Грибник

Грибник

Вездесущие грибники оказывают неоценимую услугу правоохранительным органам в розыске пропавших без вести граждан. Точнее, их останков...
   
   Виталий Лазарев, Вслух.ру
   
   
   В сырой, тяжёлый туман вагоны въезжали медленно, один за другим, будто в нерешительности притормаживая перед плотной до грифельно-серой темноты, до избытка наполненной дождями мглой.
   Колёса лязгали коротко и отрывисто, на медленных, долгих волнах уходящих в плавный спуск с поворотом направо рельс покачивались зелёные борта пригородного поезда, и набухшие на рассветной изморози ветви вплотную подступивших к дороге деревьев с лёгким шорохом коснулись затянутых сном вагонных окон.
   - Боже ты мой, ну и дорога! - воскликнула мама.
   - Тише, - прошептал отец. - Детей разбудишь...
   Дочь приоткрыла глаза, замерла на секунду, будто раздумывая, стоит ли уже прерывать короткий дорожный сон, или всё же (пока не приехали) посмотреть его до конца (ведь иные детские сны ничуть не хуже самой странной и волшебной сказки, и даже осеннее утро не помеха цветению их чудесных весенних лугов). Потом глаза её раскрылись шире и стали синими и любопытными.
   - Разбудила, - досадливо сказал отец.
   - Почти приехали уже, - ответила мать.
   Девочка, сон которой и впрямь прервался окончательно(а, может быть, просто закончился, как заканчивается, в конце концов, любая, даже самая сказочная сказка), приподнялась, опираясь на край изрядно потёртого дерматинового сиденья, отодвинула ближе к спинке красную пуховую куртку, на которой проспала почти всю дорогу от города до глухих, лесных этих мест, и придвинулась ближе к окну.
   - Проснулась? - спросил её отец. - Рано ещё... До Озерков ещё две станции... Или три?
   И он с беспокойством на сына, что продолжал спать на другом сидении (нет, ну хочется называть "вагонной лавкой" место, где спят дети! место не слишком чистое и никак по удобству не сравнится с постелью в детской спальной, но если на вагонной лавке заботливо разложено старое, "дачное" мамино пальто - так что пусть будет "сиденьем"... хотя и сидеть там не слишком удобно, а спать можно только в крайней, не оставляющей иного выхода усталости).
   Мальчик спал спокойно, мерно посапывая в такт колёсному перестуку. Он вполне мог пропустить это утро - туман ему не был нужен.
   - Папа, - прошептала девочка, - а мы...
   - Потерпи, - ответил отец. - Я проверял - нет здесь туалета. Ещё минут...
   - Нет, - сказала девочка, - я теперь о другом спросить хочу. У нас дача в лесу будет?
   - Дача? - переспросил отец. - Хорошо бы, если б она вообще была. Тут, видишь ли, стройматериалы, доски, кирпич опять-таки...
   - В лесу, - ответила мать. - В самом глухом лесу.
   И с явной уже (хоть прежде, в дороге, скрываемой укоризной) посмотрела на отца.
   Тот вздохнул.
   - Где давали - там и взял. Ближе ещё два года назад разобрали. Мне Костецкий предлагал тогда, а нам...
   - Как обычно, - прервала его мать. - Тогда денег не было.
   - Столько - не было, - подтвердил отец. - Да и что тут плохого? Лес и вправду рядом. В двух шагах, можно сказать. Три... или четыре?.. озера. Ягоды разные, грибы, опять-таки. Экология...
   - Дорога - три часа, - добавила мать. - Электрички сюда полдня не ходят, так что вставать надо ни свет, ни заря. Место необжитое, две деревни, говорят, рядом, да и те - почти вымершие, пара старух наберётся... Магазины...
   - Магазинов в городе полно, - парировал отец. - Мы ж не по магазинам ходить едем. Именно что на природу-то и едем...
   Увлёкшись в который раз вспыхнувшим спором они стали говорить всё громче и громче, не сдерживая голос.
   Мальчик беспокойно заворочался, будто до сна его долетели отголоски родителського спора.
   - Тихо! - отец кивнул на ребёнка и поднёс палец к губам.
   Мать замолчала, и отвернулась к окну, будто подчёркивая до конца ещё не высказанную обиду.
   - Папа, - прошептала девочка, - я такого леса ещё не видела... Густой такой, не пройти, наверное... Здесь никто не живёт?
   - Где? - шёпотом же переспросил отец, придвигаясь ближе к ней.
   - В лесу.
   - Живут, конечно, - с готовностью подтвердил отец, радуясь возможности поскорее сменить изрядно уже надоевшую тему неудачного выбора земельного участка. - В лесу звери разные живут. Помнишь, мы с тобой книжку недавно читали? Там ещё картинки такие были, с животными?
   - Помню, - подтвердила девочка. - Заяц был, барсук, бобры на речке, лис, а потом ещё жирафы, крокодил...
   - Ну, крокодилов-то с жирафами здесь точно нет, - усмехнулся отец. - Климат для них не подходит. А вот остальные звери наверняка встречаются. Тут, может, ещё и эти... как их... олени водятся!
   - Алкаши местные тут водятся, - заметила с прежним недовольством мать. - Тоже мне, фауна...
   Отец вздохнул, посмотрел на неё печально и даже, как будто, виновато. Но ничего не сказал в ответ.
   - ...А ещё лешие и кикиморы, - совсем тихо прошептала девочка.
   Ей отчего-то стало страшно. Но шёпот её был так тих, что никто её не услышал.
   
   
   Ступени на спуске со станционной платформы были старые, из деревянных досок, по торцам обитых пластинками подржавленного временем железа.
   Семейство предусмотрительно обулось в сапоги (в вагоне ещё, перед самым выходом на станцию... до этого-то были в лёгких ботинках, ведь долгий путь в сапогах не удобен, ох как неудобен). Каблуки, как на подбор - плотной резины (разве только у сонного ещё мальчика синие, детские сапожки были для тихого шага, с подошвой на белой, пружинящей микропоре), простучали по мокрым, тёмным доскам отрывисто и дробно.
   Они отошли шагов на десять от станции... и одновременно, не сговариваясь (и где уж там сговариваться... не то настроение) остановились в разом нашедшей на них нерешительности у начала тропинки, уходившей в глубину серого, затянутого туманом леса.
   Мальчик чихнул и окончательно проснулся.
   - Мы уже приехали? - спросил он.
   - Приехали, но ещё не пришли, - ответил отец. - Вот сейчас лесом напрямик...
   - Дима, - у тебя вечно куртка расстёгнута, - мать подошла к мальчику и подняла замок "молнии" почти до самого ворота.
   - Ну! - недовольно воскликнул мальчик.
   - Не капризничай! - мать поправила ему воротник куртки.
   - Не хочу! И так жарко!
   - Не капризничай, кому сказала.
   Девочка, не обращая внимания на возню родителей с братом, смотрела неотрывно на стоявший неподвижно туман, на едва заметный, прорезанный в массиве леса тропинкой проход и казалось, что взгляд её схвачен чем-то неведомым, неразличимым пока в темнеющей, притихшей чащобе, но это нечто обретает власть, тихо, незаметно и неотвратимо притягивая к себе сначала взоры, а потом и шаги путников, забредший в странные эти края.
   - ...И успокойся. А то Баба-Яга тебя в лесу...
   "Там не Баба-Яга" прошептала девочка.
   - Коля, ну пошли уже! - взмолилась мать. - Чего мы здесь стоять? Дети и так устали с дороги... Сколько идти?
   - Пошли, - согласился отец. - Минут десять, вроде... Или чуть больше.
   Но ответил он не слишком уверенно. Как будто и ему почудилось что-то...
   - Да нет, ерунда, - сказал он.
   Поправил съехавший на бок тяжёлый рюкзак, откашлялся, выбросив струйку пара в промозглый воздух - и решительно двинулся вперёд, в сторону леса.
   
