Двойственность

Предисловие от автора.
Прошу читателей не проводить аналогий. Прошу не искать прототипов. Все совпадения случайны. Всё изложенное - фантазия автора. Если вы увидели что-то, что вам показалось знакомым - это ВАМ ПОКАЗАЛОСЬ.
Автор.

Хотя самый плохой год в новейшей истории давно закончился, но последствия его долго ещё будут сказываться. Моя концертная деятельность заморозилась напрочь: жёсткие ограничения вплоть до комендантского часа сменились просто ограничениями численности на концертах. Однако там, где я живу, это было сродни приказу сидеть дома. Что ощутимо бьёт по карману и вдохновению. Что уж тут сочинять новое, если этого никто не услышит и не увидит! И всё-таки… И всё-таки я поехал в Россию, в Москву. Во-первых, этот пёстрый и шумный город придерживался не таких жёстких ограничений. Вернее, ограничения, в теории были. Но им уже около полугода следовали весьма условно. Что меня всегда удивляло в русских: «если нельзя, но очень хочется, то можно» - эту поговорку ни один законопослушный европеец не поймёт. Да она его вообще приведёт в ужас своей парадоксальностью! А меня наоборот радовало такое беззаботное отношение к жизни: жизнь же одна, и она короткая. Так зачем же лишать себя её маленьких радостей?
Во-вторых, в этом городе просто приятно находиться. Он слишком большой, чтобы каждый встречный узнавал тебя и просил сфотографироваться. Несмотря на мой гротескный грим на сцене и провокационный внешний вид и поведение, в реальной жизни в моём городе мне шагу без фанатов было не ступить. Нет, я понимаю, что я публичный человек. Жажда славы и признания, восторгов и поклонения, которые я получаю из зала на концертах – это то, чего я всегда хотел: приятно чувствовать себя время от времени на вершине мира! Но не всё же время! Когда тебя постоянно останавливают на улице и обнимаются с тобой на телефон, это утомляет. Тем более, что иногда хочется побыть в тишине и абсолютном одиночестве, отдохнуть от славы и фанатов. В Москве с этим чуть проще. Да и люди тут более понимающи в этом плане, не считают тебя их личным шутом.
В-третьих, необычный город своей архитектурой – смена обстановки тоже вещь хорошая. А для творческого человека так просто необходимая: расширяет кругозор и способствует вдохновению.
В-четвёртых, практика я зыка. Русский я изучал для собственного удовольствия. Ну, как изучал… Понять, куда и как меня послали, я могу, вот ответить на это уже сложновато: русские постоянно придумывают вариации уже известных слов, склоняют во всех вариациях падежи и вставляют метафоры, что просто душа радуется цветистости выражений! Я учусь. Но постоянно опаздываю. Хоть одного добился – могу говорить почти без акцента. Русский разговорный мат – это отдельный язык. Я никогда не строил из себя интеллектуала, который «любит Достоевского», как это принято у нас, на Западе. Достоевского с его мрачными рассказами, многословными философствованиями, отступлениями и депрессивными выводами любить невозможно. Его можно читать, понимать, спорить с ним, ненавидеть его, не понимать, не принимать – но любить? Я сам человек достаточно мрачный, несмотря на феерию огня на концертах, но заумь этого автора меня угнетала: читая его, хотелось вырвать себе сердце.
Ну и наконец, в-пятых, я просто люблю Москву. Чем-то меня зацепил этот шумный и сверкающий город. Холодный Петербург не задел мою душу, как Москва: таких заносчивых городов и в Европе полно. А Москва – душа на распашку: шумная, непосредственная, яркая, как матрёшка и такая же неоднозначная и многоуровневая – тайна в тайне, открытая, прямолинейная, циничная, жестокая, душевная, словом, сама жизнь во всём её многообразии.
