Пока не стало поздно

Пока не стало поздно

      «Девочке было плохо». «Почему никто не помог ей?» Спрашивать можно бесконечно, а главное, что девочке было плохо. Девочке было плохо. Было плохо. Девочка была.

      Все вопросы теперь бессмысленны. Все обвинения бессмысленны. Девочку не вернуть. А жизнь возвращается. Через неделю, максимум через две, комментаторы — сожалеющие и равнодушные, обвиняющие и вопрошающие — найдут другую новость, которая будет не менее занимательна и обширна для рассуждений. О девочке вспомнят, так, между словом, слушая о каком-нибудь жутком случае. Перебивая рассказчика кто-то вставит: «А помните, как девчонка…» Жуткий случай будет забыт, зато вспомнятся все освещенные когда-либо в новостях подростковые самоубийства, будут перемыты косточки всем несчастным, кто поступил не так как надо, чьи поступки «слишком решительные, что, в принципе, характерно для эмоциональной молодежи».

      — Скорее, для изнеженной молодежи, — добавит кто-нибудь. — Им слово не скажи, уже бросаются рыдать или убивать других или себя.

      Конечно, они будут правы. Ведь они всегда правы. Разве подросток — человек? Почему он бросается в крайности, когда оскорбляют или ущемляют его? Почему подросток не может стерпеть и молча принять правду? Ребенок! Что тут скажешь? Еще и воспитание нынче никудышное… А вот раньше…

      И про девочку опять забудут. Только самые близкие будут еще ломать голову — что пошло не так? Когда что-то пошло не так? И главное — что они сделали не так?

      Но они не сделали ничего. Наверное, в этом и была суть. Нет, сделать тот шаг было полностью ее решением, обдуманным решением… да только всего этого могло не быть, если б проблемы с ментальным здоровьем воспринимались всерьез, если б чужие слезы воспринимались не как слабость, если б близкие люди были бы внимательнее к друг другу.

      Кто-то говорил мне, что если у тебя будет сломана нога, все поймут, почему ты не можешь работать и не будут тебя трогать. У тебя есть так называемый панцирь — гипс, — прячущий от лишних вопросов типа «Тебе плохо?», «Почему ты не работаешь?» и утверждений, мол, «Не преувеличивай, это не серьезно». Но когда у тебя сломана голова, никто этого не увидит, пока ты сам не заговоришь об этом. Люди будут уверены, что все хорошо, «она просто дурью мается». И не важно, разрывает тебя в этот момент от боли внутри, от обид и разочарований или ты действительно счастлив. Но счастье мимолетно, а мимолетно выздороветь, к сожалению, нельзя.

      Правда, перестать скрывать свои проблемы не так-то легко, потому что ты понимаешь: есть два варианта реакции окружающих. Кто-то, скорее всего, уже сталкивающийся с таким, поймет и поддержит, кто-то решит, что ты просто хочешь привлечь внимание и проявит агрессию или отвернется от тебя. И заранее знать, как отреагирует большая часть твоего окружения, ты не можешь. Поэтому и боишься проявить слабость, боишься показать себя.

      Так и девочка боялась. Боялась, пока боль не съела ее изнутри. Надеясь, что близкие заметят ее плохое состояние, она убивала себя дурными мыслями, когда они не замечали, но когда все же обращали внимание, пряталась в свою скорлупу, уклончиво отвечая, что все в порядке. Хотя «в порядке» не было уже больше года. И больше не будет.

      Все началось с пустяка. Случайное знакомство, переписка, новые ощущения. Все ровесницы уже давно в отношениях, почему бы и ей не поддаться этой волне и перестать строить из себя неприступную королевну с ледяным сердцем? Перестала. Поддалась. Пара встреч, приятное общение. Лишь одно «но». Всего одно.

