Аромат

Аромат

***

Она постучалась в дверь его квартиры жарким июльским днем. Не сказать, что она была нежданной, а уж тем более нежеланной гостьей… Хотя подавляющие большинство людей с ним бы не согласилось, но он ждал ее и вполне искренне был рад видеть.

— Как вкусно у тебя пахнет! — восхитилась она, снимая туфли и натягивая домашние плюшевые тапки.

— Пироги испек. С вишнями.

— О, мои любимые. Как хорошо подгадал, однако.

— Или это ты вовремя зашла, — не удержался он от крошечной шпильки. Ему ли не знать, что ей подчиняется время, и прозреть будущее — сущий пустяк.

Легкая улыбка, лукавый взгляд синих глаз. Она кажется юной девушкой, особенно когда отрастила себе роскошные волосы цвета горького шоколада до пояса. Раньше-то они были до плеч максимум.

— Чай тебе с чем заварить? — он гремит чайником, чашками, стараясь не смотреть на нее слишком часто. Слишком непривычно видеть ее в темно-синем платье, непривычно мирную и обыкновенную. Словно человек.

— Во-первых, ты и сам сейчас в своей растянутой футболке и спортивных штанах — человек человеком, а во-вторых — я всегда пью кофе, с молоком и корицей. Неужели сложно запомнить? — укоризненно прозвенел ее голос. — Ведь не первый год знакомы…

— Да, а привыкнуть к тому, что ты читаешь мысли, как раскрытую книгу — невозможно, — он фыркнул.

— Привыкнуть можно ко всему, — пожала плечами она.

Маленькую кухню наполнил аромат кофе. Да, он прекрасно знал, что она будет пить. И пироги с вишнями испек не просто так — с самого утра было предчувствие, что сегодня будет очень важный и дорогой гость.

А может, птицы пели приглушенно, тихо, опасливо? Как всегда было при ней.

А может, все дело в серых тучах, затянувших небо — верный признак грозы. Она так любит грозы…

— Будет гроза, — проникновенный шепот. Как же порой он ненавидел его. Прежде. А сейчас? А сейчас ему все равно, что нашепчет ему, будто заглядывая в душу, сама Смерть.

— А сам-то? — она усмехается, и он усмехается в ответ, ставя перед ней чашку кофе. Свежеиспеченные пирожки и тарелку печенья с шоколадной крошкой.

— О, я давно не ела таких печенек! — резко оживилась Смерть. Как же интересно прозвучало, не так ли?

— Перестань так думать, Война, — она подняла на него взгляд абсолютно черных глаз. Взгляд Смерти. Обычный человек тут же умер бы. А он? А он улыбается в ответ, позволяя багряному морю пролитой крови затопить радужку.

— Ну и ну! — радостно смеется. — А я-то, грешным делом, думала, ты позабыл все. Очеловечился, как говорит Голод. Навыки все растерял, облик свой второй забыл. А ты вон как глазками сверкаешь! — смеется слегка истерично.

Резко смолкает, рассеянно берет печенье.

— Зачем ты пришла, Смерть? — он присел на подоконник, откинувшись на стекло.

— Просто кофе попить, пирожков поесть. Поболтать с тобой. Давно мы не общались с тобой, да?

— С самого Армагеддона, наверное, — кивнул Война. — Много времени прошло.

— Но только по меркам людей. А для нас — как несколько лет.

— Все равно — много.

— Может быть. — Она склонила голову набок, обдумывая следующий вопрос. Он не торопил ее, отвернувшись, разглядывая улицу, полную спешащих куда-то людей. И не догадываются ведь, глупые, что в обычной квартирке мирно общаются два отставных Всадника Апокалипсиса…

— И слава Небесам, что не догадываются, — фыркнула Смерть. — Представь, как бы они всполошились бы, узнай правду?

— Блаженны те, кто не ведают, — вздохнул он.

— Верно. Как я завидую иногда Чуме, которая смогла стереть себе память… А иногда — искренне сочувствую. Это нормально, Анж?

— Вспомнила таки мое прежнее имя? — скосил алые глаза. — Гелла.

— Как же раздражает, — спокойно ответила она, мирно опустив ресницы. — Переделанное из моего старого имени прозвище куда больше мне подходит.

