Осенняя нагота

Настя

Как ей казалось, она прекрасно знала и понимала жизнь, довольно хорошо разбиралась в людях, их поступки и поведение в той или иной жизненной ситуации были предсказуемы для нее. Ей думалось, что больше никто и ничто не может ее удивить, жизнь становилась все обыденнее. Краски все больше блекли, яркость ощущений тускнела, интерес пропадал, и она искала способ или, скорее, дополнительный стимулирующий импульс, толчок, который позволил бы ей вновь почувствовать остроту жизни, ее вкус, ее терпкий, но желанный запах, который вернет ее в светлое, так любимое ею прошлое.

Потому-то она, опираясь на полученные знания и свой жизненный опыт, играла людьми, а порой откровенно дразнила их. Ей доставляло особое удовольствие смотреть на их реакцию, поведение, их жалкие попытки избегать неловкости, которые она им создавала. Она испытывала при этом внутренний особый жар, особые ощущения, приводящие ее в восторг и эйфорию. Ей нравилось все это, она балансировала на грани, играя с огнем, находясь на самом краю, на границе добра и зла. Она, как ей думалось, аккуратно скользила на гребне волны, старалась удержаться и пыталась не скатиться вниз, и от этого процесса получала не достающие ей в последнее время особый драйв, мощные эмоции, то, без чего она уже не могла существовать.

Ее в последнее время преследовали чуть заметные, еле различимые предчувствия, ей думалось, что вот-вот должно произойти нечто очень важное, какое-то событие, то, чего она еще не испытала и давно ждала. И эти ощущения не давали ей покоя, толкая на новые неразумные поступки, позволяющие ей быть в тонусе. В этом и заключалась ее натура — авантюристки. Ей легко удавались мелкие шалости и мелкая ложь, нет, не ради выгоды, а ради поддержания своего внутреннего «я», и, скорее всего, для того чтоб все-таки понять — та женщина, которую она так любила в себе, еще живет там внутри или уже нет.

Она порой уходила с головой в работу, вытягивала жилы из себя и окружающих ее людей. Искала смысл в муже, дочке, родных и близких, откровенных взглядах мужчин, молодых и старых, красивых и не очень, вызывая этим самым зависть подруг и сослуживцев. Она хорошо знала все свои достоинства и недостатки. Прекрасно понимала, что ей далеко до образа голливудской киноактрисы, но тем не менее она понимала и главное чувствовала, что достаточно привлекательна, а скорее сексуальна, поскольку почти всегда ловила на себе вожделеющие взгляды мужчин, пользовалась их повсеместным ежедневным вниманием. Принимая их неловкие ухаживания, а иногда настойчивые предложения, она рассуждала так: если я, при заурядных внешних данных, так могу завести мужчин, значит, во мне действительно есть нечто, что позволяет меня выделить из толпы. Она понимала, что ее отметила судьба, дав ей яркую любовь и страсть в молодости, впоследствии забрав их и выдав взамен другую, более ценную игрушку: умение управлять людьми и обстоятельствами — которое она стала применять сначала робко, затем более уверенно, что позволило ей в полной мере возместить утрату. Поэтому-то, наверное, со временем забылись все обиды и неудачи молодости.

Да, в какой круговерти находилась она в то время, в каких интригах она участвовала, какие хитроумные комбинации рождались в ее голове, раскладывались замысловатые пасьянсы, деля ее жизнь на бесконечные быстро меняющиеся эпизоды! Сколько требовалось мастерства и хитрости, чтобы оставаться всегда и везде на плаву, в середине бурлящей реки под названием жизнь. От горечи поражений — к славе, от счастья до трагедии, от лобного места до триумфа победителя отделяли переходы, сотканные из такого хрупкого и настолько незримого материала, что она и сегодня, думая обо всем этом, восклицала: «Неужели это было со мной?»

А меж тем, взрослея, обретая женственность и чувствительность, свойственную дамам с богатым опытом, она все чаще мысленно возвращалась в прошлое. Воспоминания вырывались на божий свет и порой ложились размашистым, но аккуратным почерком на бумагу.

Настя, девушка из семьи сельских учителей, быстро поняла, что ей предназначена счастливая и безоблачная жизнь. Учеба в школе давалась ей легко и просто, пятерки в дневник сыпались как из рога изобилия, и ей не требовалось прилагать для этого больших усилий. Устный материал она усваивала быстро и с охотой, ей нравилось быть на виду, быть всегда готовой к ответу по всем предметам, ее всегда удивляло и порой забавляло незнание кем-то предмета в школе. Она любила биологию, историю, литературу, географию — гуманитарные предметы, а к точным наукам хоть и относилась без особой любви, но знала их не хуже лучших учеников школы. На нее рано начали заглядываться мальчишки. Были небольшие романы, вздохи и переживания, но это не увлекало ее, она относилась к ним как к нежелательным контактам, мешающим учебе и чтению книг, вероятней всего, на ее характер сильно повлияло в этот период ее жизни строгое воспитание и тотальный контроль родителей как за младшенькой.

Она беспрекословно подчинялась их воле, их желаниям и стремлениям. Она и тем паче ее родители и помыслить не могли о том, что их девочка может когда-либо ослушаться их и пойти наперекор. И только тогда, когда ей исполнилось семнадцать и она, уже почти взрослая девочка, закончила десять классов, вдруг удивила своих родителей твердостью духа и упорством, в тот миг когда впервые ни с того ни с сего, на ровном месте пошла им наперекор. Они, пока она взрослела и поднималась, долгими вечерами мечтали и прочили своей доченьке быть продолжательницей традиций семьи. Они, как им казалось, справедливо ожидали, что через пять лет она, молодая и перспективная учительница, вольется в школьный коллектив и они смогут, облегченно вздохнув, передать школу и все, что было в нее вложено, в надежные руки. Да не тут-то было, девочка взбунтовалась, нахлобучилась, заершилась, заявив в одночасье, что поступает в медицинский.

— Откуда эта блажь, — возмущался отец, обсуждая с женой. – Мы ее учили, воспитывали, думали передать ей все. А она, фифа какая, никому не говоря, ни с кем не советуясь, тихой сапой — в медицинский. Я этого не понимаю, — искренно возмущался он. — Что за манеры? – нервно расхаживал он по комнате. — Что за поведение? В наше время такого не было. Мнение родителей для нас было свято. Без их благословения… Вот черт! Ты уж поговори с ней, — просил он жену обреченно. — Убеди ее в конце концов. Надави, наконец, если сможешь.