      Девочка, назовем ее Мией, была вполне спокойной, не вспыльчивой, рассудительной. Но, когда замахивались на ее личное пространство, на ее территорию, она приходила в ярость. Ограничения, причем безосновательные, выводили из себя, раздражали, загоняли в угол. К этому относились и настойчивые просьбы в признании симпатии (даже если в контексте обязательно присутствовало что-то вроде: «Только честно, я не обижусь, » — вроде предполагающее наоборот антипатию, но сомневаться не приходилось). Мия была уверена, и не ошибалась, по правде говоря, что ждут именно «Ты мне нравишься», а то и «Я тебя люблю». Ей то писали, ей то говорили (и не только ей), к ней то чувств не скрывали. И уже вроде как все решили, что она с ним. А главное — решил он. Это повлекло за собой беспричинную ревность к каждому парню, обиды из-за недостатка внимания, наезды…

      Просто раздражало. Не давало расслабиться и почувствовать себя спокойно это повисшее над ней ощущение, что она кому-то должна. А в такой обстановке разве сможешь по-настоящему прислушаться к своим чувствам и понять, кто нравится, а кто нет? С каждой встречей давление усиливалось, мысли путались все больше, чувства переплелись в большой пестрый клубок, размотать который за короткий промежуток времени было невозможно. А времени оставалось все меньше. Мия знала, что в последний вечер ее потребуют к ответу. Опять же, ненавязчиво и вроде как равнодушно, ну не нравится и ладно, нравится — хорошо.

      В тот последний вечер они долго гуляли. Уже было далеко за полночь, а они все сидели на небольшом шероховатом камне под старым тополем, прислонившись друг к другу плечами. Он грел ее руки в своих широких ладонях.

      — Ты мне обещала что-то сказать, — прошептал он чуть дрогнувшим голосом.

      Мия давно поняла, что «сказать» придется сегодня, не понимала только, что говорить. Она вздохнула. Сейчас ей было так легко и хорошо, что можно было забыть даже про эту неприятность в виде давления. Да и какое там давление, он всего лишь немного нетерпелив, хочет узнать правду. Разве ей бы не хотелось?

      — Я никому еще такого не говорила, — смущаясь, прошептала она.

      Волнение сжимало тисками горло и не хотело отпускать. Минут пятнадцать они так и просидели, он — томясь в ожидании, она — в смятении.

      — Ты мне нравишься.

      Эта молниеносно произнесенная фраза разделила жизнь на «до» и «после». Они начали встречаться. Мия еще спросила, смеясь, не пожалеет ли он. Он, похоже и не жалел… пожалела она (про это Мия той ночью не подумала). Эти отношения разрушили строящуюся столько лет внутреннюю гармонию, разрушили до основания.

      Мия уехала на следующий день, наполненная счастьем и теплом до самой макушки. Они переписывались постоянно, каждую минуту. Созванивались. Вроде все было хорошо — желаемые признания наконец озвучены, — но ему захотелось большего.

      Слова «нравишься» и «люблю» для Мии имели большую разницу. Если сказать, что кто-то ей нравится не будучи в том уверенной на сто семьдесят процентов было возможно, то признаваться в более глубоких чувствах было еще слишком рано. Но он ждал, спрашивал, обижался.

      — Я уже давно все сказал, а ты? Понимаешь, что мне тяжело? Я говорю будто в пустоту!

      — Я понимаю, но не могу. Подожди немного.

      Она придумывала разные причины, чтобы погасить его гнев. Но сказать все же пришлось. При следующей встрече молчать уже было невозможно. Нет, он не просил открытым текстом признаний в любви, но этого и не было нужно. Находились другие способы. И хоть Мия не любила врать, в этот раз ложь поглотила ее целиком. Она сказала один раз, он спросил еще, затем еще и еще. Потом эта ложь стала ежедневной, иногда превращаясь в ежечасную. Временами она думала, что так и есть. Вот он — единственный и неповторимый, ее вторая половинка и тэ дэ и тэ пэ. Ложь опутывала и связывала руки.

