Оскол

Глава 10. Патруль у Пяти углов

Если идти по улице Эдиссона и повернуть около бывшего магазина промкооперации, остается рукой подать до нашего дежурного пункта у Пяти углов. Или идти по Тепловодскому проспекту прямо до больницы Карла Либкнехта, там тоже недалеко. Какой бес потянул за руку Максимова в зону частной застройки — загадка.

Старшина Максимов — мой наставник, учитель, воспитатель и прочая. Кроме того он главный в дозоре. Я у старшины что-то вроде Санчо Пансы: таскаю приборы, заряды, плащпалатки и прочий скарб согласно артикулу. Попутно знакомлюсь с районом — за три недели должен освоиться и сдать экзамен. Осталась одна.

— Здесь неподалеку вроде эвакопункт для раненых в сорок первом был, вы не помните, товарищ старший лейтенант?

— Не помню такого.

Максимов, однако, не слушал.

— Точно был, с Кушелевской станции сюда часть раненых перевозили, чтоб не скапливались. — Он, отвлекшись, споткнулся о рельс, проследил путь железных параллелей и сразу же продолжил: — Завод, фабрика, цех — это, в основном, нейтральная зона. Особенно, если железнодорожное полотно между участками, а не вот эта самодеятельность со шпалами. — Максимовский сапог ткнулся в узкоколейку. — Чтобы не тратить много времени, можете взять один замер: на пересечении входного, либо ближайшего тридцати пяти киловольтного провода и перпендикуляра к юго-западу от самого большого здания.

Всю эту премудрость запихали в голову еще в Лахтинской спецшколе, но пусть говорит. Делая заинтересованное лицо, я думал о своем, пока сознание не выхватило из фона слово-сигнал: н о в о е, н е и з в е с т н о е! Заработала физиология, вымуштрованная суровыми спецшколовскими преподавателями. Прямо, как у павловских собачек. Свисток — сахар, свисток — сахар — слюна, свисток — слюна.

В классе электросоматики слегка по-другому было. Вместо свистка разряд в пятку, а вместо слюней — искры из глаз. Расширяй, курсант, диапазон понимания. Теперь нужное мозг отмечает автоматически. Буду в Институте экспериментальной медицины, положу цветочек на памятник собаке — крепко доставалось беднягам.

— Вот здесь характерно покручены ветки, — показывал старшина хилую березку у ограды, — внизу под деревом сухая трава, попробуйте маятником.

Извлекалась блестящая гайка с ниточкой и вертелась по часовой стрелке — порядок! За две прошедшие недели я вкратце познакомился с болевыми точками района, с каждым днем все более поражаясь обилию неизвестных проулков и тупичков близ родной Арсенальной улицы. Десятки раз таскался я по этим местам, но вон того дома, близ поломанной ограды, хоть стреляй, не видел. Какие-то будочки, погреба, флигельки, маскирующиеся небогатой зеленью. Убогие стены, заслоняющие битыми фасадами огороды. Не те, блокадные, крошащие землю даже у Смольного (кругом только и разговоров было про капусту и шпинат), а многолетние, распаханные еще лапотными предками. Максимов такие места обхаживал, не жалея ног.

— Перекур, — наконец разрешает старшина и сразу же делает замечание: — Вы ошибку допустили: никогда не ложьте термопистолет на землю.

— Максимов, а почему железная дорога считается безопасной?

Он медленно забивает табак в гильзу и, чикая кресалом, думает вслух:

— Точно не скажу. Но собственным опытом подтверждаю — безопасно.

Дальше по маршруту обнаружился еще один незнакомый квартальчик. Строения напоминали перехожих калик, шедших куда-то и вдруг остановившихся в каменном внезапье. Их окна тускнели старческими бельмами под осыпавшимися бровями перекрытий, следя за нами.

— Старшина, может, туда заглянуть? — Я показал в сторону двухэтажного апельсинового цвета строения.

Ближние к нему дома-старики немедленно уставили глаза на своего благополучного соседа. Оранжевый красавец выгодно отличался, имея, вдобавок, еще и табличку с номером — восьмой. Максимов, рисуя схемку на лавочке и не поднимая головы, разрешил.

— Только в яму не свалитесь, — сделал он странное напутствие, — возле сухого тополя.

Странное, потому что ямы никакой не было. Дерево, да. Правда, не сухое, а, наоборот, пышущее здоровьем. А ямы нет — сразу за тополем начинается ровное пространство, упирающееся в забор.

Внутри домик такой же чисто-ухоженный. Только не апельсиново-желтый, а фиолетовый с синевой. Влево от арочного свода бежала наверх воздушная лестница, красовались на тумбах цветы, а деревянные стеллажи в коридоре не срубили зимой на топливо.

На одной из полок развалился кот. Сначала я даже мимо проскочил, не обращая внимания (таким довоенным покоем убаюкивала пыльная тишина), а потом обернулся в недоумении. Да. Сидит, урчит и щурит глаза. А ведь их съели всех...

— Кс-кс.

Зверь ткнулся ухом в протянутую ладонь, заурчав еще сильнее. Лучики света заиграли с мягкой шерстью, отсвечивающей фиолетом.

— Киса, маленький…

«Киса» упал на спину, изворачиваясь, но какие-то, едва уловимые, звуки плеснули ему в глаза ту озабоченную целеустремленность, которая возникает с приходом хозяйки с рынка.

— Мелкая рыбешка, — довольно явственно произнес женский голос и утонул в смехе.

Тут же угукнул примус, а на его шмелиное гудение отозвался стук детского мяча, колотимого в пол. Казалось, сейчас откроется какая-нибудь дверь, рассеянный чудак-профессор зашагает, стуча палкой по лестнице и, хлопнув себя по лбу, крикнет вверх тонким голосом: «Машенька! Где мои очки?»

На втором этаже хлопнула дверь. Котяра скатился под стеллаж, а я увидел вместо ожидаемого профессора какого-то пончика в куртке из рыжей парусины.

— Ты еще наплачешься! — взвизгнул толстяк и выскочил на улицу.

Дверь с молоточками немного подумала и, скрипнув, отворилась наружу. Я поднялся наверх. По обе стороны длинного коридора располагались квартиры и дверь, первая справа, тихонько скрипнула, полуоткрывшись.