Ренегат

Ренегат

— Ренегат! — крикнул кто-то справа, из-под крытого навеса.

— Вали отсюда! — раздалось слева. Из распахнутой витрины выглядывал рысь. Его узкие уши прижались к голове, а щётки тряслись, что указывало на явное раздражение. Подвид, несомненно, знал Адама. Впрочем, его узнал весь мир ещё тридцать лет назад, когда сенатор Карлос Дэни-Макрой поднял маленького медвежонка и объявил, что не оставит его в одиночестве, а отдаст на попечение людям. С тех пор Адама возненавидела половина мира, состоящая из подвидов — генно-модифицированных человекоподобных и умственно ограниченных зверей, созданных людьми два века назад, чтобы использовать как рабочих.

— Проваливай и семью забирай! — крикнул кто-то позади и запустил жестяную банку. Адам резко вскинул лапу и поймал мусор над головой сына — десятилетнего Аякса. В этот момент медведь встретился глазами с женой, и Рокси одним взглядом сообщила, что недовольна, раздражена и страшно напугана.

С тех пор, как малыша отдали на попечение людям, Адам терпел издевательства и презрение соплеменников и людей, ведь, кроме родителей, хорошо относились к медвежонку лишь считаные единицы. И подвид надеялся, что его жене и ребёнку не потребуется узнать как можно дольше того унижения, которое всегда перепадало ему, когда Адам спускался в Нижний Город, или по-простому — Зверинец. Ну ничего, скоро всё изменится, и их будут чествовать как героев, а пока лучше дойти до убежища без лишнего шума. Ещё слишком рано привлекать внимание Глобального Контролёра, даже здесь довлеющего над обществом, хотя не так сильно. Наверху насчёт беспорядков в Зверинце бытовало довольно простое мнение: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы недопекало создателей».

— Мы уже говорили об этом, — спокойно сказал Адам жене, и та потупилась, поджав губы, ведь супруги действительно обсуждали это много раз. Говорили порой так громко, что соседи жаловались в полицию на шум. Аякс зажимал уши, а Адам и Рокси часами громко спорили в роскошной квартире на сто двадцатом этаже элитного небоскрёба, доставшейся Адаму, как и неплохой доход с вложений в банке от наследства приёмных родителей. Рокси твердила, что их жизнь удалась, и она не позволит её разрушить. Ведь Адам нашёл её, когда спускался в Зверинец к матери, и забрал медведицу из Нижнего Города около двадцати лет назад. И Рокси совсем не жаждала вернуться и не хотела, чтобы их сын вообще знал, что такое Зверинец. Адам же доказывал, что вдали от подвидов не жизнь и что отец отдал всего себя за свободу, и Адам не может предать его.

— Да он тебя сам предал! — однажды, устав от споров, заявила жена и расплакалась. — Он умер и оставил тебя на людей!

— Эх… — только и смог выдавить Адам. Ему было горько оттого, что жена так думает, ведь его папа, — настоящий отец, — был героем для всех без исключения подвидов. Тэд боролся — по крайней мере так считали все вокруг — за общую свободу и признание подвидов ровней людям, но не преуспел. Конечно, понятно, почему Рокси так говорила. Адам первый из подвидов воспитывался людьми, жил среди них, а потом стал обладателем шикарной квартиры там, куда подвиды поднимались только для работы. Медведица жалела о роскоши, которая может бесследно раствориться, если муж совершит, что задумал.

Адам, спускаясь в Зверинец, снял дорогие часы, чип коммуникатора, украшения и посоветовал то же сделать и жене, чтобы не возбуждать у соплеменников обиду и лютую ненависть. Но неадекватной реакции местных жителей избежать не удалось. Адама знали, его частенько видели по головидению, где о нём постоянно вспоминали журналисты, и молчаливо ненавидели. Потому что не могли выказать ненависть ему в лицо, так как тот спускался нечасто, да и всегда по ночам. И вот сейчас подвиды заметили этого единственного в мире презренного медведя на улицах Нижнего Города днём. Сначала они удивились, затем оскорбились, а потом обозлились. Каков наглец! Пришёл теперь среди бела дня и не один… а притащил ещё и семью! Это уже слишком!

Малыш Аякс то и дело испуганно оборачивался, пока разномастная толпа, прилипшая к ним, разрасталась. И вот уже казалось, будто все подвиды вышли из своих домов, чтобы крикнуть Адаму в спину обидные слова. Глава семьи крепко сжимал чёрные ладони Аякса и Рокси, чтобы они не возмущались и не боялись. Осталось пройти чуть-чуть, и всё наладится.

Но путь преградил огромный бурый медведь в рваной майке и кожаных штанах. Густая грива каштановых волос зачёсана назад на зашеине, в маленьких чёрных глазах — злость. Его почти безволосое, коричневое, в смешных розовых пятнах лицо приблизилось, и Адам остановился, и сильнее сжал руки близких.

— Макс, — спокойно сказал медведь. — Я отведу жену и сына в дом родителей и уйду. И больше ты меня никогда не увидишь…

— Ты решил ещё и семейку притащить сюда, ренегат? — прорычал Макс, вокруг лишь одобрительно зашептались подвиды. Лоси, рыси, волки, лисы, еноты — Зверинец и правда представлял собой великое разнообразие. Люди ведь не остановились на одном виде, когда выбирали экспериментальную жертву. Людям недостаточно оказалось силы медведя, злости волка или выносливости лося, им подавай всё и сразу. Даже мышей очеловечили — «для кропотливых работ в весьма узких и непроходимых пространствах». И теперь все эти зверолюди вынуждены жить вместе в заповеднике, созданном специально для таких, как они — Нижнем Городе или Зверинце, по-простому. А наверх поднимались только для работы по специальному пропуску, без права жить среди людей или развлекаться. Единственным исключением стал Адам, а потом и его семья…

— Макс, мы сотню раз уже обсуждали…

— Адам, ты всегда тенью и ночью проникал в Зверинец, а потому почти никому не наносил оскорбления своим присутствием. Только барсук потом неделю не мог спать и протирал кипячёной водой глаза, узревшие позор. А теперь, Адам, ты не только притащил свою семью ренегатов белым днём, но ещё и в День Тэда! В день, когда проходит ежегодное голосование по поправкам в закон о наших правах. Ты глумишься? Ты специально демонстрируешь, что тебе можно жить среди людей и по их правилам, в день, когда над нами и так из года в год издеваются люди? Все знают, что они голосуют для вида, и акт, расширяющий наши права до людских, никогда не примут!