Начало Эпохи. Книга 1

Пролог

за несколько лет до…

В маленькое окошко ничем не приметной комнаты пробился утренний свет, разогнав полумрак. Человек зашевелился и открыл глаза. Встав с высокой кровати, он плеснул в лицо водой из таза, прополоскал рот, взъерошил пятерней непослушную копну темных волос, оделся так, как одеваются местные жители, и вышел на ничем не приметную улочку трущоб Дагры.

Три дня он искал женщину – жительницу этих мест, но задворки города походили на необъятный муравейник, так что за это время он не обошел и половины домов. Но человек не отчаивался. Он точно знал, что найдет ее, иного варианта просто не существовало. Он повертел головой и, выбрав направление, шагнул навстречу новому дню.

Серое утро обнажало уродство трущоб, выставляя напоказ ветхие постройки с облупившейся известью, черными трещинами в стенах и покосившиеся дырявые крыши. Размытая после вчерашнего ливня дорога источала вонь от стекающих вдоль обочин нечистот, рассеивая надежды здешних обитателей на светлое будущее. Вонь въедалась в кожу, проникала с воздухом в нутро, оставляя во рту кислый привкус безысходности. На провисших веревках, натянутых через дорогу от дома к дому, сушилось ветхое белье, и человеку приходилось раз за разом уклоняться от хлестких ударов мокрых простыней, развевающихся на ветру, как побитые штормом паруса тонущего корабля.

Но его совершенно не заботила ни едкая вонь, ни убогость этих мест. Вчера один попрошайка, получив от человека медный лот, сказал, что ткачиха со шрамом в пол-лица живет где-то в северной стороне, и сегодня он целенаправленно шел туда.

Когда он ее нашел, город окутали сумерки. Женщина сидела на пороге низкой хибары с покосившейся дверью и протягивала за подаянием морщинистую руку. Другой рукой она прижимала к груди сверток из грязного тряпья. Нечесаные темные с проседью волосы сбились в колтуны. Зрячий глаз нищенки впивался в каждого прохожего, второй был запечатан безобразным шрамом, тянущимся до самого подбородка.

Человек подошел ближе, всматриваясь в ее лицо. Боясь упустить возможность, женщина вцепилась в подол его плаща и запричитала о тяготах жизни простого люда и о голодных детях, которых нужно кормить.

– Вот, смотрите, – сказала она и протянула вперед сверток, – мой бедный мальчик давно не ел. Своего молока нет, а кормилице платить нужно. В доме еще два рта ждут, малы еще, чтобы работать. Подай на молоко, добрый человек.

На лице незнакомца не отразилось ни жалости, ни понимания, словно тот не слышал проникновенной мольбы. Когда она поняла, что не найдет отклика в равнодушном взгляде голубых глаз, обреченно опустила голову, снова прижав сверток к груди.

– Когда ты родила сына? – внезапно спросил он.

Ткачиха вздрогнула и растерянно уставилась на незнакомца своим единственным глазом.

– Три лунных круга уже сменилось, – в замешательстве ответила она.

– Я куплю его у тебя. Заплачу хорошо, хватит прокормить остальных.

– Нет! – воскликнула нищенка и отвернулась, пытаясь спрятать сверток за пазуху. – Не отбирайте у меня сына, господин. Прошу!

– У тебя нет молока, – сказал человек. – Еще через три луны он скорее всего умрет.

Женщина повернула к нему перекошенное от страха лицо.

– Это мой сын! – в отчаянии закричала она. – Мой сын!

– Твой сын будет жить, если отдашь его мне. Ты это понимаешь?

Из горла ткачихи вырвался жуткий рев. Материнский инстинкт боролся с горькой реальностью и пониманием абсолютной правоты незнакомца.

– Это мой сын! – как заклинание повторяла она сквозь рыдания. – Не отнимайте его, господин. Это мой сын!

Она стиснула младенца так, что тот проснулся и заорал.

Не дожидаясь, пока голодный разум победит природные инстинкты, человек вынул из-за пазухи увесистый мешок, наполненный медью и серебром, бросил к ее ногам и аккуратно взял из дрожащих рук кричащего младенца.

– Несколько лет тебе не придется просить милостыню. Если не растратишь сразу все, сможешь вернуться к ткацкому ремеслу. Прощай.

Человек со свертком из грязных тряпок растворился в вечернем мраке, а женщина со шрамом в пол-лица еще долго сидела на пороге своей хибары, прижимая к груди мешок с монетами и оплакивая свое дитя.