   
   - Нет, это неспроста...
   Егерь подвёл участкового к осыпанной серебристыми каплями утреннего дождя ели и осторожно раздвинул ветви, так, чтобы холодные брызги с намокших иголок не посыпались ненароком им на головы.
   - Вот, Николаич...
   - Здесь ты его нашёл? - спросил участковый и, не выдержав напряжения, опасливо попятился назад.
   - Здесь.
   Егерь показал на неглубокую ложбинку между выступивших из земли тёмных узловатых корней.
   - Здесь и лежал... Да ты не дёргайся так. Увезли уже мертвяка давно. Сразу как нашли - так из района приехали. А ты чего интересуешься?
   Егерь осторожно отпустил тяжёлые еловые лапы, вытер ладони о куртку и потянулся в карман за сигаретами.
   - Этим в районе занимаются. Тебе-то чего?
   Участковый сглотнул слюну, стараясь задавить подступившую к горлу рвоту, и, успокоившись немного, ответил:
   - Мой же участок...
   "Живу тут... и родители тут..." добавил он мысленно.
   - Давай по деревням, что ли, пройдёмся, - неуверенно и даже с какой-то робостью предложил участковый.
   И, качнувшись, на шаг отошёл от дерева.
   - Плохо тебе, Николаич? - участливо спросил егерь.
   Размашисто чиркнул спичкой по мятому, сплющенному коробку; закурил и, подержав секунду в лёгких дым, со свистом выдохнул его в холодный, на палых листьях настоянный воздух.
   Участковый не ответил. Он провёл ладонью по глазам, словно отгоняя подкравшийся морок.
   - По деревням - это можно, - согласился егерь.
   Он обнял участкового за плечи и тихо, осторожно повёл его к краю поляны.
   - Постой вон там, - шёпотом, будто с больным разговаривая, сказал егерь. - Там ручеёк есть... если рвота пойдёт - так в воду хоть...
   Участковый подошёл к ручью, встал на колени, сдвинул на затылок фуражку, и, зачерпнув ладонью, плеснул воду в лицо. И вода эта на мгновение показалась ему кипятком...
   - Ох ты...
   Егерь стряхнул пепел на траву и задумчиво посмотрел в низкое, едва не над головой висящее небо.
   - Думаешь, мне тогда легко было? Да нет, не легко. Тоже, покачало малость. Хотя, конечно, не так было плохо, как тебе сейчас. Я, может, к крови больше привык... Нет, правда! У нас тут, особенно в охотничий сезон, такое творится... Да и не в сезон тоже... Понаедут без лицензий... Нет бы, волков отстреливали. Вот в прошлом году, в декабре, сеголетка у Тимофеева оврага подстрелили. Я к ним, дескать, почему это... А они меня - матом. Правда, водки потом налили... Да, всякие тут дела бывают... А тебе, Дмитрий Николаич, смотрю, в новинку. Не привык... Да и хорошо, что не привык. Так?
   Участковый в ответ лишь махнул рукой, и тут же схватился за тонкий ствол росшей у ручья рябины, чтобы не потерять равновесие.
   - И не говори, - ответил он, платком вытирая лицо.
   Потом встал, посмотрел грустно на мгновенно вымокшие в траве брюки, и подошёл к леснику.
   - Не могу... Я в морг ездил, на опознание. В районе думали - местный. Меня и вызвали.
   - И как? - спросил егерь.
   - Никак, - ответил участковый. - Там месиво, крошево кровавое... Как опознаешь? Да я и...
   Участковый икнул от вновь подступившей, липнущей к горлу тошноты.
   - В обморок грохнулся? - егерь усмехнулся.
   Участковый кивнул в ответ.
   - Ну, что ж... И так бывает...
   Егерь бросил сигарету на землю и тщательно затоптал каблуком.
   - Так, Николаич, чего по деревням-то ходить? Подозреваемых искать, свидетелей?
   - Да где там! - участковый резко провёл ладонями по коленям, отряхивая их от налипших листьев. - Какие тут свидетели? Какие подозреваемые? Бабка Евдокия с Любавино? Или Старинов со Озерков? Алкаши тут, конечно, есть, но семнадцать трупов...
   - Так чего ходить?
   - Предупреждать будем, - пояснил участковый. - Пускай по домам сидят, если кому жизнь дорога.
   Егерь задумался на минуту.
   - А меня лес - работа. Так ведь, Николаич...
   Егерь медленно, словно в тяжёлом раздумье, снял с плеча ружьё. Понял его стволом вверх. Пальцем провёл по прикладу. Огляделся по сторонам и, переломив сухо щёлкнувший сдвоенный ствол, загнал в него патроны.
   - Ну мне-то можно... ходить...
   - Хрен его знает,.. - неуверенно ответил участковый. - Кто его знает, что за тварь тут появилась... Маньяк, наркоман? Как думаешь, Михал Фёдорыч?
   - Всё может быть, - ответил егерь. - Всякие тут ходят, за всеми не углядишь... Но, сдаётся мне, Николаич, мы с тобой этого типа пока не встречали. Потому и живы до сих пор.
   Участковый вздохнул, сдвинул фуражку на лоб и, быстро перекрестившись, пошёл к стоявшему на краю поляны служебному "уазику".
   У машины он вдруг остановился, будто только сейчас вспомнив что-то очень, очень важное и, повернувшись к всё ёще стоявшему в полной неподвижности, с ружьём наперевес, егерю, спросил:
   - Слышь, Михал Фёдорыч...
   Егерь не пошевелился. Он всё так же стоял и смотрел. Прямо перед собой. Участковый не мог видеть его глаз, но был отчего-то уверен, что сейчас они стеклянные, безжизненные, пустые.
   - Слышь... А чего крови там нет?
   - Где? - ровным, почти механическим голосом переспросил егерь.
   - У дерева... Где эту... этого... ну в общем, где нашёл ты...
   - Впиталась, - ответил егерь. - Здесь лес... земля быстро впитывает... быстро...
   
