Как по сценарию

Как по сценарию

Тяжелые капли ливня стучат в стекла автобуса. В темноте за окном иногда проплывают островки света. Уличные фонари, теплое оранжевое сияние которых подернуто рябью дождя. В черное небо светящимися стеклянно-бетонными столбами упираются подсвеченные снизу здания. Понятия не имею, что здесь. Бизнес-центр? Банк? Эта часть города застроена неплотно. Только такие вот солидные здания, должно быть, островки будущего мегаполиса. И парки. Здесь куча парков или просто каких-то лесочков, насаждений. А жилых домов совсем мало.

Автобус едет по городу, растапливая темноту своими фарами и ему насрать, что там дальше. Как и мне.

Полночь. Март. Ливень. Что может быть лучше такого дождливого одиночества? Приятно быть никому не нужным, когда никто не нужен тебе.

Поразительно, как грязный салон автобуса, со всеми его протертыми чужими жопами креслами с лезущим из-под порванной обивки поролоном и залапанными желтыми поручнями, может быть таким уютным. Из-за грязного и болезненного, но теплого желтого света у меня слипаются глаза. Меня пригревает, я глубже кутаюсь в куртку и приникаю лбом к стеклу.

Город кончается, колеса автобуса съезжают с ровного асфальта, вгрызаются во влажный гравий и хлюпают по нему дальше, разбрызгивая грязь. Много грязи. Деревья все плотнее прижимаются к обшарпанным бокам автобуса, пока не начинают хлестать по нему ветками, заплескивая внутрь воду. Пригоршни холодной воды бьют мне в лицо.

Я встаю и иду вперед, чтобы посмотреть в переднее окно. В салоне не горит свет, металлические поручни светятся голубым в лунном свете. Я, аккуратно пробираясь, иду на свет фар, как какой-то заплутавший мотыль. Фары едва-едва распыляют тьму, вырывая из нее грязь, землю и деревья. Это березы. Тонкие березы. Освещаемые фарами, они превращаются в яркие белые пятна, полосы, изъеденные черными отметинами. Они уже обступили нас так плотно, потолком сжали над нами свои ветки, мы словно едем по какому-то коридору.

Меня пробирает дрожь. Где я? Зачем? Что? Мне становится сложно дышать.

Паника. Беспомощность. Скованность.

Автобус набирает скорость, двигатель рычит все агрессивнее. Пол под ногами вибрирует, отдаваясь зудом в стопах. Бах – автобус подпрыгивает на кочке, я кое-как справляюсь с ватными ногами и умудряюсь устоять. Я поворачиваюсь к водителю. Это Леха. Он сидит на водительском кресле, бешено вращая баранку.

– Мы едем прямо, – говорю я.

Он поворачивается ко мне. Из-за теней, озерами заполняющих его глазницы, ползущих по его щекам, целующих его губы, его лицо кажется обтянутым кожей черепом.

– Не мы, – тихо говорит он. Я не вижу его глаз, но замечаю, что по его щекам бегут слезы, крупными, блестящими хрусталинами.

– Ты выходишь? – из-за голубого света его лицо кажется мне мертвым.

– Нет, - сиплю я пересохшим горлом.

– Я знаю, - говорит он и показывает пальцем вперед.

Я поворачиваюсь, и в этот же момент автобус врезается в шершавую металлическую стену, начинает плющиться, корежиться... Мне в лицо летят осколки стекла.

– Ну ебана! – блеет чей-то голос. – На штаны прямо, нахуй!

Раздается гогот, заглушивший гневную тираду какого-то страдальца.

Я открываю глаза.

В салоне горит свет. Хотя теперь я замечаю, что одна лампочка, почти перед выходом, иногда помаргивает.

Я заснул?

Голос принадлежит бледному, худому, короткостриженому субъекту в спортивном костюме. Бедняга пролил на штаны пиво. Видимо, встряхнул, залезая в автобус. И теперь пена, стекая по зеленому стеклу бутылки, по его пальцам, льется на штаны. Он вытягивает руку с бутылкой в проход, и теперь все пиво льется на и без того грязный, затоптанный мокрыми ботинками пол.

Мразота. Блевотина. Ненавижу таких.

– Ты присосись, гы, – басит второй гопарь, поздоровее.

Первый вытягивает шею вбок, в проход, и, изогнув руку с бутылкой, чтобы не залить и ее, присасывается к горлышку.

Я, сморщившись, смотрю на это. Уроды. Убил бы их.

И я смог бы это сделать, разве нет?

Я представляю себе, как выхватываю бутылку у первого, бью его по лицу, разбиваю бутылку о поручень, бью его острым стеклом в горло. Он хватается за горло, брызжущее кровью, другой рукой хватается за спинку кресла. Потом второго. Он будет зажат первым у окна. Мне достаточно будет полоснуть его через плечо первого, он не сможет меня ударить. У него просто нет места.

– Сосать-та ты мастер, га? – подначивает здоровяк своего криворукого приятеля.

– Ди нах, – огрызается тот, оторвавшись от бутылки.

Он утирает рукавом мокрое пятно на штанах.

Здоровяк поворачивается ко мне. У меня перехватывает дыхание. Ненавижу их.

– Пацан, скока время?

– Н-не знаю, – я отвожу глаза в сторону.

– Чо не знаешь-та? – с вызовом спрашивает он.

– Часов нет, – мямлю я.

– Лошара, еба, – заключает он и отворачивается обратно.

Мои щеки горят от злости. Я смотрю на свои руки, сжатые в кулаки, побелевшие от напряжения. Над сухожилиями вспухли вены, похожие на червей, грызущих меня изнутри, ползающих под кожей, пульсирующих.

Гандоны. Уебки. Убить вас.

И все-таки, почему я не могу их убить прямо сейчас. Я могу.

Мои кулаки сжимаются еще сильнее, я тупо и слепо смотрю в окно.

Я представляю, как снова и снова опускаю молоток на лицо этого ублюдка, уже превратившееся в месиво, в кашу, с торчащими из сломанной челюсти осколками зубов, опускаю истерично, злобно, с громкими выдохами, почти всхлипами. Глаза застилает яростный туман. Живот сводит злобное возбуждение.

Автобус замедляется, останавливается. Продолжая бросаться матами, гопники встают и идут к выходу. Первый на ходу сосет бутылку, закинув голову. Уже почти выйдя из автобуса, здоровяк оглядывается на меня и смотрит прямо мне в глаза. Я снова отвожу взгляд.