Блондмисска, или ехали мы, ехали

Блондмисска, или ехали мы, ехали

1.
Горожане... До какой степени все мы, люди на Земле, горожане. Я здесь не ставлю вопроса, а только хочу сказать, что иной человек долгие столетия в своей предыстории горожанин. Такой человек может проживать в одном из вечных городов Земли, будь то Александрия или Париж. Но если он проживает в Киеве, то сколько же раз он прошёл по неровной каменной мостовой Андреевского спуска, в состоянии, которому и названия у землян ещё не придумано. И всё только потому, что здесь были до, и будут после меня. От этого как бы разрушаются грани обыденности, дыхание становится размеренным и свободным, а в душе роятся предощущения, каждому из которых обязательно суждено сбыться.

Теперь вы понимаете, почему я верю, что получится книга, которую я выносил на Андреевском спуске. Мне суждено стать гражданином этой старинной улицы, и будущая книга станет моими верительными грамотами где-нибудь за гранями нашей с вами действительности в магистрате Архиотерий, где-нибудь там, где схождение на мнимой оси времени примиряет между собой эпохи.

2.
Когда столетию, в котором вы живёте, уже за восемьдесят, а вам ещё двадцать три, то это что-нибудь значит.

Вы молоды и над вами безоблачное небо, хотя в Киеве – дождь. Вы готовы сбросить с себя последнюю рубашку, выпятить грудь и что-то гордо орать! Но до вас ли вам в городской сутолоке кому бы то ни было? И вы вжимаете голову в плечи и превращаетесь в пресноводное чудище, пробегающее мельком по тротуару, от подъезда к подъезду.

Дождь пресен, но в почтовом ящике чьи-то слёзы. Что вы о них толком себе, в общем, знаете? А, не скажите! Вам только ещё предстоит знать. Международное. Штемпель: Лидо ди Остиа. Где-то на берегу Средиземного моря...

Шумит Средиземное море, и берег ласкает волна.
Гуляет по берегу тётя, и ждёт не дождётся меня.
Тур-лю-лю, тур-лю-лю, тру-лю-лю, тель-авивскую тётю люблю...

Так поют. У нас только что прошли застойные, семидесятые. Пока ещё не винят административно-казарменный социализм. Виноват некто, возможно, даже целая нация, а то вдруг и две, три, пять, на самый крайний случай уже только одна.

3.
Извините нас, ради всех несметных больших и малых богов. Во всём виноваты мы, извините, евреи. Кто это только выдумал. Утверждают, что сионисты. А ещё ходит по стране бородатенький анекдот.

Разговаривают два старых еврея.
К ним неспешно подходит третий:
– Я не знаю, о чём вы говорили, но ехать надо...

Я не еду – я остаюсь. В руках у меня письмо моей мишигене копф бабуле:

“Гобрах мунес, Гарик! Всё ещё помню твоё вечное: Если Гольтраф не мужчина, значит, Волга не река. Надо же – выдумал! А мы теперь с Мариком вырванный кусок – запорожцы за Дунаем! Теперь мы уже в Италии. Марика в Штаты не берут. Кому он там нужен со своей язвой? Разве что мне. Он здесь творит мне вырванные годы.

Такой простоватый и болезненный шмок большая находка только для министерства обороны Израиля. Ему уже и должность предлагали, не дай тебе бог, работать вольнонаёмным санитаром в военном госпитале на Голландских высотах. За этим только стоило ехать! Глупый какой, не мог вырезать свою разлюбезную язву ещё в Киеве, дома! Как вспомню, так и заплачу! Так его и ждали здесь на курортные грязи...”

Я почесал за ухом и зашагал к Дорфману. Марик с бабуле вылетели из головы.

4.
– Здоровый лось этот Марик, – только и решил себе я, – а бабуле он строит кирце юр по сценарию. Бедная, ещё и суетится над ним. Сам он только орать, помню, мог, да ещё шататься у ОВИРа.

Всё искал себе пару. Королевы не обнаружилось. Встречались умненькие, но им не нужен был Марик. Глупышки были смазливы, и Марик тем более был им не нужен.

У них были свои далекоидущие планы. Их вдохновляли вдовствующие “мусорные дядьки” из Амстердама, имевшие миллионы. Имелись на то причины. Были прецеденты.

Зачинатели экологического бизнеса утилизировали городской мусор западных столиц, делали своё дело добротно, состояли членами зарождающихся экологических партий и “зелёных” движений, стремились в Европарламент, и дарили своим милашкам “Шанель номер три”. 

Случались жесты и на “Фиджи”, и даже на целые острова, построенные на мусоре, но Марик мусорное дело знал отвратно. Он был обыкновенный киевский обувщик, а вы знаете нашу обувь. Он не мог гарантировать.

Уезжавшие девушки сознавали, что с Мариком не могла идти речь о качестве совместного проживания. Больше всех понимала это моя милейшая бабуле, которой Марик приходился единокровным отпрыском, а мне, стало быть, дядей. Письмо бабуле я отправил в задний карман своих вельветовых “Левис”, и теперь бабуле суетилась-причитала над Мариком где-то на моей пятой точке.

5.
Не в обиду патриотам, Лондон с Нью-Йорком тоже большие деревни. В них всякий хочет прослыть. А как вы? Хотите прослыть? Тогда сделайте что-нибудь. Купите хотя бы за семьсот рублей старенький “Запорожец”, и заставьте его урчать, фырчать, бежать, лопая бензин, и ваши сверхчеловеческие усилия на этапе его ежедневного ремонта до и после пробега будут всему порукой.

Что поделать. Процедура ремонта – неизбежна. Слышно отовсюду, что он грядёт, что мир переустраивается, что всех нас не минует великая перестройка.

Короче, я владелец тёмно-зелёного “Запорожца”, и, поверьте мне, – это таки машина, хотя многие говорят о ней как о консервной банке.

Но если это даже отчасти так, то бедные владельцы “Жигулей”. Их более роскошные скобяные изделия априори сгнивают значительно раньше. Но и “Запорожец” – не предел всех мечтаний. На “Запорожце” не доехать до Тель-Авива. Хотя, а что там хорошего?