Короче, после записи своего нового альбома я решил без шума и фанфар, как это случается обычно, уехать на пару недель в Москву. Где рассчитывал тихо отдохнуть от тоталитарного европейского контроля, апокалипсических ожиданий, сгущающейся несмотря ни на что истерии и донельзя политизированной и до абсурда толерантной жизни. Отдохнуть… Как же… Как будто я себя не знаю! Суток сидения в номере, чтобы придти в себя и сбросить оковы европейского тоталитаризма мне оказалось достаточно. Конечно, роль сыграли и русские, которые щедро угощали меня водкой, норовя щёлкнуться на смартфон. Но меня это пока не раздражало. Больше всего меня удивило обилие моей физиономии на просторах русского интернета. Когда я об этом спросил своего русского знакомого, он очень удивился. «Ты же немецкая легенда! Твоё имя уже и в поговорки вошло. Неужели у тебя в Германии не так?» - признаюсь, этот его ответ удивил уже меня. Да, я в Германии играю роль шута, шокируя свою страну в частности и лицемерную Европу вообще своими выходками на сцене, терзая благопристойный слух жёсткими и циничными текстами, где прямо и без прикрас я пишу, что думаю, прикрывая боль своей души грубым сарказмом и язвительностью, - но это мой выбор. Я сознательно всегда шёл против толпы и стада, не пытаясь причесать свои мысли и залакировать слова. Поэтому меня и не особо любят в Германии и Европе. Если только уж совсем отвязные маргиналы, которым толерантность поперёк задницы встала. Но таких в Европе мало. Большинство либо прогнулось под Штаты, либо тихо молчат в тряпочку, чтобы их в чём-нибудь не обвинили. А я не боялся и не боюсь говорить, что думаю, нередко доводя до абсурда то, что вижу вокруг. Я шут. А что с шута взять? Очень мало на свете людей, которые понимают, что шут не шутит. И слава богу. А то мне было бы затруднительно ездить туда, куда я хочу, и петь о том, о чём я хочу и как. Всё же, в масках есть своя положительная черта. Гораздо хуже, когда её уже невозможно будет снять: тогда человек сходит с ума.

Да, я люблю яркий свет, огонь, шум, восторг толпы и быть над всем этим и внутри всего этого. Но – на сцене. Вне её я люблю тишину, покой, одиночество и полумрак. Вне сцены я не люблю быть на виду. Когда сыграна роль шута, хочется побыть обычным человеком. В Германии это затруднительно: в реальной жизни от тебя ждут того же перфоманса, что ты устраиваешь на сцене, путая маску и актёра под ней. В Москве как-то неуловимо иначе. Недалёких людей и тут достаточно, жаждущих получить автограф с похабным текстом или щёлкнуться в обнимку. Однако думающих тут, всё же, больше: если фанат видит, что у меня нет желания корчить рожи, требовать этого он не будет. Только вежливо попросит в кадр своего смартфона. Или мне просто везло… Однако играть роль пляжной обезьянки у фотографа на морском берегу мне надоедает где угодно. Только в Москве раздражение от этого приходит позже. Может, всё дело в русской непосредственности, душевности, какого-то детского восторга – не знаю. Но сердиться и злиться на русских с их неприкрытыми чувствами трудно: они не лицемерят. И всё же… И всё же, быть мной утомительно. Но я сам создал себе такую скандальную маску. И пока у меня нет желания от неё отказываться совсем: она хорошее прикрытие от любителей лезть в душу и топтаться там.
И сейчас, сидя в полумраке ресторанчика на Арбате, я потягивал пиво, которое в Москве ничуть не уступало немецкому в Германии, и наслаждался схлынувшей суетой, вызванной моим приходом сюда. Мои русские знакомые вышли покурить, а я, поиграв лицом в смартфон очередного фаната и пообнимавшись в кадр с очередной девахой с вываливающимися из свитера грудями и еле держащимися на лице губами, наслаждался тишиной и покоем. Полумрак скрывал черты моего лица, и вновь приходящие не беспокоили меня просьбами. Приглядевшись по паре раз, они решали, что обознались и занимались своими делами. Я был рад. Интересно наблюдать за людьми, когда они не знают об этом. Всё-таки русские отличаются от европейцев, хоть зачем-то усиленно и стараются быть как европейцы. Хотя бы внешне – как та деваха с накачанными губами и грудями. Скрываясь в полумраке, я наблюдал. Забавные, всё же люди – люди.