      Каждый раз она задавалась вопросом, правильно ли поступает. Зачем она ему врет? А если это правда? Ей с ним хорошо, он клянется в вечной любви и кричит о ней на каждом шагу. Это, конечно, излишне, но стал бы человек, неуверенный в своих чувствах, так громко заявлять о них? Зачем рушить этот маленький мирок сразу после возведения? Но тут же возникает вопрос: стоит ли тянуть с этим самым разрушением, если понимаешь, что оно неизбежно?

      Голова взрывалась от мыслей, чувств, противоречий, а ему все не хватало чего-то. Он хотел реальных доказательств любви, хотел занимать все свободное время и проникнуть в каждую секунду ее прошлого и будущего. Ссоры разгорались чаще, по каждому поводу.

      — Может, ну это все? Мне было так хорошо без отношений! Никто тебе не говорит, что делать, ни перед кем не надо отчитываться, никому не надо звонить и… — на язык так и просилось «лгать», но подруге, которой Мия рассказывала все свои переживания, это знать было не обязательно.

      Она и так напереживалась из-за их отношений, потому что он не медлил рассказывать ей обо всем. Как любит, как Мия, такая сложная, мучает его и не открывается ему полностью. А Мия уже просто устала. Устала, устала, устала!

      В один момент ее просто переклинило. Что-то в нем потихоньку стало отталкивать. Он стремился всем показать, что она его и только его. Стал искать близости. Ненавязчиво так, будто это было обычным делом — начать целовать ее на глазах у всех. А Мия терпеть этого не могла. Ей не нравилось выставлять их отношения напоказ, да и просто было неловко перед друзьями. Он же будто не замечал ее раздраженности.

      В один вечер все эти поцелуи и объятия стали настолько неприятны, что весь следующий день она шарахалась от него и старалась не оставаться наедине. Каждое прикосновение вызывало волну отвращения, хотелось сбежать домой, укрыться, спрятаться, попросту исчезнуть сразу из всего мира, чтобы никто не нашел. А потом…

      Ситуация была пустяковая, они не поняли друг друга, Мия сделала так, как считала правильным, а он решил, что ей без него лучше. Наезд, ссора. Ей не хотелось разговаривать, он психанул. Не в первый раз, помирятся. Но… ей мириться не хотелось. Мысли о расставании уже не первую неделю вертелись в голове.

      Друзья, видевшие все это, не могли остаться в стороне. Они считали своим долгом помочь успокоиться и разобраться.

      — Ну, рассказывай, что у вас там случилось, — к Мии подошел их общий друг.

      Он единственный приметил, как, пока все отвлеклись, она потихоньку ушла в другой конец площадки. Мия забралась на лестницу, стоящую около комплекса турников, и сидела в темноте. Пока парень не заговорил, она даже не заметила его. Он залез к ней и сел рядом.

      — Я… — она будто потеряла способность связно говорить и не могла подобрать слов. — Я устала.

      Вдруг все чувства, бурлящие внутри, вылились наружу. Она рассказала все: почему не хочет ничего продолжать и почему считает это самым правильным решением. Он, конечно, пытался ее переубедить, знал, что его друг этого так легко не примет. Вскоре их нашел еще один товарищ. Выслушав краткий пересказ, задал лишь один вопрос:

      — Ну, а зачем ты вообще тогда это начинала?

      — Кто же знал, — усмехнулась Мия. — Но смысл продолжать, зная, что ничего из этого не выйдет?

      Они вернули его. Мия не хотела этого, но друзья настаивали: надо поговорить. Она не знала, что ему сказать. Сказала уже довольно. И он сказал достаточно, чтобы отбить всякое желание видеть его сейчас. Если он немного успокоился, то она нет.

      — Идем, мы тут лишние.

      Они остались вдвоем. Чистое звездное небо расстилалось над ними — совершенно чужими друг другу людьми.

      — Ну что? — с вызовом спросил он.

      Мия пожала плечами. Не она настаивала на этих «переговорах».

