Клюква с косточкой

Глава 6

Думаю, страх вернуться в детский дом и желание остаться в новой семье, в своей комнате, со своими игрушками — вот, что затушило во мне агрессию, и потихоньку я становилась обычной примерной девочкой. Правда, всё равно всегда могла постоять за себя.

Прошло время, и мама стала мной очень довольна. Я помогала ей в салоне. Рисовала эскизы для новых платьев, работала в роли манекенщицы. Мое умение хорошо рисовать здорово сблизило нас. Мне нравилось, что она доверяла моему вкусу. Но во всем остальном, как бы я к ней не тянулась, никогда не чувствовала материнского тепла. Сама часто обнимала ее, просила почитать перед сном, позаплетать ее длинные волосы. Но всегда получала один и то же ответ: «На чтение времени нет, я устала, мои волосы не нужно трогать, они уложены». А ее объятия всегда были скованными и холодными.

Когда мне было тринадцать, мне сказали, что моя настоящая мать умерла от цирроза печени. А через пару месяцев умер и отец. Его нашли повешенным в их доме.

Если честно, я даже не поняла, что испытывала, когда мне это сказали. Пустота. Не было ни жалости, ни боли в сердце. Как будто мне сообщили о смерти незнакомых людей. Интересно, они вообще помнили, что у них когда-то был ребенок? Они заметили, что его вдруг не стало в их доме?

                                                                             ***

Такси въехало в наш коттеджный поселок и через минуту остановилось у моего дома. Гараж был открыт, папа грузил сумки с пола в багажник «хаммера». Увидев, как я выхожу из машины, выпрямился. Нахмуренные черные брови и скрещенные на груди руки не сулили ничего хорошего. Последний раз я видела этот взгляд, когда Глори, наша акита-ину, съела половину кожаного дивана, пока никого не было дома. 

— Привет, па…

— Ну как, отметила день рождения? Ты хоть знаешь, сколько успокоительного вчера выпила мама?

— Я знаю, что поступила очень плохо, обещаю, что больше так не буду.

— Нам что, тебя закодировать?

— Я же сказала, что это было в последний раз. Обещаю!

— Сказала она! — послышался мамин голос.

Она вышла из дома с большой белой коробкой, перевязанной красным бантом. На ней были очки-половинки, красивое бирюзовое платье длиной до щиколоток, белые туфли с узкими носиками на высоком каблуке, а белоснежные локоны были как всегда идеальны.

Она молча прошла мимо меня, поставила коробку в багажник, развернулась, сняла очки, взглянула на маленькие золотые часики, а затем испепелила меня взглядом. Я даже боялась воздуха глотнуть. Замерла, как статуя, приготовившись к выговору. Мама брезгливо посмотрела на мой внешний вид, поджала губы, размахнулась и залепила мне пощечину — такую мощную, что мне почудилось, будто в голове встряхнулись мозги. Наверное, я никогда не привыкну к этим оплеухам, пощечинам и затрещинам. Каждый раз больно и обидно, как в первый…

А мама процедила сквозь зубы:

— У тебя есть десять минут, чтобы принять душ и привести себя в порядок. Позорище!

***

Благодаря моей выходке, мы выехали из Москвы в три часа дня. Мама предпочла со мной не разговаривать, и всю дорогу молчала. Иногда вздыхала, глядя на часы, и причитала, как она ненавидит опаздывать.

Щека перестала гореть, но обида не прошла. Да, согласна, я подставила родителей, не послушалась, не поехала домой, но ведь она тоже обещала больше никогда не бить меня по лицу! Год назад, когда я опоздала из-за пробок на важную фотосессию и встретилась с куда-то спешащим фотографом уже в дверях салона, она сильно рассердилась и ударила меня по лицу. Потом извинилась и пообещала, что больше такого не повторится. Но забыла об обещании уже через пару недель, когда увидела серьгу в моем пупке. Мне удавалось скрывать ее целый месяц. Она так разозлилась! Я думала, вырвет у меня эту сережку вместе с кожей.

На улице резко похолодало. А так как на праздник я собиралась молниеносно и в дурном настроении, то особо не горела желанием наряжаться. Надела свитшот с изображением девочки с разноцветными волосами, джинсы с высокой посадкой и кроссовки на высокой подошве. Волосы не успела заплести и хорошо высушить. Настроение было очень паршивое из-за того, что вчера так вела себя в клубе, что нагрубила Гришке, что моя подруга оказалась предательницей, что теперь мама объявила мне бойкот.

Одно радовало: на два дня могу забыть о работе и дурацких эскизах и фотосессиях. У тети Гали можно расслабиться и пообщаться с Викой, ее дочкой. Ей двадцать. Мы с детства называем друг друга двоюродными сестрами. Хотя она и все остальные родственники не в курсе, кто я на самом деле. Мама и папа скрыли, что взяли меня из Подольского детского дома и кто мои родители. Слух о том, что меня удочерили, разлетелся бы по всей родне, чего очень не хотела мама. Она боялись, что мои родные родители начнут искать встречи со мной, что захотят каким-то образом вернуть меня или начнут вторгаться в нашу жизнь. Даже после смерти моих настоящих родителей, они так и не признались всем остальным, кто я. Поэтому для всех я девочка из московского детского дома-интерната.