Мёртвые невесты Аполлона

2. О том, что пир не всегда заканчивается так же весело, как начинается

апрельские иды, 64 год[1]

Служа в министерстве дипломатии, Ли Чжан старательно и долго учился скрывать чувства, вести себя осмотрительно и осторожно. Но отец всё равно называл его никчемным молокососом, считая, что сын слишком прямолинеен и слишком горд, чтобы соответствовать пяти постоянствам праведного человека. Согласно Конфуцию, четвёртый элемент Чжи (благоразумие) должен уравновешивать второй элемент И (справедливость), дабы предупредить упрямство. Но в характере сына из рода Чжан четвёртый элемент всегда уступал второму. Слишком честен, чтобы схитрить. Слишком смел, чтобы быть благоразумным. Слишком глуп, чтобы быть успешным.

Сам господин Чжан служил еще покойному императору  Гуан У-ди, был удостоен великих почестей, и его портрет изобразили на стенах императорского дворца. По стопам господина Чжана пошли два его старших сына и самый младший. Ли Чжан был третьим в семье и с детства воспитывался в свите крон-принца, но особой любви господина не сыскал. После того, как крон-принц занял императорский трон, Ли Чжан был отправлен в министерство дипломатии, а оттуда – к хуннам, в Бактрию и Парфию. Но его не тяготила подобная жизнь. Ему нравились долгие путешествия, знакомство с другими государствами, людьми и обычаями, и поэтому он с готовностью согласился отправиться в далёкую западную империю, чтобы побольше разузнать о людях, захвативших весь запад.

Путешествие длилось долго, но и самая длинная дорога подходит к концу. Великий Рим не удивил путешественника и не поразил образованностью и цивилизацией. Ли Чжан не нашел здесь ни того, ни другого. Он сразу засвидетельствовал почтение консулу и был представлен советнику императора Тигеллину. Богатые подношения пришлись всем по душе, и так Ли Чжан стал частым гостем в доме советника. Тигеллин интересовал ханьца еще и тем, что командовал преторианцами – императорской гвардией. Как говорил Учитель Кун: [2] хочешь узнать силу народа – поговори с его учёными, хочешь узнать слабость народа – беседуй с его воителями.

Тигеллин уверял, что император будет рад увидеть благородного чужестранца на пиру, и у Ли Чжана не было оснований не верить. К тому же, подобная честь льстила. Не всякому послу выпадает быть приглашённым к господину западных земель, а ведь он, Ли Чжан, не был посланником Империи Хань. Он был всего лишь путешественником, отправленным на разведку. Но об этом римлянам знать не полагалось.

Ли Чжан готовился к встрече, тщательно выбирая наряд и повторяя мысленно и вслух приветственную речь на латыни. Он уже хорошо понимал римлян, но говорил с трудом, предпочитая объясняться на греческом, который изучил за два года путешествия с греческими купцами. 

Здесь носили одежды в виде драпировок, на манер индийцев, но Ли Чжан не пожелал перенимать местные обычаи. Он надел шелковый шеньи[3] глубокого синего цвета, с широкими рукавами и вышивкой золотыми крысами по отвороту, и подпоясался кожаным поясом, чтобы подчеркнуть торжественность встречи. К поясу крепились серебряная игла в костяном футляре, огниво и кремень, нефритовые фигурки добрых божеств и витые шнуры с серебряными шариками – от дурного глаза. Полагался ещё и нож, но его Ли Чжан благоразумно оставил. 

Оставшись довольным внешним видом, Ли Чжан велел слугам нести вслед за ним цисянцин[4] - на тот случай, если император, любящий искусство, пожелает услышать музыку далекой страны Хань. 

Они с Тигеллином условились встретиться возле Палатинской Низины – равнины между холмами Палатин и Эсквилин, возле храма Изиды. Ли Чжан прибыл на место пораньше, чтобы не заставлять советника ждать, но сам прождал три четверти часа сверх условленного времени.

Тигеллин появился в сопровождении солдат и преданных ему вольноотпущенников. Среди них ростом и шириной плеч выделялся Софоний Дримант, которым Тигеллин очень дорожил. Пару раз в пьяной беседе Тигеллин называл Дриманта своим молочным братом, а иногда начинал рассказывать, как весело они проводили время  в компании сестер бывшего императора Калигулы, но почти сразу умолкал и делал вид, что его слова – лишь последствия пьяного угара.

Носилки советника - лектика, как и носилки знатных римлян, были открытыми. От глаз прохожих знатных особ скрывали лишь занавеси, которые чаще всего приподнимали. Ли Чжан считал, что это из-за жары - узкие каменные улочки Рима дышали жаром не только днем, но и после захода солнца.

У Ли Чжана были собственные носилки - деревянные, богато изукрашенные резьбой и позолоченные, закрытые деревянными перегородками со всех сторон, и менять их на римские он не собирался. На его родине считалось, что простолюдины не должны глазеть на благородных, чтобы не оскорбить грязными взглядами. Наверное, советник императора не боялся скверны. 

Любопытство пересилило боязнь оскверниться, и Ли Чжан приоткрыл ставень маленького окошка, чтобы видеть город, о котором столько слышал от греков. Огромные дома возвышались, как скалы, а люди шли по улице, подобно шумному потоку. Пропуская носилки, пешеходы прижимались к стенам домов и разражались бранью, если из окон им на головы летел мусор, огрызки или что похлеще. Это было странно и неприятно.
Ли Чжан закрыл окошко и уже не выглядывал до самого прибытия в императорский дворец. 

Когда носилки поставили на землю и стукнули в дверцу, Ли Чжан выбрался наружу. Тигеллин приобнял его за плечи, как старого друга, широко поводя рукой, показывая величественное строение с колоннами и сад, разбитый на несколько стадиев вокруг. 

Постройка изумляла - всюду красочные росписи, золото, облицовка слоновой костью. Множество рабов сновали по дворцу, прислуживая гостям и осыпая их путь лепестками цветов.

Зал для пиршеств был украшен так роскошно, как только могло допустить воображение. Высокие своды и полукруглые нефы придавали комнате воздушность, с потолка дождем сыпались розовые лепестки, источая тонкий аромат.