Потом я стал смотреть в окно рядом. Несмотря на сгущавшуюся темноту, в Москве было светло от огней, фонарей и рекламы. Как в любом мегаполисе. Редкие снежинки кружили в воздухе, чтобы упасть мордой в грязь московской погоды. То тут, то там на Арбате стихийно создавались и рассыпались незапланированные концерты. Хоть язык я и знал сносно, но понять, что и о чём поётся мне было нелегко: во-первых, стекло приглушало звук, а во-вторых, русские придумывают слова на ходу, если считают, что имеющиеся не отражают того, о чём они хотят сказать. До меня доносились отголоски песен. Попадались и талантливые исполнители, которые не только бренчали на гитаре с усилителями и драли горло в желании перекричать городской шум, но и пели, попадая в ноты. Краем глаза я заметил, как справа от моего окна скучковалась пёстрая компания: несколько девушек в шубах и пуховиках и парней в дублёнках и тёплых куртках. Они оживлённо друг с другом переговаривались, передавая друг другу пластиковые стаканчики и огромную бутылку с колой. Спонтанный сабантуй. Типично русское словосочетание, смысла которого я раньше не понимал. Теперь видел своими глазами. Высокий парень в дублёнке нараспашку разливал что-то тёмное из бутылки на дно пластиковых стаканчиков. Кто-то разбавлял себе колой, кто-то нет. Парень что-то сказал, вздевая руку со своим стаканчиком. В ответ вскинули руки его… собутыльники, взметнув его светлые волосы. Всегда поражала привычка русских в любой мороз ходить без шапки и в куртке нараспашку. Стаканчики соединились в центре, что должно было означать, что державшие их «чокнулись», и опрокинулись в молодые здоровые рты, из которых вырывались облачка пара. Секунда молчания, весёлый гомон – и пошёл разлив заново.
На третьей «рюмке» к компании подскочила небольшая живая девушка. С ног до головы укутанная в тёплую шапку и пузатый пуховик с намотанным на нём шарфом, из-под которого торчали лыжные штаны с ботинками на толстой подошве. Прямо иллюстрация про холодную Сибирь. Только лыж с палками не хватает и очков от снега. Её появление встретил оживлённый рёв и жестикуляция. В этом русские очень похожи на итальянцев: если вам удастся растопить их внешнюю суровость, они поражают своей экспрессией, напором, жизнелюбием, и иногда это пугало. Не меня. Мне это наоборот нравилось: отвлекало от самокопания и самоедства. К вновь прибывшей был протянут стаканчик и бутылка колы, почти законченная. Она отвинтила крышку бутылки, плеснула в стаканчик, «перечокалась» с толпой, опрокинула стаканчик в себя, закрыла бутылку – и всё это не переставая говорить и жестикулировать. Сюжет её пантомимы мне был не известен. Но я почти всё понял. Её ужимки и представления заставили сгибаться от хохота её знакомых. Не глядя, всучив кому-то стаканчик, она стала уже двумя руками, пальцами, телом, ногами, глазами и мимикой выделывать такое, что и я невольно улыбнулся. Она бежала, танцевала, ругалась, рыдала, ломала руки, вставала в напыщенные позы, а когда она, вся полненькая и закутанная, сделала «ласточку», растопырив пальцы и выпучив глаза, я засмеялся. Потрясающая комедиантка! Её знакомые весело засмеялись и захлопали. А она, замерев на пару секунд, дёрнулась и похлопала себя по карманам – мобильник зазвонил. Сделав непонятный жест руками и тяжеловесное балетное антраша ногами, она отошла от оживлённой компании почти к окну, около которого сидел я. Она отвернулась от своих друзей, и я видел, как изменилось её лицо: милое, доброе, где-то даже трогательное, но почему-то одинокие глаза. Красивая улыбка, спокойная, насколько я мог понять, не слыша, речь. Совсем другой человек.
Когда она закончила разговор и отключилась, секунду она смотрела в никуда. Её лицо в это время стало холодным и жёстким, как будто оделось в ледяную броню. Я поёжился. Но тут она повернула голову и в полумраке кафе и темноте ночи она заметила меня. И… подмигнула, широко улыбнувшись. Затем, послав на ладошке воздушный поцелуй, она упорхнула тяжеловесной бабочкой к своей компании. А я не знал, как реагировать. Давно не мальчик, чтобы мне просто так подмигивали девочки. Да и за всю мою жизнь мне никто просто так ничего не делал. И я списал это на эксцентричность русских. Сколько ни живи среди них – никогда до конца не поймёшь. Чтобы понимать, надо русским родиться.
