Как это было

Как это было

Заседание литературного общества «Свиток муз» только начиналось. В углу деликатно позвякивали фарфором, разливая собравшимся чай - крендельки с маком сегодня особенно удались. А каждый знает, что нет ничего лучше, чем посплетничать перед серьезным разговором, закусив собственное мнение рассыпчатой выпечкой.

У камина привлекательный, но снедаемый малокровием молодой человек вещал о том, что литература нынче не та, не та. Но и вещал он как-то без энтузиазма, да и слушали его в пол-уха. Тема была давно привычной, разношенной, как старые тапки. Всякий знал, что ничего толковее «Повести временных лет» еще не писалось. Ну, может, «Слово о полку Игореве» куда ни шло. А больше где же литература? И нету ее.

Подобное хорошо обсудить под стопочку анисовой, принятой с морозцу, да с устатку.  Или после жаркой баталии по менее значимой, но животрепещущей проблеме. А пока литераторы были расслаблены и посматривали на молодого человека снисходительно.

Мимо графа Олстого, одышливо прихлебывающего с блюдечка рубиновый чай, продефилировал носатый господин. И нарочито, будто издеваясь, щелкнул крышечкой новенького золотого «брегета», чем немедля привлек к собственной,  ничего не значащей персоне, общее внимание.

- Напечатали, напечатали его писанину, батюшка, - жалобящейся змеей прошипела супруга графа. – И почему напечатали, не пойму. Динамики-то и нету никакой! Герои картонные. Да еще и язык… пф-ф!.. малоросский!

- А я тебе говорил, - недовольно откликнулся Олстой, - надо было князя-то Толконского того, порешить. А потом пусть его маг какой воскресил. И пусть бы он Наполеона самолично укантропупил. Вот это ход, идея! Сила!

- Да Господь с тобой, батюшка, - всплеснула руками Софья Андреевна. – У тебя чай целевая аудитория не та! Что-то на такое барышни-то скажут? Вот ты бы лучше побольше любви писал. Как месье Дома.

Графиня закраснела ланитами, теребя в костистых пальчиках платочек и бросая из-под скромно опущенных ресниц томные взгляды на томного юношу у камина. Но тот, все больше распаляясь, рубя рукой воздух, вещал уже о горестной судьбе русской интеллигенции. Этой теме окружающие уделяли гораздо больше внимания, что-то одобрительно порыкивая в ответ.

- Какой еще месье Дома? – приходя в раздражение, отозвался князь. – У Натали и так четверо детей. Мало тебе?

- Так ведь не отразил ты самого процесса, батюшка! Не дотянул реализму! Потому четвертая часть роману и не собрала восторгов да рукоплесканий!

- Я для вечности пишу, а не для баб! – грохнул кулаком по столу граф. – Хотя… может князя-то… того? К мушкетерам? А, каково? Вот он лежит посреди баталии, смотрит в небо и – раз! В мушкетерстве!

- Так тогда тебе еще пару томов накатать придётся, - усмехнулся мужчина с окладистой бородой. – Осилят ли такую тягу читатели-то?

- Между прочим, мильен знаков без пробелов и ятей, - насупился граф. – Это тебе ни хухры-мухры. А вы, господин Калтыков-Федрин,  помолчали бы вместе со своими огрызками. Юмор ваш низкопробен и безграмотен, никакого вклада в литературу не несущий.

- Тварь я дрожащая или право имею?! – возопил вдруг кто-то дурным голосом.

- На счет «твари», государь мой, ничего сказать не могу, - снасмешничал господин, смахивающий на льва. – Но вот то, что вы пишите – это преступление. А читать сей труд надо детям давать. В наказание. Да еще и заставлять сочинения по вашему же сочинительству писать.

- Полноте, господин Пургенев! - отозвался человек, чете Олстых за чужими спинами невидимый. – Вам ли других срамить? У самого только виды да красоты. Луга, луга, поля, а потом снова луга, но уже ночью. Где развитие, я вас спрашиваю? Где накал?

- Я поднимаю извечные темы! – горячился писатель, смахивающий на льва.

- Как будто? Так об отцах и детях еще греки писали. Плагиат-с, батенька!

Гул в гостиной все усиливался. Разговор принимал в целом общий, но несколько разрозненный по группам, характер. В группы литераторы формировались по принципу «против». Одна хаяла и срамила другую, при этом старательно делая вид, что оппоненты тут не присутствуют. Общая же тема была все той же: погибла литература, померла и ныне живущие ее уж более не воскресят.

- Мать! – завопил кто-то тоненьким голосом.

- Это кто ж там матерится-то? – подивился граф Олстой, которому собственная значимость в общем гвалте участвовать не позволяла.

- Не матерится, батюшка, - успокоила его супруга. – Это Лешков… Ну тот, что под псевдонимом Сладкий творит. Да знаешь ты его!  Это он свое творчество публике представляет.

- Однако! – крякнул граф.

Госпожа Олстая только руками развела. Мол: не интеллигент, плебей, да еще и молод. Что с него возьмешь?

И в этот момент двери гостиной распахнулись, впуская в натопленное помещение морозный, стылый воздух. Вид человека, объявившегося на пороге, был страшен, безумен и дик.

- Господа! – вскричал он срывающимся голосом. – Господа! Я принес вам принеприятнейшее известие!

- К нам едет ревизор? – ехидно поинтересовался Олстой.

- Хуже, господа. Жюль Берн выпустил новую книгу…

- И что за сеттинг? – спросил кто-то слабо, изнемогая от подобного известия.

- Герой-подросток, морские путешествия и разнообразные авантюрные коллизии, господа.

По гостиной, как порыв ветра, пронесся общий горький вздох. Снова писать про пиратов, детские приключения и любовь! А как же вечность? Как же вклад в литературу? Но сочинять надо – кушать-то хочется. Да и о горестях страны комфортнее всего размышляется в Баден-Бадене. А на это тоже денежки требуются.

Хотя за Западом все равно не угонишься. Это его подлое влияние разлагает читательские умы! И заставляет страдать писателей.