Два: Иерофант - Гностик. Часть 1

I. Peregrinus. Глава 1

На улице царил собачий холод. Кованые стебли фонарных столбов серебрились от инея. К ближайшему столбу прислонилась хлипкая лестница, взобравшийся на неё фонарщик, ругаясь сквозь зубы, возился с примёрзшим стеклом. Масляная лампа в его руке едва мерцала.

Кэб уже ждал. Мохноногая лошадка зябко переступала копытами, а извозчик походил на толстую гору тёплого тряпья, увенчанную помятым цилиндром.

Внутри кэба оказалось лишь немногим теплее. Костлявый посыльный, обнимавший увесистый свёрток, трясся так, что кэб заметно покачивался на рессорах – и явно обрадовался при виде открывшего дверцу господина.

– С-сэр, ваша пос-сылка в ц-целости и сохранности, – выпалил он, протягивая свёрток.

– Спасибо, Тоби, – в ладонь посыльного легла мелкая монетка, – беги домой.

Упрашивать долго не пришлось – приложив руку к кепи, посыльный ужом выскользнул из кэба, едва не потеряв равновесие на обледенелой мостовой.

– Едем? – сварливо донеслось с козел.

– Угол Лейнстер и Порчестер Гарденс, пожалуйста. И не спешите.

– Поспешишь тут, – пробурчал извозчик, но его недовольство заглушил стук захлопнувшейся дверцы.

Сквозь плотные шторки на окнах почти не пробивался рыжий газовый свет, и свёрток пришлось вскрывать на ощупь. Холодная, но совершенно сухая шерстяная ткань прошуршала под пальцами. На пол кэба полетели поочерёдно задубевший фрак, мокро-ледяная рубашка и такие же брюки, сопровождаемые тихим проклятьем.

Если Часовые надеялись уморить новообретённого брата холодом, то просчитались – хотя помёрзнуть всё же пришлось. При воспоминании о жарко горящем камине в общей зале Братства с языка едва не сорвалась непристойность. Ну разумеется. Новичкам не пристало греться у огня – даже если новичок только что волей-неволей принял ледяной душ...

Наконец место вымокшей и насквозь промёрзшей одежды заняла сухая. С оттаивающих волос на рукава пальто падали мелкие водяные горошины. Мягкие замшевые перчатки приятно грели пальцы. Но мерзкая дрожь никак не желала уходить – по телу то и дело пробегала волна, будто упрямая вода снова и снова выталкивала сопротивляющегося человека. И руки вновь смыкались на таких знакомых узорных лепестках из кованого железа...

Противные мурашки бегали по коже, напоминая о том, как такими же мурашками покрывалось тело – в моменты, когда взгляд хриплоголосого ощутимо, будто касание холодных скользких щупалец, окидывал вздрагивавшую мокрую фигуру.

Холод. Волнение. Уязвимость.

Он должен был привыкнуть, но не смог. Каждый раз проклятый каменный мешок оживлял воспоминания о первом прохождении странного и жестокого обряда – дне, когда желание узнать оказалось сильнее стремления выжить. Эффектный и, безусловно, эффективный ритуал, тень древних шаманских инициаций подвергал испытанию вовсе не жизнь, а доверие – но мог ли об этом знать человек, запертый в узком колодце, который вот-вот заполнит вода? Мог ли думать о чём-то, был ли способен воспринимать подсказки Братьев?

Братья. Они все казались одинаковыми. Все семеро Часовых братьев, семь фигур, утопавшие в широких мягких креслах, выглядели схоже, словно их собственные тени. Лица затерялись в глубоких провалах надвинутых куколей – мягкий свет газовых рожков не мог пробиться сквозь плотную тьму, сгустившуюся под капюшонами. Он бы не различил их, даже если бы Статут позволял смотреть на что-то, кроме паркета под ногами.

Вместе. Они всегда держатся вместе, группой – одинаковые, как сычи, всегда одни и те же в своих балахонах цвета испитого кофе.

На самом деле, не меняются только балахоны. А Братья – всего лишь люди.

И человек, равнодушно зачитывавший положенные слова тонущему новичку, человек, чей хриплый голос ещё больше искажали резонаторы телектрофона[1] – тоже всего лишь преходящий Брат. В прошлый раз он сам был среди неофитов.

Кэб тряхнуло на выбоине, сквозь съехавшую шторку на миг просочился узенький жёлтый луч. Говорят, набережная Темзы теперь освещена «русскими свечами» – за тридцать с лишним лет многое изменилось...

Изменилось и Часовое Братство, шагнув в ногу со временем, которому служит. Поверх старого кирпича на стенах общей залы легли тонкие полотна китайского шёлка, прикреплённые крохотными медными гвоздиками, а в «водяной камере» появился усовершенствованный телектрофон Меуччи. Часовые не бедствовали. И, конечно, привечали новых братьев – ведь каждый из новичков уплачивал солидный взнос в казну.

На те средства, которых стоила связь с Часовым Братством, десяток семей Ипсвича[2] могли бы жить целый год.

Кэб, плавно свернув, стал.

– Приехали, господин, – кэбмен закашлялся.

– Благодарю вас, – нетерпеливо протянутая рука извозчика обогатилась шиллингом, – я оставил кое-какие вещи в кэбе – будьте любезны, возьмите их себе. Мне они ни к чему.

Извозчик хмыкнул, но возражать не стал – лишь прикрикнул на лошадь. Оглашая пустые улицы звонким цоканьем, кэб укатил прочь.

В морозном воздухе стук каблуков по брусчатке, отражаясь от стен, звучал затейливой мелодией. Озябшая правая ладонь уютно покоилась в глубоком кармане пальто, левая же сжимала гладкий набалдашник трости. Позвякивание железного наконечника вносило едва уловимый диссонанс в размеренный ритм шага.