Чатик

Чатик

Антропоморфный кабан подпирал плечом самую большую античную колонну в центре, ещё четыре колонны поменьше стояли по углам развалившегося древнего здания. Группка таких же диковинных трёхмерных персонажей расселась посреди романтичных руин на высоком лысом холме на фоне голубейшего неба. Окрестности и холмы вдалеке освещало яркое, но бесполезное в плане тепла солнце, нарисованное, словно светодиодное.

Кабан: Хрык-хрыгр. Опять нас взрывают (1), как баранов. Доколе? Меня добивает эта безысходность.

Скелет (вибрируя костьми): Уже 35 погибших, раненых ещё несколько десятков.

Человек в ушанке (и так круглый, но ещё дополнительно раздуваясь от ярости): Проклятые кебабы. Религия мира, ага. Ненавижу. Ислам — равно фашизм.

Птичка (взлетев с насиженного места и порхая между колоннами): Да хватит уже на исламистов всё валить. Это же так удобно и просто. А Логвинова (2) тоже исламисты убили? Режим в очередной раз просто запугивает нас.

Очкарик (смастерив лицо ещё намеренно кислее и вытянутее для пущей умности): Тут такое дело. Бомбы — не стиль режима, они не любят громкие хлопки. Они любят побольше эффектности, побольше страха. Яд или кинжал. Такой средневековый стиль у них, да, они его копируют. И работают всегда очень точечно, по конкретным именам знаковым бьют. С Логвиновым они даже не скрывались особо. Только что визитку ещё не оставили. Убийцу не засекла ни одна камера города, как будто он из ниоткуда пришёл и ушёл — значит, полиция просто вычеркнула его цифровым способом из записей. Потом почерк: убили и печень размазали по полу, как и обещали. Сигнал понятный — мы свои угрозы про “печень на асфальте” исполняем. Орган вынули символично. Так поступают с диссидентами с отрицательным рейтингом — пускают на органы. Типа “ты перешёл грань”. То есть и это террор, запугивание, и в метро взрыв — террор. Но стиль совершенно различный: тонкий и грубый. Короче, не похоже на Охотников режима. Но в то же время и салафиты не взяли ответственности, а они обычно берут. Так что, может это вообще третья сила.

Скелет (сложив кости в пиратский флаг): Раньше террористы-романтики бросали бомбы в представителей власти для политической дестабилизации. И обязательно заявляли об этом во всеуслышание, да с манифестами! Даже сдавались властям на месте — вот он я, взорвал генерал-губернатора вашего, да-с, распишитесь в получении, берите меня под белы рученьки, ведите в тюрьму-тюряжечку сырую, я там буду писал рэволюционный роман. А теперь что? Высшие классы практически не страдают, отгородились преотличнейше, живут в параллельном мире. Теперича взрывают только низшие классы руками анонимов для инстинктивного сплочения от страха, для подрыва воли и стабилизации. Занятно, как террор изменил свою природу, ровно на противоположную. (Рассыпался на косточки, упал череп, но тут же вновь собрался обратно.)

Кабан (что-то выкопав из земли, подбросив и аппетитно сожрав на лету): Хру-хряк. Я не знаю, кто кого убил, но мне самому хочется убивать, убивать, убивать! Как вижу очередного лояльного пса тупорылого, что-то там тявкающего про сплотись, смирись — рука тянется убивать!

Птичка (приземлившись обратно и деловито вышагивая): Ты хотя б работаешь удалённо. А я на работу не могу теперь нормально ездить, всё время жду взрывов. Смотрю на лица пассажиров — неужели им всё равно, никакой мысли не возникает? Нет, они ещё лент побольше нацепят на себя и едут радостные.

Задумчивый (всё это время сидевший на камне со стеклянными неподвижными глазами-блюдцами): А я вот заметил, в метро меньше этих лент стало. Как будто превратилось в такую штуку, которую лишь официально надевают, по долгу службы.

Человек в ушанке (ковыряя в носу): Да. Вчера в электричке ехал с рабочим народом. Тоже обратил внимание. Шиза спала заметно. Но это до следующей большой волны промывки мозгов.

Кабан (в процессе страстного чесания боком о колонну): Вместо того чтобы взять автомат и стрелять в блядей, рабы будут тупить и ждать новых взрывов. Почему они не восстанут? Мне же всё очевидно, почему им до сих пор нет? Решает только старое доброе ультранасилие! Винтовка рождает власть!

Очкарик (протирая снятые очки платочком, вместо глаз остались лишь чёрные точки): Любые методы были бы приемлемы, если бы мы на 100% знали, в чём конкретно заключается добро в данной конкретной ситуации, в данном месте и времени, если бы мы были явными стопроцентными носителями добра. То есть добро не относительно, добро объективно. Но у нас самих нет абсолютного знания о его структуре в данный момент. Есть некоторая вероятность, что в конкретной ситуации мы можем ошибаться относительно того, в чём состоит добро. А наши противники могут быть правы. Если же мы применим по отношению к противникам неограниченные методы, неограниченное насилие ради добра, ошибаясь при этом относительно добра… Хотя бы частично ошибаясь… То есть в общих чертах мы понимаем, что, да, добро это прогресс, процветание, свобода, демократия. Что эти ценности необходимо защищать даже вопреки каким-то формальностям. Точно так же, как человек в опасности будет защищать свою жизнь вопреки каким-то формальностям. Но это понимание сути добра не распространяется на вопросы текущей политики. И в таких ситуациях, когда мы не имеем точного понимания, где в конечном счете находится добро — как раз приобретают важное значение методы и формальности. Когда есть непосредственная угроза для жизни, свободы людей или их объединений, то, вероятно, приемлемы любые методы защиты. Но когда вопрос сложный, спорный, тогда огромное значение имеют формальности, процедуры, ограничения. Длинно опять высказался, конечно, простите. (Церемонно раскланивается, извиняясь за занудство.)

Птичка: Ничего не длинно. И как всегда прав.

Кабан: А мне вот до сих пор не ясно — что нам-то делать? Как отомстить за Логвинова? Без него опять вся координация оппозиции будет ниже плинтуса будет. На нём всё держалось, всё. Теперь опять распадёмся на тусовочки и кружки.