Она.

Она.

Подумайте о том, что этот день более никогда не наступит.
Данте Алигьери

Она всегда ходит одна, и от её высокой фигуры отшатываются словно от чумы. Глупые и наивные люди, ведь будь оно так, то именно она должна убегать в немом ужасе. Только так, и никак иначе.

Тяжелый плащ из вощеной кожи, закрывающий тело от шеи до лодыжек, словно прячет за собой настоящего человека. Не понятно кто за ним — он или она. Да и это не имеет совсем никакого значения, ведь все мертвецы в конечном итоге равны между собой. Разве не так?

Сильный запах лекарственных трав перекрывает тошнотворный смрад смерти и гнили, крови и пота. Кажется, вот-вот задохнёшься от этого обилия и разнообразия. Защищающие глаза стёкла липкие и грязные, и через них не было бы видно практически ничего, если бы не благодатный дождь.

Улицы почти тихие и почти пустые. Только изредка рядом проедет запряженная тощей кобылой телега, или зайдётся громким кашлем прохожий и упадёт на пыльную дорогу.

Зазвонят колокола в монастыре, и прихожане соберутся на очередную службу, в надежде вымолить у господа прощение за грехи свои. Выпросить спасение от смерти.

А в голове звучат слова седого Карлоса. Отдаются эхом, как звон того самого медного колокола.

— Молитесь. Молитесь, дети мои, как будто завтра уже не будет.

И вправду, думает она, ведь для большинства это самое «завтра» уже никогда не наступит.

У неё больше не было имени, и прозвища тоже не было. Она не помнила откуда она пришла и куда она тогда направлялась. Всё то, что было, осталось навсегда скрытым за плащем и маской. Вся ей жизнь и цель её жизни, всё, что определяло её как человека и личность, теперь помещалось лишь в одном слове.

— Дотторе!

Люди кричат, и это вопли отчаяния и безысходности, и она просто замирает и несколько секунд просто смотрит на очередной труп пустым и стеклянным взглядом, прежде чем свистнуть извозчику.

У самой стены дома трое детей сидят в грязи и смотрят на неё с большими и напуганными глазами, когда она проходит мимо них в маленькую и тёмную комнату. Медленно и размеренно открывает старую поношенную сумку. Глубоко вдыхает запах трав и ладана. Снова.

Изо дня в день одно и то же, и так уже на протяжении четырёх лет. Такой жестокой эпидемии люди еще не знали. Она охватила почти всю землю — от востока до запада и от севера до юга, почти всех представителей рода человеческого и все живое. Даже морских обитателей, птиц небесных и диких зверей.

Она ходила по этой земле столетиями, и застала многое. Невообразимые ужасы войн, революций, голода и холода. Падение цивилизаций и рассвет империй. Раз за разом наблюдая восхождение на престол нового правителя.

Она застала слишком многое в этой жизни, и если бы кто-то смог хоть на секунду увидеть её глаза, то сказали бы. Они были слишком старые, как для её молодого вида. Казалось, что слишком старая душа застряла в навсегда юном теле.

Она знала слишком многое, чтобы не заметить промелькнувшую мысль, навевающую странную грусть и отчаяние. Словно разочарование ребёнка, на глазах которого рушатся сказочные замки. И будто какая-то часть человека ломается и вырастает во что-то иное и большее. Меняется, и пути назад уже нет.

Она знала, что эра власти человека на планете подходила у своему неизбежному концу.

— Мистер! — кричат худой старик и полная крестьянка.

— Мессир! — зовут извозчик и торговец.

— Сын мой! — вскликивает святой отец.

Она молчит, лицо скрыто за странной маской, а фигура — за странной одеждой.

Она молчит, и плачет тоже молча, не издавая ни единого звука в тёмном углу кельи.