      — Ладно… Прости. Я зря на тебя наехал. Я все понял. Но ты тоже была неправа. Почему ты не стала со мной разговаривать? Зачем ты ушла?

      — Я уже сказала, что не хочу сейчас ни о чем говорить. Мне было неприятно все это слушать…

      — Прости, пожалуйста!

      Он шагнул к ней, раскрывая руки для объятий, но Мия отстранилась. Впервые за два месяца она поступила так, как считала нужным сама. Он посмотрел на нее… будто ему воткнули нож в грудь. Вонзили по самую рукоятку. И покрутили, не вынимая.

      — Хорошо. Просто скажи… Ты меня любишь?

      Первое, что пришло в голову: «Нет». Но Мия отмела эту мысль. Ей не хотелось ранить его еще больше. Наверное, в этом и была ее самая большая ошибка. Она с самого начала не хотела его обижать и разрушать надежды на отношения с ней. Хотя самой ей они были вовсе не нужны.

      Самая большая ошибка и одна из самых больших помех на пути к счастливой жизни — ее счастливой жизни — боязнь расстроить других, сделать им больно, даже если иначе будет больно ей самой. Страх не оправдать чужих надежд и ожиданий. Но ведь у каждого одна жизнь и не надо делить свою с другими, иначе другим достанется все, а тебе — ничего. И дело тут не в жадности. Просто предать себя — более тяжелое преступление. С этой виной жить всю оставшуюся жизнь.

      Но все же сейчас ее требовали к ответу. Любит ли она его? В глубине души, Мия давно поняла, что нет. Никогда не любила.

      — Я не знаю…

      — Я тебе нужен?

      — Да.

      Снова ложь.

      — Я тебе нужен, но ты меня не любишь?

      Почти в точку.

      — Я такого не говорила.

      Мия разрывалась между «не причинять ему боль» и «пришибить себя за ложь». Мия разрывалась между им и самой собой. Между его и своим счастьем. Сколько так должно было продолжаться? Сколько можно было задвигать себя на второй план, если не на десятый, разрешая другим хозяйничать и устраивать ее жизнь? Зачем же она позволяет это? Позволяет, понимая, что это неправильно? Ну сколько можно?!

      И сейчас, осознавая, что этим отношениям не суждено просуществовать дольше, она просит отсрочку, время на «подумать», время, чтобы принять решение. Любит она больше себя или чужие ожидания? Вроде бы очевидный, но все равно не такой уж простой выбор.

      Она попросила один день. Целый день. Но когда время заканчивалось, Мие казалось, что это всего лишь один день, за который принять правильное обдуманное решение невозможно.

      В отчаянии она писала подруге: «Я понимаю, что ничего не понимаю и не разбираюсь в своих чувствах. Но так же я понимаю, что всем этим только заставляю его страдать. И я хочу плакать. Но самое ужасное в том, что я НЕ ЛЮБЛЮ, когда не могу дать людям столько же, сколько они дают мне. А сейчас именно так и происходит. И я хочу все бросить и все прекратить, чтоб никому ничего не портить, но в то же время не хочу расставаться с ним, потому что он мне совершенно не чужой человек. Продолжать я тоже не могу, у меня просто уже нет сил. Было бы прекрасно иметь еще пару дней, чтобы все обдумать, но времени этого нет. Я не знаю. Наверное, нам лучше расстаться, даже если я об этом потом пожалею».

      То, что он дал ей еще пару дней, говоря, что не хочет давить, не сыграло никакой роли. Под «пару дней» подразумевалось полдня, потому что уже утром следующего он стал спрашивать о времени, когда они встретятся; писал, что дальше тянуть некуда и она измучила его ожиданием. Но Мия знала, что эти дни не помогут. Она так и писала в ответ на это предложение: «А смысл в этом времени? Я не знала ничего ни тогда, ни сейчас. Лучше выхода я не вижу». Он, конечно, надеялся на другой вариант, великодушно разрешая подумать еще «пару дней».