   Лесная тропинка, по счастью, оказалась довольно широкой и почти всё время шла на возвышении, была хорошо натоптанной, плотной ("видно часто тут от станции ходят" подумал отце "но почему сейчас никого не видно? не такое уж и ранее утро уже..."), отчего едва пропиталась дождевой водой, была не скользкой и не разбрёдшейся в серо-жёлтое глинистое тесто.
   - А мы тут с ребятами в бандитов играть будем! - радостно заявил мальчик, на ходу срывая бледно-жёлтый зонтик увядшего к октябрю цветка.
   - Чего это вдруг? - подкашливая от одышки (всё-таки тянул рюкзак плечи, тянул), недовольным голосом спросил отец. - Мы вот, в своё время... Фу, мазь есть?
   - Какая? - мать отвечала уже резко, что было верным признаком близкого скандала ("вот доберёмся - покажу!.. дураку глушь какую-то всучили, он и рад семью туда тащить... сам бы съездил для начала, проверил бы - так нет!.. надо было...")
   - Ну эта, от потёртостей всяких, - пояснил отец.
   - Скипидар? - нарочито ядовитым голосом осведомилась мать.
   - А мы вот в детстве в индейцев играли! - радостно воскликнул отец и покосился на детей ("и вот зачем им эти свары слушать?").
   - Нет, - возразил мальчик. - В индейцев мы уже играли. Давно. Это не интересно уже... Теперь в бандитов! Я, Колька, Мишка с соседнего двора...
   - Ты что, всех сюда, в лес потащишь? - спросил отец.
   - Это он может, - сказала девочка.
   - Здесь и без нас есть кому в бандитов играть, - добавила мать, оглядываясь на росшие вплотную к дороге, в стену сплетённые кусты.
   - Типун тебе,.. - прошептал отец.
   "Легко должно дышаться" подумала девочка. "Если долго не была в лесу - воздух должен казаться лёгким. А он - стоит неподвижно, будто вода в болоте".
   - Стоп! - сказал отец.
   Тропинка вывела их на небольшую, заросшую высокой травой, неровную, будто в кротовьих кочках, поляну. И у самого края поляны тропинка эта предательски разошлась на две тропинки, что, теряясь в траве, вели в разные, совершенно разные стороны.
   Отец остановился и со вздохом облечения сбросил рюкзак на землю.
   - Мокро тут, - заметила мать.
   - А он из ткани с пропиткой сделан, - ответил отец. - И ничего ему не будет! А вот моим плечам... Да и лёгкие у меня уж не те, совсем не те...
   Он расстёгнул куртку и приложил ладонь к груди, словно проверяя, не слишком ли быстро бьётся сердце.
   - Те, не те... Ты лучше скажи, Сусанин, куда мы забрели? - уже не сдерживая раздражения и сарказма, спросила его мать. - Куда завёл нас, народный герой? "Одна тропинка от станции... мне всё объяснили... напрямик через лес, пять минут..."
   - Ладно тебе, - отец был явно смущён и обескуражен. - Мне же именно так и объснили...
   - Суса... А кто такой Сусанин? - спросил мальчик. - Герой, да?
   - Народный, - пояснила мама, искоса глянув на отца. - Как наш папка. Тоже в лес людей любил заводить.
   - А это хорошо - заводить? - продолжал любопытствовать мальчик.
   - Когда как,.. - машинально ответил отец и, повернувшись к детям, сказал: - Потомство, привал!
   Перехватив испепеляющий взгляд жены, спешно добавил:
   - На пять минут. Всем стоять здесь и ни в коем случае не разбредаться! Я пойду вперёд. Сначала по одной тропинке, потом по другой. Быстро гляну, что там - и назад. Буквально шагов на сто, не больше. Я же помню, мне объяснили...
   - А если не понятно будет, по какой идти? - спросила девочка.
   - Тогда пойдём по правой, - уверенно сказал отец. - По правой, знаете ли, оно всегда...
   - Вот из всех глупостей!.. - начала было мать.
   Но отец тут же прервал её:
   - Про глупости ты мне на плантации нашей расскажешь. Вот как до ранчо-то нашего доберёмся...
   Она лишь отмахнулась досадливо и отошла в сторону, чтобы поставить туго набитую сумку (а как же, обед, да и на ужин немного бутербродов должно остаться... а сбоку в сумке - термос с горячим пока что чаем), привалить к скату небольшого холмика.
   - Дети, давайте-ка сюда! - позвала она. - Здесь, вроде, сухо...
   Мальчик подошёл к ней, постоял немного, хотел было присесть на траву, но, перехватив взгляд матери ("Ещё чего!") - не стал.
   - А жуков уже нет? - спросил он.
   - Нет, - ответила мать. - Спят уже. До весны.
   - А весна скоро?
   - Стой спокойно! Сказали же - пять минут... Пять минут постоять не может!
   Мальчик вздохнул и начал, насупившись, носком сапожка старательно расковыривать ямку в земле.
   Девочка к ним не подошла. Она стояла в странной, полусонной задумчивости, будто впав на ходу в забытьё.
   - Ты чего? - шёпотом спросил отец.
   - Пап, мы клубнику сажать будем?
   Она посмотрела на него. И ему показалось на миг, что в глазах у неё мелькнули странные, красноватые огоньки.
   "Заболела, что ли?" с беспокойством подумал отец.
   А вслух сказал:
   - Наверное. Знаешь, грядки надо... Копать, сорняки выпалывать. А до грядок всяких - ещё деревья на участке пилить. Пни корчевать. Это, я тебе скажу, работа такая, что...
   - Ну сходил бы уже давно! - воскликнула мать, заметив, что муж и не спешит проверять тропинки. - Потом побеседуете!
   - Да я вот, ребёнку объясняю,..
   Отец вздохнул, посмотрел на брошенный рюкзак...
   - Тоже... вот... И за рюкзаком присматривайте. Посмотрите?
   - Иди уж быстрей! - ответила мать.
   "Деревья надо пилить" подумала девочка. "Надо пилить, пилить... За ними не видно ничего..."
   Отец подошёл к развилке. Остановился. Посмотрел на одну тропинку, потом на другую. Повернулся к детям, улыбнулся и демонстративно пожал плечами.
   "Нет, ну правда - не понимаю! Прямо чёрт знает, что такое! Должна была быть одна, честное слово".
   Потом, решительно сделав выбор, пошёл по правой.
   - Здесь можно по любой идти, - уверенно сказал мальчик, глядя ему вслед.
   - Это почему? - с беспокойством спросила его мать.
   - А чего? Если тропинка - значит, люди ходят, - пояснил мальчик. - Нам и воспитательница так говорила. Если в лесу заблудились - тропинку надо искать. По ней обязательно куда-нибудь выйдешь...
   "И правда" подумала мать и почувствовала, как стало затихать нараставшее было беспокойство, едва не перешедшее в страх. "Чего тут волноваться? Мы пока никуда не сворачивали, не плутали. В крайнем случае развернёмся и пойдём обратно, на станцию. Дождёмся местного какого-нибудь... Такого, чтобы выглядел поприличней. Есть же ведь такие, и наверняка на станцию ходят. Вот с ним тогда и пойдём. Заодно и дорогу запомним".
   И ещё заметила она (не только со спокойствием, но уже и с радостью), что где-то далеко, там, где, видно, был восточный край леса, стало золотистым светом наливаться небо, и едва заметная синеватая полоска стала проступать сквозь редеющие облака. И зашелестели ветви под ветром, отряхивая разорванную вату тумана. Стало светлеть.
   
