Сказки старого Волхова

33

Луна уже меркла на зареющем небе, когда возвратился Матвей в замок графский. Незнамо почему, но шумно было в сием вместилище ужаса. Шумно и беззаконно. Служки и челядь бегали, как угорелые. Грабили графские сокровища, подсвечники да блюда расписные. Вскрывали сундуки дубовые, брали все, что глаза завидущие видели. Монеты златые, шелка богатые заморские, ковры из далеких стран южных. Тащили прочь мешки со скарбом, полностью набитые. И летели из прорех ложки да кубки серебряные. И дрались из-за них до крови челядины, разбивали друг дружке головы, девки кричали безумные, да царапали лица соперницам. И бежали все прочь из замка графского, словно чуяли, что погиб хозяин их. Будто спала с людей сила злая чародейная! И сила эта, держащая в покорности, открыла истинную суть человеческую.

Покачал головой Матвей, отошел тихо в сторону, и не стал воспрепятствовать разорению. Хоть и право имел полное сам взять сокровища. Все, что принадлежало врагу убитому. Но не жаждал богатства богатырь русский, ибо духом был богат да делами славен. Злато –– прах, никогда Матвей на него не зарился. Ибо злато –– зло, а добро в другом совсем. Добрый воин завсегда имеет злата достаточно, а сейчас не то главное, чтоб мошну набить, а то, что еще один враг перестал топтать землю русскую.

Зарумянилось солнце ясное, и упал свет на замок графский. Стала краска с него слезать черная, будто вымазан был в грязи изначально он. Засветились окошки весело, заиграли веселые зайчики. Вместо темных окон показались светлые, а черные флаги сменились алыми. И очистился от всей скверны замок окончательно.

И повел Ярилин свет вдаль Матвея, богатыря русского. Заиграл солнечный зайчик по стенам и полам каменным. Повлек за собой в глубину жилища графского. И пошел за ним Матвей, как за звездой путеводною.

Сперва привел зайчик солнечный в темницы на первом ярусе, почти у самой земли. Там окошки маленькие узкие, едва-едва свет сквозь них пробивался. Пауки плели свои тенета в мрачных углах. Крысы юркие под ногами бегали, да порхала крылами ночная бабочка. Холодно, темно и сыро. Тут дубовая дверь проход загородила, а на ней замок пудовый. Вздохнул Матвей, ибо ключа у него не было, да имелся иной ключ, что почти все замки открывает. Добрый меч в руках, богатырский. Однако тут не то что сила, а сноровка требовалась. Не стал рубить наотмашь по замку Матвей, ибо расколоться может сталь, а просунул под петлю клинок, сколь получилось. Уперся да сковырнул железку из рамы дверной. И упали гвозди ржавые, а замок хоть и остался болтаться, но уже бесполезен стал. И открылась дверь в темницу графскую.

Осветил зайчик солнечный комнату, вдоль стен стояли кровати простые малые. Обитали тут девицы, графом подлым украденные и попорченные. Не одетые, не наряжены, лишь в исподнем...

Бросились девы к ногам Матвея, целовать сапоги да ластиться. А особо смелые за руки трогали, обещая любовью потчевать. И углядел среди них Матвей ту самую, что поила его сон-травой на ужине. Отвела глаза чернобровая, застыдившися.

Коли раз завелась в тебе червоточинка, то и будешь гнить изнутри, пока весь не кончишься. Почему сия девица графу прислуживала? Почему не помогла русскому воину? Ведь, небось, ведала про бесчинства хозяина. И про тех детей, что сгубил злыдень проклятый. Неужели жизнь да ласка графская лучше чести и правды, лучше смерти, покоя вечного? Лучше доброй людской памяти?

И притопнул ногой Матвей, меч поднял над главами девичьими.

–– Уходите прочь, не хочу я вас! Чтоб глаза мои вас не видели, и не трогайте вы меня, грязные! Убирайтесь, пока я могу себя сдерживать.

Отошел он тихо в сторону и умчались девки опозоренные, поскакали вверх по лестнице. Замелькали голыми ляжками, завертели власами длинными. Пусть идут, может станется, мир и люди вновь примут их. И тогда народят девки детушек, чтоб земля жизнью полнилась.

А когда все ушли из темницы той, усмотрел Матвей что-то белое. В самом дальнем углу колыхается. Подошел поближе и ахнул.

Не смогла одна дева юная пережить позора и плена вражьего. Разодрала на полосы ткань рубашки своей, да на балке за шею повесилась. Не успел ей помочь Матвей, ибо тело уж было хладное, а душа ее серебристая ручейком потекла на Смородинку…

А лицо у той девы юное, краше даже самой княжны ладожской, и горит роса на челе ее, а в глазах синь искрит поднебесная, на губах же любовь несбыточна.

И упал на колени Матвей тогда, обхватил эти милые ноженьки, целовал колени холодные, и заплакал, как мальчик маленький. Ибо, может быть, дня на два б успел ранее, так и спас бы голубку чистую, что не смог извалять в грязи враг полуночный. Ведь душа ее чистой осталася…

 

Что за шорох раздался чуть слышимый, звон железа и кашель старческий? Очнулся Матвей от нежданной слабости. И понял, что есть еще ниже ярусы, и там ждут его.

Спустился вниз по узкой лестнице и попал в караульную. Там сидели два стражника, обнажил Матвей сталь добрую да опять убрал, улыбнувшись. Ибо спали сии охраннички, оба пьяные и довольные. Их кольчуги пахнули скверною, на столе мечи заржавлены, на полу жбан пустой валяется. А они сладко спят и не дуют в ус.

Издали стон людской послышался, тихий шепот да хохот злой. Но не вздрогнули даже стражники, ибо снились им реки пенные да озера хмельные. Снились девки распутные и доступные, и светило в лоб ярко солнышко. Ибо пьяные –– все счастливые!

На стене ключи обнаружились, и пошел Матвей вглубь узилища. Открывал решетки и каморы, выводил людей на свободу он. И брели несчастные пленники, цепями по полу бряцая, припадая на ноги слабые. Проходили и низко кланялись, тихим шепотом благодарствуя.

Все покинули место скорбное, но в последней холодной камере оставался старик калеченный. Весь седой, с бородою длинною, брови густо глаза прикрыли. А в глазах синева небесная, и горят они волей жизненной.

–– Не могу я идти, помоги мне, вой! Ты на свет меня явный выведи. Дай узреть в раз последний солнышко, дай вдохнуть полною грудию и землицы рукой коснуться бы.



Отредактировано: 28.04.2020