Проснись

Проснись

- Тебе нравится моя игра?

Эта история не о любви. Она не о чувствах, не о понимании, не о страдании. Она о тебе. О маленькой светлой комнатке с вечно распахнутыми длинными окнами, с легкими полупрозрачными занавесками голубоватого оттенка, что постоянно развеивал ветер. О ярко-белых стенах, которые отражали каждую сыгранную тобой на белоснежном рояле ноту.

- Нравится.

Я обычно сидела прямо на паркетном полу, прижимаясь спиной к противоположной окнам стене. Я всегда садилась там, когда ничего не тревожило мое сознание. В спокойные часы хотелось слушать и смотреть только на тебя: утонченного, напряженного во время игры, задумчивого, чуть затемненного от яркого дневного света, бившего в окно. Даже хорошо, что я не могла тщательно разглядывать тебя. Твоя вечная бледность и исхудавшее до изнеможения тело не так сильно бросались в глаза.

Не так сильно пугали.

- Твое платье очень идет тебе.

Ты наигрывал спокойную мелодию, медленную, тягучую, словно подстраивая ее под свой ласковый, низкий голос. Ноты угодливо слетали с твоих пальцев, придавая твоим словам оттенок той самой романтичной нежности, которая так часто встречается в книгах, и так редко - в жизни. Я любила, когда ты делал мне комплименты. Они настолько естественны и искренни, что я могла принять их с распахнутым сердцем, чуть благодарно склонив голову и приподняв уголки губ, я могла не стесняться розового румянца, что теплотой прикасался к моим щекам и приятно щекотал грудь.

- Ты прекрасна. Как же ты прекрасна...

После столь глубоких слов мелодия твоя менялась, медленно стирая мою улыбку. Я не видела, но знала, что тень на твоем лице скрывает горько поджатые губы, болезненно сведнные к переносице брови и грустно прикрытые глаза. Звуки, вместо трепетной нежности превращались в давящую на горло печаль и безысходную горечь неизбежного...

Ты молчал, ведь слов не нужно. Ты признавался во всем своей игрой, ничего не тая и честно обрисовывая переливами мелодий все те темные уголки своей души, что никогда не обретут форму в словах. Я слушала тебя внимательно, не перебивая лишним движением или взглядом. Как легко понять тебя. Раньше я этого не осознавала, всему требуя лишние объяснения и выпытывая ненужные подробности... Как хорошо, что то время прошло. Теперь мне достаточно захотеть услышать тебя, чтобы понять все, что ты пытаешься сказать мне. Случайными прикосновениями глаз, загадочными движениями рук, что рождают правду гораздо более красивую, но от того не менее печальную.

Иногда мои губы подрагивали, но я торопливо проглатывала рвущийся наружу ответ. Привычки прошлого выяснять все громко и болезненно никак не оставят меня. Они до сих пор стараются слететь с моих губ, сменив одинокое спокойствие на дешевый, слезливый спектакль. Тогда я бы точно плакала, кричала, а ты молчал, не смея перебить меня искренностью своих тихих чувств. Я не дала бы тебе ответить, ты не смог бы, ведь говорить тебе так же трудно, как мне - слушать.

Мое тело, хорошо освещенное светом, мимика моего лица, даже едва заметная дрожь ресниц - ничто не ускользает от тебя. Я реагирую на любой живой звук инструмента, даю ответ на каждую ноту, извлекаемую твоими умелыми пальцами. Беззвучным вдохом, чуть опущенными веками, секундным поджатием губ...

"Я люблю тебя. Я хочу сделать тебя счастливым. Я хочу дать тебе почувствовать себя нужным. Необходимым, словно воздух. Подарить тебе жизнь, полную света и радости, полную драгоценной для тебя тишины и бесконечным, сладким молчанием. Слова и ноты нам заменили бы шуршание одежды, тихий шепот прикосновений к коже, равномерное, глубокое дыхание, громкий стук сердец. Если бы я могла отдать тебе всю свою жизнь... посвятить ее только тебе, пусть даже это будет лишь несколько часов..."

Но эта история не о любви. Не о чувствах. Не о понимании. Не о боли.

Она...

- Господин Осберт...

Мелодия тут же оборвалась. Застывшая магия в воздухе, словно спугнутая чужим несмелым голосом, тут же осколками звенящей, напряженной тишины обрушилась вниз. В чуть приоткрытую дверь, с легким стуком, просовывается голова горничной, которую ты встречаешь сперва вопрошающим взглядом, а затем, посмотрев на наручные часы, беспощадно свисающих с тонкой руки, понимающим вздохом.

- Совсем забыл...

Твой голос, словно потеряв недавнее очарование, зазвучал непривычно хрипло и уставше. Горничная кивнула и прошла в комнату, держа в руках медный поднос с блюдцем, полным различных таблеток и прозрачным стаканом воды. Я поспешно отвела глаза, чувствуя, как сердце сжимается в жалкий, слабый комок. Я осторожно встала, привычным движением отряхнула зеленоватое шелковое платье и, прежде чем безмолвно выйти из комнаты, на миг замираю, сжимая рукой золотистую ручку двери.

***

- Как хорошо, что мы приказали Элоизе напоминать тебе о приеме лекарств, а то ты бы и вовсе их не принимал!

Немного укоряющий, но от того не менее приторный голос моей матери обвивает длинный обеденный стол своей особой, опустошающей атмосферой. Ты, неохотно перебирающий содержимой своей тарелки, чуть улыбаешься и киваешь.

- Даниэль, как проходят твои курсы французского языка?