   Участковый остановил "уазик" у покосившегося, сбитого из разномастных и разнокалиберных досок забора и заглушил двигатель.
   Посидел в кабине с минуту, прислушиваясь. И не услышал ничего, кроме пересвиста птиц, потрескивания деревьев, раскачивающихся под нараставшим утренним ветром - и прочего, давно уже привычного лесного шума.
   "Тихо тут у вас" подумал участковый. "Прямо заснуть можно..."
   Он вышел из кабины и с силой (никудышные замки у дверей, давно ремонта просят...) захлопнул коротко лязгнувшую дверь.
   С трудом открыл просевшую в землю калитку и подошёл к дому. Пару раз негромко стукнул в обитую фанерой дверь. Подождал немного.
   - Петровна! - позвал участковый. - Бабка Надя! Это я, Дима. Участковый тут...
   Тишина.
   - Надежда, открывай, что ли, - ещё раз позвал участковый. - Поговорить пришёл... Помнишь, ты говорила, что мужика одного в лесу встретила... Не то с корзиной, не то с ведром каким... Слышишь меня? Я тут спросить хочу...
   Тишина.
   "Вот глухомань-то!" подумал участковый и слегка потянул дверь на себя.
   И даже качнулся от неожиданности.
   Дверь не поддалась!
   - Ну ты, Петровна, даёшь...
   Участковый покачал головой.
   - С каких это пор у тебя замки завелись? Ты же сроду дверь палкой подпирала.
   Тишина.
   "Вот ведь странности какие" подумал участковый. "То ведь, пенсионерка, сидит дома безвылазно, и дверь у неё еле на петлях болтается... А то, вишь, забаррикадировалась. Или ушла куда? А куда? В город я её вожу, до станции - Митька на мотоцикле, когда протрезвеет. Куда ей ходить? С утра и по мокрой траве не любит, ревматизм, говорит, замучил. А ведь..."
   И почувствовал он, будто тонкая, нехорошая, ледяная, свербящая иголка, беспокойная иголка предчувствия чего-то нехорошего ткнула его под сердце.
   "Да нет..."
   Он отошёл от дома. Оглядел его внимательно.
   "Да нет, не может быть. Это дом, не лес. Тут и до села недалеко, километра не будет..."
   Дом как дом. Пыльные окошки с трещинами у рам, за стёклами еле видны сероватые кружевные занавески (ни одна не шелохнётся! и впрямь в доме никого...), когда-то голубые, а теперь уже выцветшие под солнцем и дождями наличники, гнутый деревянный карниз вдоль ската крыши, желтоватая краска пятнами по стенам дома - всё по прежнему, всё так, если бы...
   - Вот хрень!
   ...Если бы не показалось вдруг участковому, что крайнее окно (будто отблеск какой!) шевельнулось слегка под ветром.
   - Петровна! - ещё раз позвал участковый.
   И сам удивился тому, насколько хрипло и неуверенно зазвучал его голос.
   Тишина.
   Он подошёл ближе к этому окну. Пригляделся и увидел, как слабый, едва видный отсвет пробившегося сквозь осеннюю хмарь солнечного света заходил по качающемуся от ветра стеклу.
   "Открыто... мать его..."
   Участковый нервно потёр грудь. Раскрыл кобуру. Вздохнул тяжело. Закрыл кобуру. Подумал немного - и снова открыл.
   "Не ровён час..."
   - Спишь, что ли?
   Опять ему никто не ответил. Он вплотную подошёл к окну. Слегка нажал на стекло и рама, и впрямь не закрытая на шпингалет, с чуть слышным скрипом отошла от подоконника.
   Участковый достал "Макаров", снял с предохранителя. Оглянулся по сторонам и передёрнул затвор.
   "А, может, она спит и всё? Или, может, внук с города приезжал, да отвёз куда? Или вообще.... померла. Взяла - да так и померла. От старости. Ей уж, почитай, годков семьдесят с гаком. Или под восемьдесят уже. Чего не помереть?"
   Участковый схватился за край подоконника, подтянулся и, осторожно заглянув в дом, позвал:
   - Бабка Надя! Чего не отзываешься? Это я, Дима! Хожу тут, зову тебя. Я по делу к тебе...
   В комнате - полумрак. Старый деревянный сундук у стены, жёлтые от времени газеты (тех ещё, советских подписок) стопкой на нём, шаткий стол, на краю стола - кособокий алюминиевый чайник от побелевшим от пара пластиковым свистком, рядом с чайником - вчетверо сложенная скатёрка, рыжий трёхногий табурет у стола, половики по полу...
   "К чему это?" подумал участковый. "Чего это половики разбросаны? Они у неё всегда в порядке, ровно лежат... А тут - будто скакал по ним кто..."
   - Бабка Надь, у тебя замок заело, что ли? - спросил он (надеясь в глубине души, что старушка всё-таки подрёмывает себе мирно где-нибудь в глубине дома, по старости и глухоте не слыша ни слов его, ни стуков). - Дверь не открыть, в окно вот ору... Это участковый. Дима это. По делу я... Да проснись уж!
   И тут, ожидая по прежнему услышать тревожную его сердцу тишину, услышал он куда более страшное: стон.
   Протяжный и тяжкий. Оборвавшийся горьким всхлипом.
   - Бабка Надя, ты здесь? - с нескрываемой уже тревогой спросил участковый. - Ты чего стонешь-то? Обидел тебя кто?
   "Ди..." донёсся до него слабый звук. "Ди... ди..."
   "Иди? Уходи? Приди?"
   В голове у него звонким молоточком по вискам застучала кровь и почувствовал он, как быстро, будто жучиными лапами перебирая, ползёт по лбу холодная капля пота.
   Не колеблясь больше, он подпрыгнул, подтянулся на левой руке (чтобы оружие не убирать уже в кобуру),перелез через подоконник (пистолет предусмотрительно держа на изготовку).
   "Ди.. ди..."
   Он шёл на звук. На странное, оборванное, не сказанное до конца слов.
   "Ди... ди..."
   И стон. И снова горький всхлип.
   Из комнаты в коридор. По коридору, правее - ещё одна комната. Приоткрыта дверь.
   Он встал боком к двери (вроде, так учили... так, вроде, стоять надо). Толкнул её локтем. И скрип открывающейся двери показался ему резким и громовым.
   Он медленно, почти на ощупь, зашёл в комнату. И секунду стоял неподвижно, пока глаза привыкали к полумраку.
   А потом...
   "Ди... ди..."
   - Да она ж здесь! - прошептал он потрясённо.
   ...отпрянул назад, ударившись затылком о дверной косяк, да так, что фуражка слетела на пол.
   Баба Надя лежала на полу, на спине, в судороге далеко запрокинув голову. Платье и старая кофта разрезаны были в спутанные лоскуты, быстро темневшие от выступающей из ран крови. Струйки бежали из чёрных глазниц, из раскрытого в захлебнувшемся стоне рта.
   Вместо рук у неё были страшные, кровавые, брызгающие кровью культи, которыми колотила она в отчаянной боли об деревянный, глухо отзывающийся на удары пол.
   Пергаментно-жёлтые, иссохшие, в свежих, красным сочащихся, шрамах бабушкины ноги дрожали мелкой, предсмертной уже дрожью.
   "Ди... ди..."
   - Баб... Надя...
   Участковый застонал и, теряя уже почти сознание, сполз на пол.
   - Господи... ну ни хре...
   - Зде-е-е,.. - захрипела вдруг бабушка. - Дима!
   "Дима... Дима... она меня звала..." подумал участковый.
   И показалось ему, что серый, хватающий за глотку дым пополз в комнату.
   - Я сейчас, - прошептал участковый. - Машину... заведём... в город... в больницу...
   Баба Надя, захрипев, отчаянным усилием приподнялась и, сплюнув густой кровяной комок, выкрикнула вдруг:
   - Здесь!..
   И кровь снова затопила ей горло, потоком хлынула на грудь. Шея ослабела, голова повернулась на бок и ноги перестали дрожать.
   "Она... что? Что? Умерла? Вот так..."
   Участковый попытался приподняться, но ватные ноги не слушались, не держали его.
   "Здесь... Что здесь? Кто здесь? Я? Или..."
   Он всё-таки встал, схватившись за дверную скобу. И не мог понять, то ли дверь это скрипит от сквозняка, то ли половицы под его ногами.
   Его?
   - Здесь! - воскликнул участковый. - Не я здесь! Он! Он здесь! Этот...
   Он повернулся. Выглянул в коридор. Сделал шаг в темноту.
   И чья-то ладонь, удивительно мягкая и до озноба ледяная, нежно погладила его по шее.
   