      Она впервые не оправдала его ожиданий. Правда, она снова скрыла часть своих истинных чувств, в какой-то мере продолжая поддерживать этот образ влюбленной в него девушки. Образ ей же созданный. Образ, состоящий из лжи и фальши. Она говорила, что ей просто не нужны отношения, дело совсем не в нем, а лишь в ней. Что она просто хочет попробовать побыть друзьями (ведь он не дал времени на дружбу, сразу настраивая себя и ее на отношения). Что просто хочет передохнуть. Сделать глубокий вдох, почувствовав, как расширяется грудная клетка, и выходнуть. Выпустить весь воздух и пойти ко дну. Она говорила, что, возможно, пожалеет потом об этом (и, в кои то веки, это была не ложь). Она и вправду так думала. Было просто страшно отпустить эту уже привычную жизнь: когда рядом всегда кто-то есть, когда всегда есть кому позвонить и написать. Когда знаешь — ты точно кому-то нужен, кроме своей семьи. Но, если уж быть совсем честной, она с самого начала знала, что им не по пути. А после его согласия с тем, что она, «возможно, пожалеет», причем согласия твердого, безвариативного, утвердительного, Мия перестала сомневаться. Она сразу приняла решение. Мгновенно. И уже знала, что не вернется к нему. Никогда.

      Если человек соглашается с тем, что ты будешь страдать, если он использует это в своих целях, пытаясь оставить тебя рядом с собой — это не любовь. Если человек пытается надавить на жалость, заставляя тебя чувствовать себя самым низшим и пропащим существом на планете, которое безжалостно рушит чужие жизни — это не любовь.

      За время, пока они не виделись, Мия успела понять, что все признаки «нелюбви», которые она отрицала, будучи в отношениях, являлись самыми подлинными и искренними. А расставание ударило по ним, будто прожектором.

      Неуважение ее личного пространства, какое-то тихое преследование, сообщения типа «Ты все равно будешь моей женой», милые смайлики вперемешку с плачущими рожицами и разбитыми сердечками. Сообщения с совершенно противоположным смыслом и не такие оптимистичные: «Надеюсь, что тебе не так плохо, как мне», «Ты хоть на улицу выйти можешь» (он появлялся на улице не больше, чем через пять минут). Когда же он видел ее вне дома, с ним не гуляющую (потому что отказалась), присылал сообщения еще одного типа — наезды.

      Мию это достало. Ее трясло от одного его вида, от одного упоминания его имени, голосовых сообщений, записанных по пьяне, и аватарки в списке людей, просмотревших историю в инстаграме. А еще ее трясло от давления. Давления окружающих. Общих друзей. Знакомых.

      Ребята искренно полагали, что они были замечательной парой, и, только если бы не поведение одного из них (у каждого были свои версии, кого именно), все было бы чудесно. И все эти же знакомые считали своим долгом помирить их. Может, его это и устраивало, но Мию злило. Ее злили комментарии вроде «ему так плохо», «он тебя так любит». Потому что это было неправдой. Все их отношения были ложью. И «любовь» не зря начинается на букву «л». Любовь, ложь, лгать… Когда его истинная натура раскрывалась на расстоянии, когда он уже не пытался произвести на нее впечатление, она увидела, каким обманом все это было. Сплошным обманом. Беспросветным. И, говоря, что он страдает из-за любви к ней, каждый пинал ее любовь к себе и лояльность к своим неправильным поступкам, толкая их к краю пропасти. Но он толкнул сильнее всех, продолжая давить своей фантомной болью. И черта была пересечена.

      Мия осталась лежать там — на дне. Пытаясь выбраться, она лишь срывалась вниз, поскальзываясь на ложных уверениях и промахиваясь мимо былых установок, которые помогали ей держаться на плаву и принимать себя. Теперь она себя ненавидела. Ненавидела каждую свою черту, пропитавшуюся этой атмосферой — она заставила его страдать, какая же она тварь. Ненавидела свой смех, улыбку, легкость, открытость, дружелюбие. И постепенно они, эти черты, исчезли. Ненависть к себе заполонила все вокруг.