Мне тяжело отвечать на ее вопросы, потому что мне не хочется, чтобы ты слышал мой голос. А может, мне самой не хочется слышать его рядом с тобой. Может, мне не хочется сидеть с тобой за одним столом и понимать, что мы - одна семья. Мой ответ задерживается. В разговор вступает твой до сих пор молчавший отец. Он приподнимает бровь и, не отрываясь от газеты, негромко напоминает:

- Даниэль...

Ты внимательно смотришь на меня, словно ожидая ответа вместе со всеми. Бледная голубизна твоих, немного выпученных из-за худобы лица, глаз, кажется мне немного неестественной. Неправильной. Я с трудом заставляю себя улыбнуться.

- Простите. Я задумалась... все хорошо. Мисье Вивьен очень хорошо преподает.

- Мисье Вивьен замечательный учитель! И подумать только, такой молодой, всего-лишь двадцать два года, а уже старается стать независимым от родителей, к тому же, набожный человек, живет по всем нормам приличия христианства, я слышала о нем только хорошие отзывы, а недавно видела его мать. Она приезжала из Парижа на выходные. Истинная француженка, одета с иголочки, стоит заметить, у нее великолепный вкус... По ее лицу видно, насколько сильно она обожает своего сына, думаю, он получит значительную часть ее наследства. Даниель, у вас с ним хорошие отношения?

В мамином голосе звучат игривые нотки. Вилка замирает в твоей руке. Спустившиеся на лоб темные пряди волос прикрывают от родителей твой застывший взгляд. Секунду я теряюсь с ответом, не замечая укорительного покашливания отчима в сторону матери.

- Он... очень любит родной язык и на уроках поглощен им.

Удовлетворившись моим ответом, мама переключается расспросами на твоего отца. Я продолжаю ужинать, стараясь не замечать, как медленно опустилась вилка с салатовым листом обратно на твою тарелку.

Невежество порою ранит сильнее, чем осознанные атаки.

***

Я не знаю, как мы пришли к этому. К долгим часам в маленькой комнате у рояля, полных хрупкого уединения, к осторожной, пристальной чуткостью к любой перемене в поведении друг друга, к ноющему, кажется, совершенно невинному желанию проводить время друг с другом.

Наши комнаты находились на разных этажах дома. Все, кроме тебя, обосновались на третьем этаже. Мама настояла на этом, признавшись, что ночью твои стоны и махинации сиделки мешают ей спать, а, если что, со второго этажа спустить тебя гораздо проще.

Я никогда не слышала твоих стонов. Никогда не видела искривленное болью лицо. Только твой внешний вид выдавал суровую, непоправимую правду. Только измученное тело, слишком далекое от нормального тела подростка, бросало всем вокруг в лицо обескураживающую ясность. Ты умирал. Стремительно, уверенно, а благодаря некоторым препаратам - значительно легче.

Иногда ночью мне снилось, что ты приходишь в мою комнату. Дверь бесшумно открывается, ты подходишь к кровати и, опустившись на пол, прижимаешься головой к моему оголенному плечу. Иногда мне даже удается погладить тебя по волосам, которые кажутся настолько настоящими, что я ужасаюсь их мягкости. Когда я так делаю, ты прерывисто вздыхаешь и, поймав мою руку в свою, крепко ее сжимаешь.

Мне казалось, что ты хочешь спать и часто я старалась промурлыкать что-то невнятное, чтобы расслабить тебя, но ты лишь странно горько фыркал и еще сильнее стискивал мою руку, словно боялся, что я отниму ее.

Часто мне хотелось, чтобы ты приподнялся и, нагнувшись надо мной, прикоснулся к моим губам. Хотя бы на одну секунду, мимолетным прикосновением. Но этого не происходило. Даже во сне ты не смел перешагивать тонкую грань, что аккуратно прочерчена между нами решением наших родителей. И, в напрасном ожидании, ты постепенно растворялся в других моих снах...

***

Это случилось, когда я сидела на очередном уроке французского, когда мисье Вивьен с удовольствием объяснял мне, как важно правильно принять положение языка, чтобы получить нужный звук. Обычно меня не беспокоили во время занятий, но телефон неожиданно завибрировал сумке. Почувствовав неладное, в миг охлодевшие пальцы тут же потянулись к сумке и быстро достали мобильный. На экране высветился отчим, от чего тело мгновенно бросило в обжигающий холод.

Он никогда не звонил по пустякам. Этот раз не стал исключением. Он сказал, что тебе стало хуже, тебя увезли в больницу и... что ты звал меня.

Когда я влетела в палату, аппараты жизнеобеспечения уже ничего не отображали. Отчим крепко обнимал стонущую мать, которая пыталась сказать что-то нечленораздельное. Я тяжело дышала, не отводя взгляда от обездвиженного тела.

Не успела.

Мне стыдно плакать так, перед тобой, одновременно ругая себя и благодаря Бога за то, что я опоздала, но слезы сами текли по моим щекам. Я, словно во сне, подошла к больничной кровати, у которой только недавно возились врачи, понимающие, что случай бесполезный. Истощенное лицо выглядело по-прежнему бледным. Рот немного приоткрыт. Глаза закрыты.

Ты не плакал. И я не должна была плакать.

***

Дома я долго просидела в нашей с тобой маленькой комнате, пока убитая неожиданным горем мама не попросила меня выйти и не закрыла ее на ключ, сказав, что так ей будет спокойнее.

Ты часто снился мне, хоть и не так реалистично, как при жизни. Я больше не улавливала тонкий аромат твоих вечных лекарств, не чувствовала мягкости волос, теплоты дыхания. Ты больше не сжимал мою руку. Не приходил ко мне. Теперь в каждом сновидении я сама стояла рядом с тобой, уснувшем на кровати в ожидании меня.

И каждый раз мне жаль будить тебя, хотя так хочется.