   
   - Мы долго будем идти...
   Мальчик говорил без умолку. Он пальцем показывал на деревья (мама говорила, что нельзя пальцем показывать!" строго сказала ему сестра), считал изредка пролетавших над поляной птиц ("а вот эта и у нас в городе живёт!") и говорил, что в лесу места много, так что можно бежать долго и ни разу не упасть.
   - ...До вечера! А потом костёр разведём. Мама, у нас спички есть?
   - Есть, - голос у матери стал глухим и сонным.
   Она устала. Так устала, что и досада на легкомысленного мужа, затащившего их на выходные невесть куда ("нет, чтобы сначала самому съездить, проверить всё...кому поверил? Костецкому, болтуну профсоюзному!..") прошла без следа.
   Ей хотелось теперь просто придти. Куда-нибудь придти. Разобрать сумки, приготовить походный обед ("кстати, а спички-то мы взяли?"), помыть посу... ("да нет, ничего мыть не надо... тарелки-то пластиковые")... Потом спать... Спать... Хотя бы полчаса.
   - Мам, а что мы сажать будем на огороде? - спросила девочка.
   - Глупая ты! - авторитетно заявил мальчик. - Осень уже теперь. Осенью только деревья сажают.
   - Много ты знаешь! - возразила девочка. - Огородник детсадовский...
   - Ну, ты!..
   - Осенью, - продолжала девочка, - сажают. Цветы. Ещё эти, многолетние...
   Сухой, отрывистый треск сломанной ветки прервал её. Затем странное, приглушённое шипение донеслось из самой чащи, из-за непроглядной стены плотно сомкнувшихся ветвей.
   - Господи!
   Мать вздрогнула и хотела было сказать что-то, но вид и без того испуганных детей остановил её.
   - Здесь кто-то есть, - уверенно сказал мальчик.
   - Конечно, есть, - с подчёркнутым спокойствием произнесла мать.
   
   Быстро прыгнувший.
   Такое мелькание, сумасшедшее, страшное, чёрно-белое мелькание опрокинувшихся, прыгнувших, оторвавшихся прочь от корней, летящих в небо деревьев.
   И пальцы, такие холодные. И прочные, жёсткие, будто стальные...
   Воздух не вытолкнуть из лёгких....
   
   - Наш папа здесь, - пояснила мать. - Он рядом. Вот на той тропинке. Дорогу ищет...
   - Долго что-то, - пожаловалась девочка.
   - Жди! - строго сказала мать. - Он придёт. Скоро придёт. Он хорошо, тщательно ищет. Чтобы наверняка...
   Шипение стихло. И через секунду снова вернулась прежняя безмятежная тишина. Только шелест ветра по траве и отдалённый, не потревоженный птичий пересвист.
   - А, может, я его поищу? - предложил минуты через две мальчик.
   - А, может, ты спокойно посидишь? - мать подошла к нему и взяла за руку. - Вот давайте все разбредёмся! Не хватало мне вас потом по всему лесу искать!
   - И грибов заодно соберу, - добавил мальчик.
   Но и с этим предложением мать не согласилась.
   - Да и жарить их негде, - встала на её сторону девочка. - Мы же сковородку не взяли.
   - А мы на палочке, - не сдавался мальчик. - Над костром. Знаешь, как вкус...
   - Стой и жди! - оборвала мать дискуссию.
   Они ждали ещё минут пять. И с каждой минутой ожидание в этой не успокаивающей уже тишине становилось всё тревожней и напряжённей.
   - Мама, - не выдержала и девочка, - мы же знаем, по какой дороге папа ушёл. Может, он далеко ушёл, устал, сидит сейчас...
   - Зачем ему сидеть? Ему к нам надо вернуться!
   - ...И нас ждёт, - продолжала девочка. - Может, он решил, что мы за ним пойдём. И ждёт нас.
   - Может,.. - не слишком уверенно согласилась мать.
   В иной ситуации она едва ли приняла бы такое объяснение всерьёз. И нашла бы, что сказать в ответ и как возразить... Но сейчас это бестолковое, непонятное, невесть откуда взявшееся, совсем ненужное и потому особенно тревожное и тяжелое ожидание окончательно сбило её с толку и совершенно вывело из себя.
   - Хорошо, - согласилась она. - Это всё понятно... А сумки кто понесёт? И рюкзак...
   - Папа за ним просил присмотреть, - заметил мальчик.
   Девочка вздохнула и посмотрела в небо.
   Облака уходили с неба и оно становилось всё выше и выше.
   "Рюкзак слишком тяжёлый" подумала девочка. "Мы его не донесём..."
   Большая чёрная птица с жёлтым клювом села на ветку сосны, что росла у самой лесной дороги (той самой, правой).
   Птица смотрела на них внимательно и задорно. Весело и немного лукаво. Будто знала, где папа, знала точно, что он совсем, совсем рядом, близко, и с ним всё в порядке, и волноваться совершенно не о чем, ну просто смешно волноваться по таким мелочам, пустякам и нечего забивать себе голову всякими глупыми мыслями. И она, умная и весёла чёрная птица, непременно рассказала бы им, заблудившимся в собственных глупых мыслях городским жителям, как найти папу, да только об этом они и сами могут догадаться. Это же так просто! Вот только пройти по правой этой лесной дорожке...
   - Ребята! - донёсся из-за поворота крик отца. - Чего там ждёте?! Давайте ко мне быстро!
   - Ну, наконец-то! - радостно вздохнула мать. - Нашёлся, Одиссей...
   - Ты же говорила, что Су... Сусанин, - недоумённо сказал мальчик. - а теперь он у тебя какой-то... это кто?
   - Герой, - пояснила девочка.
   - Тоже заблудился? - уточнил мальчик.
   - Да, - подтвердила девочка. - И его десять лет дома не было.
   - Во даёт! - восхищённо воскликнул мальчик. - Я так не могу пока...
   Птица взлетела и с качнувшейся ветки дождём посыпалась хвоя.
   - Давайте же! - продолжал кричать отец. - Я тут такую дорогу отличную нашёл! До нашего участка - всего ничего... Я уже и табличку на нём видел с нашим номером.
   Мальчик повернулся к сестре и сказал:
   - Бежим? Наперегонки?
   - Стой! Мы,.. - начала было сестра.
   Но мальчик крикнул: "Папа, я первый!" и быстро побежал вперёд.
   Мать, растерявшаяся от такого неожиданного крика мужа (и никак она не ожидала, что не появится он на тропинке и не подойдёт к ним, и не объяснит толком, куда же идти, а вот так, начнёт кричать зачем-то издали, звать их куда-то... к чему это? что это с ним?) заметалась по поляне, то хватаясь за сумки, то порываясь бежать вслед за сыном.
   - Коля! Дима! - мать в отчаянии всплеснула руками. - Нет, это чёрт знает что такое! Коля, у тебя рюкзак на поляне остался! Ты что, забыл? Я тебе его не поволоку!
   - Потом...
   Голос отца становился всё тише и тише. Будто отец уходил куда, отдалялся от них.
   - Да куда его понесло?! - не выдержала мать. - Ира! Ира, беги за братом и за папой!
   - А ты? - девочка посмотрела на неё удивлённо и отчего-то печально.
   - Я? Нет, не могу я. У нас же пакеты, сумки. Всё тут... И даже паспорт мой. Попроси отца... Да что он творит-то?
   "Мама... А я папу вижу!" донёсся откуда-то радостный возглас мальчика.
   - Он видит! Надо же! - возмутилась женщина. - А я вот не вижу! Он здесь должен быть, помогать мне, а не таскаться туда-сюда по лесу и детей с собой не таскать. Тоже мне, прятки затеял...
   И она резким движением застегнула расстёгнутую было по случаю временного потепления куртку.
   - Беги, - повторила она. - Ира, на тебя вся надежда. Ты, смотрю, одна у нас разумная. А на мужиков наших надежды нет. Попроси отца вернутся, пусть поможет мне с сумками...
   Девочка кивнула. И пошла по тропинке. Шла она медленно, вглядываясь себе под ноги. Будто боялась споткнуться и упасть.
   - И... это, - добавила мать. - Не отпускайте там его, вместе с ним возвращайтесь. А то опять пропадёт куда-нибудь...
   Девочка снова кивнула. Потом остановилась. Повернулась. И помахала матери рукой.
   - Ты чего? - удивилась мать.
   Девочка не ответила. Она постояла немного, вздохнула и, отвернувшись, пошла дальше.
   И скрылась вскоре, пропала из виду.
   - Беда с вами, - сказала мать. - Одни расстройства...
   
