графиня поневоле

графиня поневоле

                    ГРАФИНЯ ПОНЕВОЛЕ

   Эта история так бы и осталась в полном забвении, если потомки Лизаветы Бахметьевой, случайным образом не наткнулись на обрывки дневниковых записей, изрядно потрёпанных и пожелтевших от времени и сырости, в старинном обитом железными полосками, местами уже проржавевшими насквозь, сундуке, что отыскался на чердаке обветшавшего дома старинной постройки. Да и тут, надо сказать спасибо вездесущим  мальчишкам, что любят лазить в таких местах, в противном случае, в противном случае, так бы и пропали документы минувшей старины, как остались в одних воспоминаниях многие работы великих художников, что имели бы немалые ценности,  из- за легкомысленного отношения современников, не сумевших ни понять ни оценить их.

   В данном повествовании, речь пойдёт о замужестве Лизаветы, отдельном фрагменте из её записок, что сохранились в более или менее относительно хорошем состоянии, нежели другие.

   Лиза, девушка семнадцати лет от роду, дочь купца первой гильдии Вахруши Бахметьева, возвращалась с подругами с ежевечерних посиделок, скрашивающих скучный и однообразный уклад жизни  обитателей небольшого уездного городка; не изобилующего светскими вечеринками, на пронзительно чистом от облаков тёмно-голубом небе лениво перемигивались звёзды рассыпанным алмазом, морозный воздух при каждом выдохе мерцал тысячами серебристых искринок, окутывая облаком, когда рядом с ними поравнявшись, остановилась карета на санях.

   Всё вокруг располагало к благостному созерцанию природы, преподнесённой Творцом, Господом нашим  на радость человеку, когда кажется, разбегись немного, расправь руки и воспаришь над землёй, как птица, душа сливается с окружающей красотой. И мысли, растворившись в окружающем пространстве, не тревожат душу ни о чём: о будничном ли или об извечном.  Деревья до самых кончиков веток посеребренные морозцем, стоят без единого движения. Казалось, что всё вокруг погружено в глубокий сон до самой весны.

   Никто даже опомниться не успел, потому как едва ли кому могла прийти в голову подобная мысль, когда из распахнувшейся двери кареты хищным коршуном, бросающимся за дичью, выпрыгнул человек в долгополом овчинном тулупе, как только он умудрялся не запутаться в полах, и, схватив Лизу в охапку, скрылся в глубине кареты, погружённой в полную непроглядную тьму и только, что они услышали напоследок, как тот же человек зычным голосом крикнул кучеру, восседающему впереди:

 -Гони!

    В морозном воздухе одинокий крик разнёсся далеко вокруг, и, казалось, сам воздух задрожал от этого крика. Лиза, едва перевёдшая дыхание, хотя сердце продолжало биться, как  у загнанного зайца и страх сковал все члены в своих тисках мёртвой хваткой, украдкой посмотрела на своего похитителя.

    Глаза, вначале ничего не различавшие в темноте, присмотрелись к ней и стали смутно, но всё же видеть. Из- под лохматой шапки, сшитой из шкуры волка, торчали пряди давно не видевших ножниц, волос, несколько осунувшееся лицо с хитрым прищуром глаз, но вот нижнюю часть лица скрывала густая чёрная борода, более привычная представителям народностей Кавказа, а в средней полосе же России, то приличествовало разбойникам с большой дороги. Обретя дар речи, Лиза всё ещё испуганным голосом спросила:

 - Вы кто такие? По какому праву?

    Но едва ли подобное могло возыметь силу, тем паче в данных обстоятельствах, когда никому и в голову не придёт, подумать, что в проезжающей карете силой удерживается заложница. Да и карета, запряжённая в тройку лошадей, и мчащаяся в ночи, у невольных свидетелей вызывал одно лишь чувство: как бы ненароком не задавили и старались отойти подальше. В данное же время, в ночи, и прохожих-то не было, изредка тявкали собаки, не столько желая испугать, сколько просто подать голос, а после снова наступала тишина. Город погружался в сон, чтобы проснувшись с утра начать новые суетные будни: дворники подметать улицы, убирать снег, торговцы предлагать свой товар, призывно зазывая покупателей, у каждого своя забота.

     И словно демонстрируя доказательством этому, в ответ спутник едва заметно ухмыльнулся, но ничего не ответил. Ефрем Криворук, а это был не кто иной, а именно он, имея небольшой рост  и худосочную фигуру, при этом обладал недюжинной силой, мог запросто на спор поднять годовалого бычка, что тот не понимая сути происходящего, начинал,  бешено вращать белками своих обезумевших глаз и мычать изо всех сил. Правда, подобными фокусами, Ефремушка радовал не столь часто.

   И вот, при всякой насущной  надобности провернуть какое да тёмное дельце, граф снаряжал не иначе, как Ефремушку, заведомо уверенный, что тот не оплошает. Да и по-другому и быть не могло, барин - от его подобрал на улице мальчонком лет пяти- шести и вырастил у себя во дворе.

      Сегодня он, Ефремушка, едва ли не правая рука графа, а когда-то был уличной шпаной,  невзирая на юный возраст, и, шастая с компанией таких же оборванцев. Отца своего он не ведал, как не существовало в его словарном запасе слов: папа, батя, отец, он рос на улице. Маму также помнил смутно, её черты сохранились в памяти, словно в тумане, спроси кто-то: а какая она у тебя, мама, он с трудом смог бы припомнить несколько черт, которые впечатались в его памяти крепко. Но вот описать подробно, тут уже, как, ни  напрягай свои извилины, ничего не получится. Со шпаной уличной связался по простой причине, так легче было выжить – не один, так другой добудет пропитание, да и отбиваться от других намного легче. Хотя, конечно, нельзя отрицать и того, что стычки случались и между собой и редко ходил без синяков и ссадин. Единственно, может быть Ивашка, да и тот лишь по той простой причине, что он был старше всех, но и тому в драках с другими, такими же оборванцами доставалось и тогда он отрывался на своих. Ефремушке, по причине неброской внешности и небольшого роста, игравшего заметную роль  при тёмных делишках, чем они и промышляли на базарах или торговых площадях, всегда доставалась роль воришки, кравшего товар, пока другие отвлекали хозяина; и таким вот образом, ему и досталось, погоняло Криворук, словно выжженным тавро, сопровождающее всю его жизнь. Надо сказать, что сей факт нисколько не стеснял его и не заставлял краснеть, последнее он едва ли испытывал, вынужденный обитать на улице.