Льзя

Помню, мечтал - когда вырасту, обязательно зайду в магазины с нарядными витринами, на проспекте. Помню, мечтал - когда вырасту, зайду за стеклянные двери с колокольчиками, где манекены, какие-то сказочные чудовища, фигуры обнаженных женщин, манящие тени в полумраке, разноцветные рулетки. Когда вырасту, уж мне тогда будет можно… тогда, тогда…

А тогда мне все было нельзя.

Я все спрашивал - почему нельзя, а мне не отвечали. Почему нельзя - пойти дальше, по улицам и дворам, а можно только гулять по проспекту, от дома к площади с фонтаном. Почему нельзя - в магазины с нагими женщинами, в казино с рулетками, в кино - со страшными чудовищами. Можно только в гастроном и магазин с одеждой и игрушками, ну и на проспекте поиграть, а дальше - нельзя.

Мне не отвечали. Когда я бежал к ярким витринам, дергал за ручки дверей, появлялся полицейский с блестящими пуговицами, говорил:

- Нельзя.

И когда я говорил, что хочу поехать в Африку и увидеть живого льва, мне говорили:

- Нельзя.

И когда я ложился спать и показывал на желтую звезду над крышами, говорил, что хочу туда, мне отвечали:

- Нельзя.

Помню, мечтал - когда вырасту, ух, тогда я им покажу, буду ходить, куда захочу, во все двери. Ух, тогда я скажу, что у полицейского под формой прячутся щупальца с присосками, я же видел - и мне поверят, потому что я буду большой. И мне уже не скажут - не болтай глупости, лучше иди кашу ешь. И полечу на далекую желтую звезду, там все по-другому, там нет полицейских, там все-все льзя…

А тогда я был маленький, и когда темнело, и витрины загорались красивыми огнями, и я хотел еще поиграть на проспекте, полицейские говорили:

- Нельзя.

И вели меня домой, и велели есть ужин и ложиться спать, а будешь плохо себя вести, говорили, мы тебя заберем. Смешные, они и так меня уже забрали, куда уж дальше…

И я ложился, и полицейский желал мне спокойной ночи, а под фуражкой у него виднелись щупальца с присосками и множество глазок, которые светились в темноте.

Прошли годы. Я вырос, и понял, что такое - нельзя. Я заходил в кинотеатры и казино, и дома на проспекте рассыпались картонными декорациями. Я сворачивал с проспекта - и видел синюю пустыню, насколько хватало глаз. Синюю пустыню над голубым солнцем, и зависшие над холмами черные пирамиды. Иногда из пирамид вылезали твари со щупальцами, таращились на меня крохотными глазками.

Полицейские по-прежнему рано утром привозили в гастроном румяные яблоки и мягкий хлеб, душистый кофе и ароматное мясо - но теперь они даже не прятали свои щупальца и присоски, при мне переговаривались на своем свистящем, фыркающем языке.

Иногда приходили ко мне в гости - все четверо. Сиживали у камина, спрашивали, не нужно ли чего, а то у нас с финансами получше стало, можем тебе сделать кинотеатр, как настоящий, и попкорном там будет пахнуть на самом деле, фильмов, правда, не будет… И я пил за их здоровье, и кивал, да, спасибо, да, как-нибудь…

Когда мне стукнуло восемнадцать, и мне выдали паспорт, я стал ходить в синюю пустыню, к обломкам корабля - и пяти истлевшим скелетам среди обломков. Приносил цветы, укрывал белые кости. Пытался понять что-то - на бумажках, которые рассыпались в прах, когда я к ним прикасался.

К вечеру становилось холодно, и приходили полицейские, и уводили меня назад, к дому, и выписывали штраф - палочкой на песке. Они по-прежнему желали мне спокойной ночи, когда я ложился спать. Стыдливо прятали свои щупальца под кителями и фуражками. И когда я перед сном показывал на желтую звезду над крышами, высоко-высоко, они уже не говорили мне нельзя, они говорили мне:

- Невозможно.