   "Не хочу..."
   Он не мог уже говорить. Нападавший отрезал ему язык. И изрядно своими лезвиями прошёлся по телу.
   Выдранная длинными полосками кожа подрагивала на обжигающем обнажённое мясо ветру.
   "Нет... Нет уж, я не буду с тобой гулять. Напрасно ты так добр ко мне".
   Ему хотелось смеяться. Хохотать. Кататься по земле и хрипеть от душившего его смеха.
   Но смеяться он тоже не мог. Рот заполнила тяжёлая, густая кровь. Он непрестанно плевался ею, но крови было много. Слишком много. Он текла, не переставая.
   И без языка - не было звуков для смеха. И кататься было бы больно. Очень больно. На спине и боках кожи почти не осталось.
   "Я тебя обманул! Я не пойду с тобой гулять, нет... Нет... А ты обманул меня! Ты забрал у меня язык..."
   
   Женщина одну за другой подтаскивала сумки по тропинке. Смысла в этом занятии было немного. Едва ли так можно было добраться до ненавидимого ей уже дачного участка ("продадим, и всё тут!"). И едва ли так можно было догнать куда-то запропастившихся детей. И едва ли...
   - Всё!..
   Она остановилась, тяжело дыша. Отёрла пот со лба. Посмотрела на тропинку, оценивая расстояние, на которое удалось ей передвинуть сумки. И, подойдя к брошенному и откатившемуся край неглубокой канавы рюкзаку, в крайней досаде пнула его.
   - Хватит. Я вам не лошадь ломовая - тяжести таскать!
   "Буду ждать" окончательно решила она. "Они непременно за мной вернутся..."
   Минуты через две она отдышалась. Стала прислушиваться (не мешал уже надсадный стук крови в висках).
   И стояла, прислушиваясь, минут пять.
   "Да что же это?!"
   Ни звука, кроме шума деревьев (да и тот стал как будто глуше).
   Ни голосов, ни шагов. Ничего.
   Словно где-то там, совсем рядом, быть может - вот прямо за тем поворотом, притаилась какая-то невидимая, заросшая травой, бездонная яма, быстро и неслышно глотающая зазевавшихся путников.
   "Что это? Где же они?"
   Прежняя, теперь уже не тревожная, а откровенно пугающая тишина длилась и длилась, и никак не хотела прерываться.
   Разве только солнце пробилось наконец сквозь облака и трава, прежде буро-зелёного, с сероватым, пыльным оттенком цвета, зазеленела вдруг по-весеннему радостно, изумрудно и беспечно.
   Нет, ничего плохого не может быть. Просто не может быть. Ведь всё было так обычно, так просто и понятно: и пробуждение ранним утром, и торопливо выпитый на кухне обжигающий, крепкий чай, и сонные глаза детей, и недовольное ворчание мужа, спешно запихивавшего забытый было моток бечёвки (для точной разметки дачного участка) в распухший едва ли не до формы шара рюкзак, и полупустые вагоны едва начавшего работать метро, и шумный, суетливый, бессонный, вечно опаздывающий на отходящие электрички вокзал, и неровный, прерывистый сон, и долгий путь с мельтешением жёлто-зелёных пятен за вагонными окнами.
   Всё так обычно. И как же может быть иначе?
   И куда же пропало это "обычно"? Пропало с мужем и детьми...
   И ещё...
   "Я пройду вперёд. Всего шагов на пять. Или десять. И, должно быть, увижу их. Быть может, это просто глупая шутка. Или они решили поиграть в индейцев... Они притаились, спрятались... Вот там, сразу за кустами. Их просто не видно отсюда. Я пройду вперёд. Всего несколько шагов. И увижу... Обязательно их увижу!"
   Она сделал три шага. И ещё два. Потом ещё несколько шагов (она сбилась со счёта).
   Тропинка огибала кусты широким полукругом, проходя примерно в двух метрах от густо осыпанных алыми, будто от озноба подрагивающими листьями ветвей.
   И чем ближе подходила она к изгибу тропинки, тем радостнее было у неё на душе, потому видно было (и издали, а уж близко-то - и подавно), что где-то там, за кустами прячется (а, может, и просто стоит) кто-то... Да не кто-то! Не просто кто-то, а именно пропавший было муж, гад такой, и стоит! Сквозь ветви в красном просвечивала контрастно зелёная, так хорошо ей знакомая мужнина куртка.
   "А уж коли он там - там и дети там. За него, наверное, спрятались..."
   И она, не медля уже и не сдерживая шаг, быстро пошла вперёд.
   Она подходила всё ближе и ближе...
   "Вот вы где! Разыграть решили маму?"
   ...и куртка всё ближе, так близко, что уже и блеск серебристых заклёпок...
   "А с тобой, остолоп ты мой дорогой, я теперь до вечера не разговариваю!"
   ...виден так хорошо и ясно, жаль только, что лицо пока не разглядеть, будто специально...
   "Как это, почему? Да нечего с шутками своими дурацкими..."
   ...встал, так, чтобы...
   "Господи!"
   Это не он! Это не муж, это вовсе не он! Это какой-то совсем, совсем незнакомый мужчина.
   Она встала как вкопанная. Она застыла как Лотова жена, соляным столбом в двух шагах от гибнущего дома...
   "Почему?"
   - А вы...
   Мужчине на вид было лет сорок пять. Быть может, немного больше. Волосы его были редкие (такие редкие, что явственно выделялись две широкие залысины по бокам круглой как шар головы), ещё ни разу в жизни не встречавшегося ей рыжевато-горчичного цвета, слегка тронутые пепельно-серой сединой, едва выделявшейся на блёклом фоне волос.
   Кожа на лице была какой-то странной, тёмной (нет, не смуглой, не загорелой, не задубевшей от вольного сельского ветра, а именно тёмной, будто протравленной насквозь бальзамическими растворами), сухая и шелушащаяся, дрябло свисающая на щека, измятая глубокими, длинными складками.
   Глаза его, светлые почти до белизны, смотрели куда-то вдаль. Вроде на неё - и мимо неё. И, казалось, ничего и не видели эти глаза, но поблёскивали такими резкими, яркими, разноцветными огоньками, что ясно было - отражается что-то в этих глазах. Но что? Что?
   Брюки его, светло-коричневого, латаного и прошитого грубыми белыми нитками вельвета, небрежно, кое-как заправлены были в измазанные жёлтой глиной сапоги.
   В руках у него была большая грибная корзина, плетённая из красной ивовой лозы.