      Но Мия забыла эту историю, просто потому что хотела забыть. Забыла, когда именно ее накрыло этой удушающей волной ненависти, забыла, почему перестала доверять себе и людям, почему закрылась в себе.

      Смена обстановки, новые обязанности, увеличившаяся ответственность, другое окружение. Все эти события оттеснили тяжелые воспоминания. Чувства остались. Она не могла простить себе, что поверила его обману, что позволила ему, никому другому, подойти к ней так близко. И проклинала себя за эту ошибку, оплошность, этот промах. Ненависть переросла в абсолютную неуверенность в себе, своих силах и способностях. Мия боялась разговаривать с окружающими, уверенная, что в душе они ее терпеть не могут. Боялась отвечать на уроках, что-то рассказывать, помогать. Все ее действия казались Мие глупыми и нелепыми. Самооценка провалилась к центру Земли.

      Работа с психологом, общение с лучшими друзьями, которые старались поддерживать и вытаскивать из этой ямы самобичевания и нелюбви к себе, не помогало. Ненависть не отступала, а любое неосторожное слово, что она что-то сделала не так, выбивало из колеи. Мия, которая в детстве пообещала себе не плакать по пустякам после недели постоянного нытья, стала все чаще закрываться в комнате и рыдать. Слезы не заканчивались, горло пережимало каждый раз, будто жгутом, а ясной и четкой причины для очередной истерики не было. Одно слово тянуло за собой воспоминания разных лет, когда она поступала не так, как следовало, вспоминались все грубые фразы, брошенные в ее адрес… все это сливалось в один огромный колючий комок, который ворочался внутри, уничтожая все органы и переламывая кости. Не добрался пока до сердца, но Мии и этой боли хватало по горло.

      А потом она встретила Тима. Случайно столкнулась с ним на лестнице, извинилась, быстро прошла мимо. После он всегда был поблизости, смотрел на нее своими пронзительными зелеными глазами и иногда слегка улыбался. Они не были хорошо знакомы, но она знала его по рассказам друзей, которые с ним общались, видела, как он вел себя в окружении своих товарищей. И Мия поняла, что начинает влюбляться. Ей этого совершенно не хотелось. Она читала много книг и видела много фильмов, где влюбленные девушки совершенно теряли голову, и не хотела стать одной из них. Она всегда старалась погасить любую заинтересованность в ком-то противоположного пола с самого ее зарождения. Но тут что-то пошло не так. Мие хотелось видеть Тима рядом, пообщаться с ним хотя бы раз, чтобы наконец понять, стоит ли вообще о нем думать или предпринять все возможные меры, чтобы заглушить это мысли. Случая не предоставлялось, их общение так и оставалось на уровне переглядок, а Мия уже по привычке каждый день проверяла его страничку в соц.сети.

      В один день Тим единственный оказался рядом. Мия шла по коридору, еле заметно пошатываясь. Глаза затянуло темной пеленой, ноги ослабли. Почувствовав, что вот-вот упадет, она оперлась на стену и медленно сползла вниз, не в силах больше стоять. Секунду помедлив, Тим подлетел к ней и заговорил. Его речь и встревоженное лицо, мельтешившее перед глазами, не позволяли Мии совсем отключиться и потерять сознание. Она немного посидела, дождавшись, когда голова перестанет кружиться так неистово, а внезапно появившаяся тошнота утихнет, прежде чем позволить ему отвести себя к врачу. Правда, ее пришлось почти нести. Она еле переставляла ноги и вообще не ориентировалась в пространстве. Теплые и сильные руки Тима крепко держали, не позволяя упасть. От этой близости ослабевшее тело прошибало током, и у Мии мелькнула мысль, что она не против идти так — держась за него — еще несколько лет (как минимум).