— Тогда я буду звать тебя Хель, хорошо? — он — Война, Всадник Апокалипсиса. Но не настолько сильный, чтобы тягаться с самой Смертью.

— Мне лестно такое слышать, — прохладная усмешка. Но ее быстро сменяет задумчивость. — Скажи, Анж… Меня тут последнее время один вопрос мучает… А почему мы так поступили? Почему остановились?

— Захотели, — пожимает плечами он. — Не слепо повиноваться велению Высших Сил, а решить что-то самим.

— И результатом нашего решения стало человечество, которое продолжает спокойно суетиться и копошиться в собственноручно сотворенных помойках, именуемых городами, — вздыхает Хель, подперев кулаком щеку.

— Ты не совсем права. Есть же что-то хорошее в них. Не может не быть. — Анж отворачивается и прислоняется лбом к стеклу. Непроизнесенные слова буквально растекаются по комнате густой патокой.

«Иначе зачем бы мы их спасали?»

Все знают предания о Всадниках Апокалипсиса. Те, кто будут судить и карать человечество. Чума верхом на бледном конем принесет в мир болезни, неизлечимые пандемии. Голод верхом на черном коне заставит людей мучаться от невыносимого голода, и не будет у них возможности утолить его. Война верхом на рыжем коне разожжет пламя сражений, кровопролитных битв — люди станут глотки друг другу грызть, подчиняясь безумию Войны. Смерть верхом на белом коне заберет жизни выживших и решит их участь — Ад или Рай. Весы в ее руках решат участь всего человечества. И, наконец, над ними в небе парит Агнец Божий…

А задавался ли кто-нибудь вопросом, откуда вообще взялись Всадники Апокалипсиса? Кем они были, как были избраны на роль судий людского рода? Ангелы, демоны, люди? Кто же?

Люди. Такие же, как те, кого они убивали… Да, не судили. Просто убивали, изничтожали, вырубали род людей под корень. Да, этому миру было это необходимо — освободиться от заразы-человечества. Да, Высшие Силы — почему же так сложно сказать «Бог»? — разочарованы и желают создать новую расу.

Паладины Разрушения… Воины Конца Света.

Анж не помнит, кем был до становления Воином Апокалипсиса. Он смутно припоминает, как выглядел до того, как завершилось его преображение в Войну. И в то же время прекрасно помнит своих товарищей.

Влад. Симпатичный, но болезненно худой, затравленный черноволосый подросток с карими глазами волчонка. Больше похож на скелет — таким его сделали люди.

Бледная кожа туго обтягивала скулы, фанатично и зло сияли черные глаза. Тонкие губы не могли скрыть острых клыков. Голод хрипло смеялся, глядя на таких же тощих людей, дерущихся за корочку хлеба.

Селена. Очаровательная девушка с длинными белыми волосами и розовыми глазами с белесыми ресницами. Красавица, похожая на лунную фею. И незаживающие черные язвы на руках и ногах.

Которые скрыла серая мантия. Искусанные губы улыбались, алые, будто кровь, глаза смеялись — ведь на людях, что отвернулись от Чумы, расцветали черные тюльпаны язв.

Гелла — Хель. Одинокое, недолюбленное дитя с неопрятными волосами и мрачным взглядом. И совершенно солнечной улыбкой человека, который нашел друзей, пусть и таких необычных.

Белая мантия и седая прядь в волосах. Бледная, пергаментная кожа. Золотые весы, на которые равнодушно смотрели черные глаза. И горькая складка у бескровных губ — друзья так сильно изменились…

И он сам, Анджей… Дурацкое сокращение «Анж» прилипло и никак не отвязывается. Рыжие волосы, веснушки — поцелуи солнца, так говорила… мама? — зеленые глаза мертвеца. У него все отняли. И дали в руки меч.

Алые волосы и глаза, пропитанный кровью шелк плаща, тяжесть меча в руке — он весь в багрянце. Так много красного, пахнущего солью и железом…

Что изменилось в них?

Голод хмурится, злится, но подчиняется мольбе друзей. Его мрачная тень покидает людей, похожих на него — смертельной худобой.

Чума прижимает к себе изъеденные болезнью руки, отзывая болезни и хвори.

Из уставшей руки выпадает окровавленный меч. Война затихает, а Всадник в алом закрывает глаза.