   И на нём была... На нём была зелёная куртка её мужа. Зелёная... с невесть откуда взявшимися бурыми пятнами на рукавах.
   - А вы... кто? - спросила она.
   Она и сама не могла понять, зачем она вообще о чём-то спрашивает странного этого человека. Где-то в глубине души она понимала, что надо бы просто бежать. Развернуться и бежать...
   Отблески погасли в его глазах. Он повернул голову и внимательно, и даже с каким-то явственно промелькнувшим во взгляде участием посмотрел на женщину.
   - Грибник.
   Голос у него был тихий и ровный. Таким голосом можно было бы спеть колыбельную ребёнку и нисколько не напугать его. И, может быть, даже убаюкать.
   - Грибник? - неуверенно переспросила она.
   "Ну откуда, откуда он такую куртку взял?"
   - Грибы собираете? Вы гуляете здесь?
   - Я грибник, - повторил мужчина ровным и мягким голосом.
   И улыбнулся.
   - Я собираю здесь грибы. Это очень, очень хороший лес. Здесь много грибов. Есть белые, подосиновики, встречаются лисички. Но особенно много опят. Не здесь, а километрах в трёх отсюда, на Семёновской гари. Вы не были на Семёновской гари?
   "О чём? О чём это он?"
   - Нет, - ответила она и то ли от волнения и неожиданной этой встречи, то ли от усталости, то ли от чего другого, но почувствовала вдруг нахлынувшую слабость (так что колени, будто картонные, подогнулись, не выдержав тяжести тела), и нарастающий, оглушающий шум в ушах, и увидела белые, мутные круги, поплывшие в пряном, хвойном воздухе леса.
   - Нет, не была...
   - Не были? - мужчина вздохнул и с жалостью посмотрел на неё. - Ну, это вы зря. Там места хорошие, грибные. Раньше это был Семёновский лес. Но он сгорел два года назад. Там что теперь там гарь. Трава, высокая, выше пояса трава. И много, много, много обгоревших пней. На них растут грибы. Хорошо растут... Вы любите собирать грибы?
   Ей показалось вдруг, что волны этой слабости исходят от этого человека, от странного этого человека, от грибника... И, если только на шаг отойти назад...
   - Да, как я вижу, вам плохо? - с беспокойством спросил мужчина.
   И, шагнув, подошёл к ней. Этот шаг оказался таким неожиданным, стремительным, широким, что она даже не успела испугаться и отступить.
   Он прикоснулся к её ладони...
   "Боже мой, какая ледяная рука!"
   Мягкая и ледяная. Будто бархатная подушечка, наполненная снегом.
   Он слегка сжал её пальцы, и она вздрогнула от колкого холода. Будто кожу пронзили жадные ледяные иглы.
   Она стояла неподвижно и с уходящим, стихающим, но всё ещё едва ощущаемым страхом осознавала, что теперь едва ли и самый малый жесть сможет сделать помимо воли странного этого грибника.
   - Мне...
   - Вам плохо, - повторил грибник.
   И голос его показался ей не просто тихим и ровным, но преисполненным нежности, тревоги и самой искренней заботы.
   - Вам было плохо.
   - Было, - согласилась она.
   - Почему?
   Он, слегка, лишь кончиками пальцев касаясь кожи, погладил её ладонь.
   - Мы... ехали, - запинаясь и с трудом подбирая слова, ответила она (и сама уже не понимая, зачем она всё это говорит, для чего... кому?). - Мы ехали... Долго. У нас дача... Нет, дачи нет пока. Пока только участок. Дачный участок. Мужу дали на работе участок. Мы выкупаем... в кредит. Мы ни разу ещё здесь не были. Мы в первый раз... и не знаем точно, как дойти... дороги пока не знаем. Мужу на работе объяснили... кто-то даже нарисовал ему схему, но он такой растяпа...
   И вдруг она вскрикнула:
   - На вас его куртка!
   На миг в ней проснулось желание отдёрнуть руку, но рука заледенела и омертвела, словно до отказа накачанная новокаином.
   Женщина задрожала, и слёзы тихими каплями потекли по её щекам.
   Грибник опустил и замер, будто что-то вспоминая. Потом тряхнул головой и весело воскликнул:
   - Ну да, конечно! Ваш муж! Он знаком мне.
   - Вам? - прошептала она. - Вам? Как же...
   - Мне, - подтвердил грибник. - Мы встретились с ним и я предложил ему немного пройтись по лесу. Ведь так иногда скучно гулять одному и так приятно встретить в заброшенном этом лесу хорошего, доброго человека. Я познакомился с ним и узнал о нём много интересного, хотя знакомство наше длилось едва ли более пяти минут. Но он успел так много поведать мне и о себе, и о замечательной своей семье. О вас, сударыня, и о чудесных ваших детях...
   "Детях!"
   Холод заполнял её, и сердце будто билось в снегу.
   "Дети..."
   - Как прекрасно, как чудесно... Милая, добрая, дружная семья. Заботливый отец, нежная мать. Такие красивые, любимые дети - дочка и сын. Я прав? Дочка и сын?
   - Дочка и сын, - эхом повторила она.
   - Хорошо... Очень хорошо...
   Грибник отпустил её руку. Поставил корзинку на землю. Ласково погладил ладонями её лицо.
   - Не надо, не надо плакать. Вам не о чем жалеть. Не о чем грустить. Сегодня у вас и вашей семьи очень хороший, счастливый день. И у меня тоже такой светлый и радостный день! Ведь я встретил вас, в вы встретили меня. Мы встретились, это самое главное. Остальное, поверьте мне, совсем не важно. Обо всём остальном можно просто забыть. Вы можете забыть?
   - Не знаю, - прошептала она.
   И, с трудом подбирая слова, добавила:
   - Куртка... дети... где...
   - Позаимствовал, - спокойно пояснил лесник и расстегнул нагрудный карман. - Куртку я позаимствовал. Ведь во время прогулки ваш муж мог её испачкать. И я попросил его снять куртку и отдать мне. А у меня, сдаётся мне, целее будет. К тому же...
   Грибник запустил пальцы в карман, нащупывая там что-то, и досадливо поморщился.
   - ...К тому же гулять он не захотел. Почему-то он не захотел пойти со мной... А я бы показал ему такие места, такие!.. О, вы даже представить себе не может, какие интересные места я мог бы ему показать. Но...