      После этого инцидента «гляделки» переросли в длинные разговоры, частые переписки, через какое-то время, когда к ним в город наконец пришло тепло, Мия с Тимом стали часто выбираться на прогулки. Кто знает, каким образом он узнал про Тима, но вскоре последний переслал Мие сообщения, где ему угрожал ее бывший молодой человек. Правда, тот сам написал ей через пару часов, говоря, что отпугнул одного у*бка, выполнил свою миссию по защите Мии. Она жутко разозлилась. А потом нахлынули воспоминания. И хоть со стороны все казалось прекрасным, потому что их отношения с Тимом после этого случая ничуть не изменились, Мия снова стала закрывать дверь в свою комнату и зажимать рот подушкой, чтоб не слышно было, как она плачет.

      Она вспомнила все. Как он лгал ей в лицо и сам похоже верил в свою ложь, как уверял в безграничной любви, на деле неготовый ничем пожертвовать ради ее счастья (любые прогулки с кем-либо сопровождались скандалом и упреками), как придумывал себе увлечения, совпадавшие с ее (после первых недель отношений все презрение к этим увлечениям вылилось наружу). Все их отношения были сплошным обманом с обеих сторон и не имели шанса на продолжение. Только он так не считал, отказываясь верить в свое поражение.

      Воспоминания пробудили было уснувшие страхи. А вдруг Тим тоже обманывает ее? Вдруг все повторится? Мия боялась разочароваться… для нее вера в него стала важной составляющей жизни. Она не хотела притворяться с ним и даже не задумывалась, как выглядит в его глазах тот или иной ее поступок. А раньше она думала об этом постоянно, часто предавая себя в пользу чужого мнения. Только теперь даже искренность чувств и бесконечная магия между ними не могла заглушить боль. Острый комок боли, свернувшийся внутри, добрался до сердца. И раскрошил его на части.

      Однажды очередной бессонной ночью Мия не выдержала. Внутри не осталось ничего, сердце ныло, а голова взрывалась от тяжелых воспоминаний. Мия порывалась позвонить Тиму, зная, что его голос успокоит и приведет в чувства, возвращая желание жить. Но у Тима не было бессонницы. Она не посмела его разбудить. Быстро нацарапала записку: «Родные, моя любовь к вам вечна, но я нет. Простите, если сможете, » — и повесила на дверь своей комнаты.

      Город спал, когда Мия поднялась на крышу своего дома. Обзор с пятнадцатиэтажки был потрясающий — улицы будто в огне. Мия уже четко видела черную черту края крыши впереди — финиш своей жизни. Она понимала, что после этого полета до земли не будет ничего: все мечты и надежды останутся в прошлом. Она останется в прошлом. Тим останется в прошлом.

      Тим. Она не хотела ничего ему писать, не зная, какие слова можно подобрать в такой ситуации. Есть ли они вообще. Она бросает его в этом мире, а он что должен? Простить ее? Отпустить? Мия слишком хорошо понимала, что это не будет так просто. Мия слишком хорошо понимала, какую боль доставит ему. Но оставаться не было сил.

      Звезды были рядом, когда ее тело рассекало воздух, стремительно приближаясь к земле. Полет. Удар. Смерть.

      Утром первым, что увидел Тим, было сообщение. От нее. Сама себя не понимая, Мия писала только то, в чем была уверена на все сто процентов: «Я знаю, что такое не прощают, только надеюсь, ты меня поймешь. Ты перевернул мой мир. Если я в чем-то и уверена, это в своих чувствах к тебе. Ты важная часть моей жизни, ты принес в нее красок и помог справиться с моей персональной болью. Ненадолго, но я невероятно благодарна тебе за это время. Теперь я знаю, что такое жизнь. Но больше не могу. Я отправляюсь в свой первый и последний полет прямо сейчас. И думаю о своей любви к тебе». Напуганный своими догадками, Тим звонил на оставленный на крыше телефон Мии, но никто не отвечал, а кто был нужен — больше никогда не ответит.