Смерть открывает рот в немом крике: «Хватит!». И падают в серую пыль весы.

Не было никакого агнца. Был приказ. Они его нарушили. Мольбу, желание — облекли угрозой.

Вот так мир и был спасен. Люди, кажется, даже и не заметили, насколько близко были к концу всего. Но обошлось. Иногда Анж невольно жалеет об их решении — люди все же ужасны. Они не меняются. Они остаются болезнью, разъедающей плоть несчастной планеты.

— Это когда-нибудь остановится? Бездумное уничтожение самих себя? — Смерть тихо смеется. — Для уничтожения человечества мы, на самом-то деле, совсем не нужны. Достаточно лишь предоставить их самим себе, и люди с радостью самоуничтожиться. Может, именно поэтому нам позволили отступить?

— Обязательно расскажи об этом Владу, — хмыкает Анж. — Его раздутое эго такого удара не переживет.

— А то! — залихватски подмигивает Хель. — Он же до сих пор не может успокоиться, все мечтает уничтожить мир. А знаешь, кем он сейчас работает? Поваром!

— То есть, он хочет уничтожить мир своей готовкой? Адская Кулинария — так что ли? — хмыкнул он, вспоминая, что Голод обожал все, что связано с кулинарией, в особенности дегустацию.

— Возмозжно, — преувеличенно серьезно кивнула она. Затем, мягко улыбнувшись, поставила чашку на стол. — Анж, давай как-нибудь соберемся все вместе? Ты, я, Голод, Чума — устроим посиделки в каком-нибудь кафе или у кого-нибудь дома. Что скажешь?

— Звучит неплохо. Но ведь Чума ничего не помнит.

— Она считает меня своей подружкой и встречается с Владом. Тебя представим, как моего парня, — невозмутимо предложила Смерть.

— Ага… Стоп. Встречаются?!

— Ну да. Разве ты не замечал, что они еще когда мы были Всадниками тепло друг на друга смотрели?

— Не замечал… — озадаченно протянул Анж. Пожал плечами: — Ладно, соберемся. Выбери только такое время, чтобы у меня не было никаких дел, хорошо? Думаю, для тебя это не будет проблемой.

— Не будет. Но ты как-то очень спокойно отнесся к тому, что я решила представить тебя, как своего парня. Неужели тебе абсолютно все равно?

— Хель, — спокойно произнес он, — мы ведь оба знаем, что это не так. Мне понравились твои слова, и я хотел бы сделать их правдой. Но…

— Нам не позволят, — с непонятной улыбкой закончила она. — Мы слишком сильны и мы слишком хорошо помним.

— Возможно, нам все следовало бы последовать примеру Чумы и стереть себе память. Но я не хочу забывать, почему живу.

Нельзя забывать — свои ненависть, боль, отчаяние, желания и страхи.

«Если я забуду причину, по которой живу в этом ужасном прогнившем мире, то вновь стану Всадником Апокалипсиса — Войной, что уничтожит человечество. Никаких компромиссов, никакого права на милосердие — только уверенная тяжесть меча в руке и остывающая на лице кровь.

И в этих прекрасных синих глазах напротив я вижу те же мысли. Ей единственной позволили сохранить всю силу — а попробуйте сделать Смерть обычной смертной! Но если она забудет — заснет та болезненная жалость к людям и проснется дикая, жгучая ненависть к ним же. И золотые весы взвесят их право на жизнь и обнаружат его недействительным. И я взмахну мечом, Голод оскалится, Чума протянет руки…»

— Анж, — тонкие пальцы скользнули по щеке.

— Прости, задумался.

— Не нужно о таком думать. У тебя новая жизнь, теплая и интересная. Наслаждайся ею за меня, хорошо?

— А ты?..

— А я — не живая, — простые слова, простая констатация факта.

Анж улыбается, принимая эти слова — принимая Смерть.

— Ну, спасибо тебе за пироги, за печенье и кофе. За беседу отдельное спасибо, — подмигивает. — Мне уже пора.

— Я тебя провожу.

Когда она уже стояла в дверях, Анж внезапно говорит:

— Ты заходи ко мне еще… на чашечку кофе. Я снова испеку твои любимые пироги.

Она обернулась, улыбнулась, не разжимая губ.

— Обязательно приду.