клиента", что пытался выкупить у него подборку старинных карт эпохи, кажется, Колумба, по смехотворной цене. Муж выгнал его в шею из магазина, но, судя по всему, этот инцидент очень его разозлил.

Курит он вдвое больше обычного, после чего шлифует свои сигары терпко-пахнущим алкоголем. Долго сидит в кресле-качалке, выключает радио, о чем-то думает. Вдруг он срывается ни с того ни с сего со стула, хватает свое пальто и шляпу трилби. Я непонимающе на него смотрю - мол, уже полночь, куда ты собрался?

Супруг не считает нужным объясняться передо мной, и вскоре я слышу оглушительный хлопок двери. Впервые за долгое время к горлу подкатывают нежданные слезы. Падая беспомощным пластом на диван, я даю им волю, утыкаюсь в кожаную обивку носом, вдыхая привычный домашний запах. Раздается дверной звонок, прерывающий мои рыдания. Не веря своим ушам, я мчусь открывать, забывая надеть домашние тапочки. Так и распахиваю дверь, даже не посмотрев в глазок, стоя босиком на ледяном кафельном полу и стирая рукавом домашнего платья влагу с лица.

Но моим ожиданиям не суждено сбыться. Нет, это не муж, решивший вернуться. Соседи, в состоянии опьянения, перепутали этажи. Чуть ли не со злостью выплевываю им:

— Вы ошиблись квартирой.

Они извиняются и пожимают плечами. Он держит ее за талию, она сжимает в руках тонкую сигарету, выдыхает горький табачный дым. Извиняются в последний раз, желают хорошего вечера, после чего она поправляет свое каре, он подхватывает ее на руки и бегом преодолевает последний лестничный пролет. Слышу заливистый беззаботный смех, громко захлопываю дверь и сползаю по ней на пол.

За что я заслужила? Чем провинилась? Найти ответы на эти вопросы у меня не выходит. Смахиваю остатки слез, небрежно закалываю волосы и отправляюсь на кухню мыть посуду. Холодная вода немного приводит в себя. Выкидываю остатки ужина в помойное ведро, споласкиваю тарелки. Он вернется, он обязательно вернется. За окнами раздается резкий звук, похожий на выстрел, от неожиданности я роняю посуду на пол.

Тарелка бьется на тысячи острых осколков, я еле успеваю отпрыгнуть в сторону. Был бы сейчас здесь муж, он бы обязательно заметил это и обвинил меня в неосторожности. Но его здесь нет и больше никогда не будет, он ведь умер несколько лет назад.

Воспоминания резко пронизывают меня подобно осколку посуды, который вонзается со всей силы в мою ступню. Я взвизгиваю, но непонятно от чего — мне кажется, что совсем не от физических ощущений.

"Он умер!" — восклицает все во мне. И я давлюсь своей памятью, как и слезами. Его жизнь унесла Первая мировая война. Милый, мой любимый супруг. Как я смела думать, что он меня не любит? Утыкаюсь лицом в колени, перед глазами возникает картинка, будто заставляя меня переживать все случившееся еще раз. Он писал мне, писал длинные, полные любви письма. В каждом из них обещал вернуться. А потом вдруг перестал. Я пыталась дозвониться в воинскую часть, но никто не знал, что с ним.

Пока в один день почтальон не принес письмо. Я как раз в тот момент тоже мыла посуду. Схватила конверт дрожащими мокрыми руками, нетерпеливо распечатала его. Мне хватило первых строчек, чтобы понять, что его не стало. Тарелка, которую я тогда не переставала сжимать в руке, разбилась о кафель. В тот же день на город впервые обрушились бомбы.

Я тогда отвела детей к соседке, чтобы она отвела их в бомбоубежище, а сама осталась в квартире. Села в кресло, включила радио, как он любил это делать. Но в тот день не передавали церковных песен, везде были предупреждения об авианалетах. Я слышала, как взрывались бомбы где-то на нашей улице, звенели бьющиеся стекла. В нашей квартире окна тоже были выбиты взрывом. Но в сам дом ничего не попало, чего нельзя было сказать о соседних. В тот день я пожалела, что не умерла вместе с мужем.

Я осталась на съедение своим собственным мыслям и больным фантазиям. Было легче представить, что муж здесь, рядом, просто он меня больше не любит. Просто он охладел. Я давилась по ночам слезами из-за того, что он не приходит с работы, из-за того, что не заботится о детях. Из-за того, что я больше ему не нужна. Но только не из-за того, что его больше нет со мной. И никогда не будет.

Господи, если бы ты знал, насколько я устала это терпеть. Лучше бы он действительно меня не любил, чем умер.