Наконец мои загулявшие русские знакомые вернулись, не забыв извиниться за отсутствие и поинтересоваться, не скучал ли я. Оказывается, они встретили знакомых и не могли не опрокинуть пару кружек «за встречу». Это тоже типично по-русски: никогда не планировать. Но при неожиданных встречах радоваться, как будто не виделись всю жизнь.
Посидев ещё немного, мы засобирались домой, в отель. На выходе я заметил невдалеке недавнюю девушку. Она снова стояла ко мне в профиль. Знакомых её рядом не было. Я присмотрелся: она стояла прямо, в напряжении, как натянутая струна, и что-то говорила в мобильник. Жёсткое лицо, рубленые фразы и сжатая в кулачок рука. Сейчас она не производила впечатления весёлой комедиантки. Скорее, сурового ангела неотвратимой мести. Я склонил голову на бок – занятная девушка, интересно, кем она работает… А она отключила мобильник, сунула руки в карманы, а нос – в шарф на пуховике. Постояв минуту, она медленно пошла вперёд. Я и мои русские знакомые пошли, не торопясь, следом. Так получилось, что нам было по дороге.
Вдруг она резко остановилась. Мы не ожидали и чуть не наткнулись на неё. Когда мы обходили её, она столь же резко развернулась в противоположную сторону и наткнулась на нас, успев сделать шаг. Мы не ожидали, она не ожидала и в результате мы, трое крепких мужиков чуть не сбили с ног этот маленький пончик. Она чуть не упала. Я и мой русский друг подхватили её с двух сторон. Из глубин шарфа послышался приглушенный русский мат – с улыбкой я обогатил свой слух новыми эпитетами и метафорами. Нет, русские, всё-таки, замечательный народ! Девушка подняла голову и звонко попросила у нас прощения. А я смог увидеть близко это многогранное лицо. Оказалось, это лицо не девушки, а женщины: две вертикальные морщины между бровями, сетка морщин у глаз и полукружье у губ выдавали неюный возраст. Я невольно заглянул в глаза: одинокие, печальные, тоскливые и серьёзные. Совсем как я… Но тут она присмотрелась ко мне и выдохнула: «Вы!». Теперь уже я не знал, как реагировать: ну да, я это я. А она судорожно вцепилась в мою руку. Потом опомнилась и резко отпустила, как будто обжёгшись. Моих русских знакомых она будто не видела. Её глаза не отпускали моё лицо. А я не знал, куда деваться в такой странной ситуации – дурацкое положеньице.
- Простите, - произнесла она. Её глаза заискрились весельем и лукавством. Я уловил лёгкий аромат неплохого коньяка, сигарет и почему-то колы. – Я не очень вас зашибла? – спросила она, нарочито важничая. Её широкая улыбка прямо согревала душу. А непосредственность наконец вернула мне относительное психическое равновесие – я перестал чувствовать себя дураком.
- Нет, конечно, - ответил я. Уж на это моих познаний в русском хватало.
- О, смотри! – воскликнул мой русский знакомый, который поддерживал дев… женщину. – Где ты ни появишься – поклонницы тебе под ноги падают! – И засмеялся.
- Я не поклонница, - по-прежнему важничая, сказала женщина, подняв палец для более внушительного ответа. – Я фанатка.
Сказала она и чуть улыбнулась. А я недоумевал: чем одно отличается от другого.
Затем женщина покопалась в кармане и достала маленькую коробочку – плеер. Я поднес его к глазам: на экране отразилось название - играла музыка как раз моей группы. Один из моих знакомых через моё плечо прочитал текст вслух и рассмеялся.
- Эх, - с нарочитым разочарованием произнесла женщина. – Нюансы русского языка не всем и русским-то понятны.
Произнесла она и… подхватила меня и одного из моих русских знакомых под руки и бодро зашагала вперёд, увлекая нас за собой. Поддавшись её энергичности и заразившись её энтузиазмом, зашагали и мы. Куда? Да какая, нахрен, разница?