   Грибник вздохнул и, нащупав наконец, достал какой-то сталью блеснувший на солнце узкий и длинный предмет. Чем-то похожий...
   - ...но не захотел. Стало быть, ему куртка теперь и вовсе не нужна. Я подарил ему одежду...
   - Дети,.. - повторила она.
   - Они с вами, - уверенно сказал грибник. - Не бойтесь. Не волнуйтесь. Всё хорошо. Ваша семья с вами.
   И, задумавшись на секунду, будто в нерешительности, спросил:
   - Могу я попросить вас об одном одолжении?
   Женщина молчала. Слёзы, словно замёрзнув, застыли на её лице.
   Высыхая, слёзы исчезали. Лишь оставались влажные полоски на коже...
   - Снимите, пожалуйста, куртку, - попросил грибник. - Я боюсь, что вы её запачкаете.
   Она видела теперь белый дым. Седой, белый дым, плывущий над застывшей, будто схваченной внезапным инеем травой.
   Она расстегнула застёжку-"молнию", левой рукой потянула вниз правый рукав. Покачнулась, на миг потеряв равновесие...
   - Испачкать? Куртку?
   - Да, - подтвердил грибник. - Можете испачкать. Мне бы не хотелось, чтобы куртка испачкалась. Мне иногда приходится пачкать одежду. Лес, увы, не так чист, как хотелось бы. Но я стараюсь, стараюсь...
   Она сняла куртку и протянула ему.
   - Нет, я не могу её держать, - сказал грибник. - Бросьте прямо на траву. Не бойтесь, трава уже высохла и куртка останется чистой.
   Она отбросила куртку. Грибник посмотрел на неё и снова, едва касаясь, погладил по руке.
   - Кофту, наверное, тоже можно снять. Холодно не будет, обещаю вам...
   Она медленно расстегнула пуговицы. Одну за другой. Сняла её и бросила сверху, на куртку.
   - Да, - заметил грибник. - Именно так. Пожалуйста, расстегните рукава у блузки. Просто расстегните. Свободно, свободно...
   Она расстегнула. И почувствовала, как легко и просто ей дышится. Как тихая, тёплая радость сменяет холод. Как счастье, то самое, долгожданное счастье приходит к ней.
   - Возьмите, - сказал грибник и протянул ей тот самый предмет, что достал он из нагрудного кармана куртки.
   Она протянула руку и взяла... ножик с узким и длинным лезвием. С наборной, оранжево-красной пластиковой ручкой.
   Лёгкий, весело играющий отблесками стали ножик. Грибной ножик.
   Она поднесла лезвие к глазам. Близко, близко. Смотрела на него пристально, но что хотела, что силилась увидеть в отражении на белой стали?
   Кто знает теперь...
   Грибник наклонился и открыл плетёную крышку корзины.
   Потом приблизился к женщине и тихим шёпотом попросил:
   - У вас мизинец. На левой руке. Могли бы вы отрезать его?
   Она подняла леву руку. Приложила лезвие к мизинцу. Крепко сжав ручку ножа, надавила лезвием на палец. И стала медленно, размеренно водить. Туда и сюда, разрезая кожу, мышцы. Перепиливая кость.
   Она улыбалась. Она знала, что дети рядом.
   Через три минуты отрезанный мизинец упал на траву.
   Она держала лезвие у самых глаз и смотрела на левую руку, по кисти и локтю которой быстрыми струйками побежала тёмная кровь.
   - Хорошо, - сказал грибник.
   Он наклонился, поднял отрезанный палец и кинул его в корзину.
   - Теперь безымянный...
   Она напевала странную, будто весёлую, но какую-то однообразную песню, когда отрезала второй палец.
   И, отрезав его, не дожидаясь новой просьбы грибника, стала резать средний и указательный.
   С большим пальцем вышла заминка. Кость оказалась слишком толстой.
   - Позвольте, я помогу вам? - предложил грибник.
   Она кивнула в ответ.
   Он нежно и осторожно взял её сочащуюся кровью руку. И целовал обрубки пальцев, нежно облизывая их языком.
   Поток с некоторый усилием вынул у неё из крепко сжатой ладони нож, приложил лезвие к разрезу на большом пальце и одним быстрым, точно отмеренным движением отсёк его. И припал губами к фонтаном прыгнувшей крови.
   - Вот так, - скала грибник и краешком рукава вытер губы. - Кровь - не грязь... Совсем не грязь. Пусть останется на одежде на долгую, долгую память.
   - Пусть, - повторила женщина.
   И приложила ладонь с пятью кровавыми обрубками к груди.
   - Здесь хороший лес, - сказал грибник, вытирая лезвие о голенище сапога. - Вам будет хорошо здесь. Я тоже жил здесь когда-то. Не все называли это жизнью, не все. Но для меня это была жизнь. Тихая. Я был спокоен. Боже, как спокоен я был! Я потом пришёл огонь и потревожил меня. Мой дом там...
   Он махнул рукой, показывая направление куда-то в самую глухую лесную даль. И от взмаха красная капля сорвалась с кончика лезвия, полетела в траву.
   - ...Там. На той проклятой гари. Там был лес. А теперь только пни. Я жил внизу, у самых корней. Я был спокоен и одинок. Теперь я собираю грибы... Не знаю, что делать дальше. Не могу уснуть... Не знаю... Как мне быть? Где будет мой дом зимой?
   Она держала ладонь у груди. На блузке расплывались бурые пятна.
   - Теперь я смогу вам помочь, - сказал грибник. - Я всё сделаю сам... Пожалуйста, снимите блузку...
   
   С вечерней росою вернулся холод. Трава замерзала и начинала уже местами белеть первым октябрьским инеем.
   Корзина была полна.
   Тела грибник разложил у деревьев. Мужчину - у сосны, в ложбине между корней. Женщину он положил под рябину. На лицо её падали крупные, почти уж поспевшие ягоды.
   Мальчика и девочку - у ели. Ель прикрыла их ветками и они - будто спали. Только глаза не могли закрыть, потому что у них не было глаз.
   Грибник с трудом поднял отяжелевшую корзину.
   Дно её проложено было газетами и поверх них - целлофаном.
   Но урожай в этот день был велик и кровь не удалось сдержать.
   Кровь сочилась сквозь прутья ивы, капала.
   Грибник не пошёл по тропинке.
   Он медленно побрёл через чащу, напрямик.
   Шаги его были тяжелы. Корзина тянула к земле.
   Он не останавливался, чтобы передохнуть.
   Он шёл уверенно, и наступившая темнота не была ему помехой.
   Он знал этот лес.
   И видел всё в темноте.
   
   
   
   Александр Уваров (С)