Домовой

Домовой

Поздно как. Алена прислонилась лбом к стеклу, приложила сбоку ладони, отсекая отражение лампы. На улице – мерзкая сырая темень, ничего не видно, одна чернота. Хоть бы снег пошел, пора уже. Обычно в октябре в Омске зима…

Она подошла к детской колыбели, полюбовалась на спящего Ванечку. Три месяца всего мальцу, а уже видно, как на отца похож. Спокойный, не крикливый и лицом один в один.

Ванечка-старший, любимый муж, - извозчик, - возвращается домой за полночь, и она всегда его ждет с ужином. Вот и сейчас в печи стоит горячий чугунок со щами и кулеш с салом.

Алена погасила лампу и прилегла на краешек кровати - притомилась за день. Не заметила, как задремала. И почти сразу услышала, как приехал муж, распрягает во дворе лошадь. Хотела встать, открыть ему, да вдруг такая неимоверная тяжесть навалилась – ни рукой, ни ногой не пошевелить. А он уже идет по дому, глухо стучат сапоги по тканым половикам. Подумала: как же он вошел, неужели забыла дверь запереть?

Муж в темноте остановился у кровати и строго говорит: «Сколько раз тебе повторять: не клади ребенка с собой в постель, задавишь!» Голос такой страшный, злой, непохожий, что аж дрожь пробрала Алену, никогда Иван так с ней не разговаривал. Удивилась: о чем это он? – сынок лежит в своей люльке.

И тут очнулась. Темно. Тихо. Никого. Приснилось. Странное ощущение осталось от этого сна: жутковатое, пугающее… Она поспешила зажечь лампу, набросила шаль – почему-то зазнобило. Посмотрела на сына – спит, крошечка…

Скоро подъехал Иван, уже по-настоящему. Уставший, голодный, неразговорчивый. Она захлопотала у стола, он жадно ел, только улыбка играла в глазах, когда смотрел на жену. Прибрав после еды, Алена покормила Ванечку и легла к мужу, обняла, прижалась к широкой груди и забыла о необычном видении.

Ни свет ни заря ее разбудил плач малыша, даже не плач - хрип вырывался из его уст. Маленькое личико кривилось в муках. Он весь горел.
Наскоро одевшись, Иван поехал за доктором, а Алена укачивала сынишку, не зная, как облегчить его страдания. Сердце разрывалось от жалости и тревоги.

Немолодой врач, осмотрев ребенка, лишь покачал головой и развел руками. По выражению его лица Алена поняла, что надежды нет, и тихонько заскулила. Выписанная им микстура не помогла - ребенок сипел и закашливался, краснея от натуги.
Весь день и всю ночь она баюкала Ванечку, осторожно ступая с ним туда-сюда по комнате и мыча сквозь слезы незамысловатую мелодию.

Младенец умер под утро у нее на руках. Иван, просидевший все это время на лавке, хмуро глядя перед собой, затрясся в рыданиях. Выплакавшись, поехал за батюшкой для отпевания, а потом сам повез маленький гробик на кладбище.

После похорон Алена, непричесанная, кутаясь в шаль, отстраненно, как будто издалека слушала причитания соседской бабки Марфы, что взялась помогать.

- И-и-и, милая, чего слезы лить? Бог дал – Бог взял… Ангелочком теперь будет на небесах. Чего реветь-то? Жизнь такая, голубка. Будут у тебя другие детки, а этот – Господу.

И тут Алене почему-то захотелось поведать бабке о ночном наваждении.

- А знаете, бабушка Марфа, что мне приснилось накануне? – и она рассказала свой сон.

Старушка, присев напротив, внимала каждому слову, а дослушав, мелко закрестилась:

- Господи, спаси наши души грешные… Дочка, это ведь не сон был, это домовой приходил, принес тебе худую весть, что лишишься ты ребеночка-то...

Алена с Иваном прожили долгую жизнь. У них было еще восемь детей, но страшная история, связанная со смертью первенца, навсегда осталась в их памяти глубоко сидящей занозой. И до сих пор она передается в нашем роду из поколения в поколение вот уже больше века.