Бабушкины истории (роман в новеллах)

Деревня в изгнании. Послесловие Дмитрия Шатилова

Ужасны страдания Иова; есть ли на свете тот, чье сердце не дрогнет при виде его бесчисленных мук? И все же, читая о боли и отчаянии, мы, отделенные от Ветхого Завета бездной времени, знаем, что страдания эти инспирированы Богом, а значит служат высшему замыслу и оправданы им. Труднее сказать то же самое о событиях не столь древних, еще не обратившихся в миф, а следовательно лишенных благородной интерпретации. Знакомясь с такими «необработанными» участками истории, даже глубоко верующий человек не может подчас уклониться от тревожащей мысли: что, если за уничтожением одних людей и мучениями других, за великим скопищем смертей, несправедливостей, трагических ошибок и заблуждений нет ни Бога, ни какой-либо иной всеобъемлющей силы, что обеспечивает торжество правых и посрамление зла?

Возможно ли доказать, что все сущее служит Божьей славе? Сколько времени должно пройти, прежде чем в наборе разрозненных фактов потомки разглядят испытание веры, Божий перст, путь, пройти который было необходимо? Что делать нам, если мы не наблюдаем за жертвами истории из будущего, а сами попали под ее равнодушный каток, в густую тьму, что прекрасно иллюстрирует отсутствие Бога, а о существовании его молчит упорно и глухо?

На такие вопросы наводят «Бабушкины истории» Марины Эшли — сборник рассказов о трагедии, замалчиваемой или крайне неохотно упоминаемой в современной историографии. Речь идет о крестьянских семьях, раскулаченных в ходе коллективизации и сосланных искупать вину перед новорожденным государством на угольные шахты в Донбасс. Как выживали эти люди, оторванные от земли, дома, привычного уклада, в шахтерских спецпоселениях — об этом и рассказывает книга.

А родилась она из недомолвок, оговорок, обрывков слышанных разговоров. В семье Марины — а рассказы во многом основаны на трагическом семейном опыте - о прошлом говорили неохотно, факты всплывали редко, их чаще рождала подсознательная ассоциация, чем прямо заданный вопрос. Вот кто-то вдруг вспомнил: а раньше в конце этой улицы стояли бараки — и одно воспоминание потянуло за собой другие. Вот ошибся домом седой старик, и бабушка заплакала: точно так же когда-то вернулся ее муж, такой же постаревший и истощенный. Мало-помалу из разрозненных фрагментов начала проясняться та странная, удивительная, трудная и страшная жизнь, которую вели спецпоселенцы.

Но будущее нельзя понять без прошлого. Каков же был мир, из которого их вырвала революция? Это особое, ни с чем не сравнимое пространство крестьянской общины описано в первых рассказах сборника заботливо и с любовью. Главной его особенностью можно назвать глубокое и искреннее доверие к Богу и  жизни, из чего и проистекает человеческое счастье. В этом мире, устроенном разумно и правильно, случаются, конечно, огорчения: в «Очи черные» Наташку выдают за нелюбимого (но слюбится, когда поймет, какой это хороший человек), в «Людях добрых» Оля по недоразумению чуть было не расстается с Семеном (но все кончается хорошо, ведь несчастье случилось по непониманию, а стоит наступить ясности, как вновь воцаряются тепло и любовь),  - и все же трагедий здесь не бывает, ведь если ты добр, трудолюбив, открыт людям и соблюдаешь заповеди Господни; если люди вокруг тебя живут и трудятся вместе, а не порознь, и крепко держатся друг за друга, жизнь твоя в такой благоприятной среде не может не прийти к гармонии. Это мир, где усилия вознаграждаются, за добро не платят равнодушием или ударом в спину, а главные ценности — любовь, семья, полный дом.

Иной раз эта картина кажется даже слишком благостной, почти раздражающей — как если бы время в «деревенских» рассказах остановилось, и на веки вечные в повествовании воцарился неподвижный и яркий золотой полдень, настоящий рай на земле. Тем драматичнее оказывается изгнание из этого рая: то, что мнилось незыблемым, оказывается эфемерным, хрупким и потому особенно прекрасным. По контрасту с «Братом» и «Нюркиным князем» из второй, «ссыльной» части сборника такие рассказы, как «Сваха», «Дурак» и «Няня» выглядят особенно светло и нежно — так кусочек неба кажется ярче, когда видишь его из одиночной камеры.

По-другому устроен новый мир, каторжный. Здесь старые герои больше не на своей земле, не в своем доме, и задача их — не только выжить в беспощадных шахтах, но и сохранить категории своего прежнего бытия — не разобщиться, не озлобиться, сохранить веру в Бога и знание, что мир все же добр к человеку, пусть иногда и кажется наоборот. Порой это напоминает попытку склеить зеркало из осколков — столь непоправимо рухнул старый порядок жизни, что попытки как-либо воссоздать его на новом месте выглядят абсурдно (и вместе с тем — очень по-человечески). Яркая сцена: ссыльным запрещено держать лошадей, но герой «Брата» Мыкола  все равно строит конюшню — ничего, что она будет стоять пустой, нельзя предавать свою любовь к коням, она — часть его, часть утраченного уклада, составляющего стержень личности.

Не все герои столь последовательны в сопротивлении уничтожающей их силе истории, однако неспроста на первый план в «ссыльных» рассказах выдвинуты семья, сватовство, рождение детей, обустройство хозяйства. Все это — созидание, упорядочивание — и все, что было бы скучно в обычной бытописательской прозе, здесь, в экстремальной ситуации ссылки приобретает характер героический. В условиях шахтерского спецпоселения — голод, тяжелый труд - мало-мальски налаженный быт равноценен подвигу, а каждая новая семья, сложившаяся у каторжан, получается вопреки всеобщему разобщению. Героика скрыта, она прячется за спокойной интонацией повествования, и все же достаточно вспомнить, на каком фоне развиваются события рассказов второй части, чтобы понять, каких усилий стоило людям то малое, что мы в наше время не считаем чем-то особенным: дом, брак по любви, дети.