Смерть Жар-птицы

Смерть Жар-птицы

...Звонок был неожиданным. Старые, почти забытые, люди. Собирали на похороны знакомой.
Жар-птица умерла… А когда-то, признаюсь, она меня очень сердила.

…Я отчётливо помню, когда увидела её впервые. Мы переехали в зашарпанный дом. В нашей жизни это был даже не шаг назад, а серьёзный пинок. Но я не унывала. Чтобы хоть как-то скрасить новый быт, я с утра вышла в грязный двор и стала убирать копившийся годами мусор в этом забытом музами уголке. И тут выпорхнула она.

Благоухающая дива. Убийственно хороша. Именно тогда я и дала ей это имя – Жар-птица. Я приветливо поздоровалась. В ответ она окатила меня холодным взглядом. Меня в её мире не было. За долю секунды она поставила мне диагноз: недотёпа, неинтересна. И пробежала мимо. Меня обдало запахом её амбиций.

Это потом, много позже, уже пообщавшись, я часто видела у неё этот взгляд: взгляд усталой королевы, которой приходится проводить время на скотном дворе. Она с тоской говорила, что хочет сделать этот мир красивым и у неё наполеоновские планы. Именно тогда я впервые поняла суть замены понятий: ты хочешь сделать этот мир красивым, но не убираешь у родного подъезда? Что за странность? Почему? Потому что на самом деле ты хочешь власти над этим миром? А грязную работу пусть делают другие?

Но на самом деле она была очень трудолюбивой и терпеливой. Жар-птица была готова голодать, но стремилась куда-то ввысь, в дорогу. Деньги она тратила на атрибутику и утончённые украшения, я же, по доброте душевной, подкармливала её. Она снисходительно, двумя пальчиками, брала мои пирожки, и они мгновенно превращались в какую-то дешевую простоту с деревенским налетом( это был удивительный эффект: наши вещи, попадая в её руки, тускнели и теряли всякую ценность). Жар-птица быстро глотала эти несчастные пирожки, пока никто не видит, но вслух мечтала о неизвестном мне тогда Том Ямбе. Она ела мою выпечку, словно оказывала великую честь, и обычно забывала сказать: "Спасибо".

Её наряды всегда были продуманы и сногсшибательны. Какие-то воланы, блузы, оторочка на которых совпадает по цвету с пуговкой на ботильонах. «Все должны упасть!» - говорила Жар-птица перед выходом даже в хлебный. Но никто не падал. Всем было все равно.

Женщины с ней общались мало из-за её высокомерия, но она и не страдала. Ведь королева говорит лишь с избранными, она – утончённая натура, разбирающаяся в Тициане, и только она может постигнуть глубину творения Климта или Дали. Работы Сальвадора Дали, кстати, Жар-птица обожала. Климта она даже копировала на постановочных фото и в последующих работах.

Женский мир Жар-птица делила на дур и проституток. Я, видимо, была дурой.
Чтобы она опустилась до общения, надо было быть исключительной личностью, тупым богачом( для ее инвестиций) или хотя бы вернуться с Бали, чтобы и на неё попали далёкие божественные флюиды, запахи и краски.
Здесь, в дыре она задыхалась, но терпеливо сносила жизнь среди нас. Тут её жизнь была временной. А вот потом она пригласит тех, кто вёл себя хорошо, к себе в особняк. Где-нибудь далеко-далеко отсюда. Где небо голубее, а звезды ярче. Её пёрышки на наших просторах тускнели. Жар-птице хотелось в рай. А рай всегда был где-то в Иноземье.

Мужчинам она нравилась. Они гордились, если Жар-птица до них снизойдёт. Но, обжигаясь об её гордыню и презрительность, быстро остывали. Ей же очень-очень хотелось свиты. Хотя бы и со словами: ах, как надоели эти поклонники!

Мы никогда с Жар-птицей не были подругами. Но волею судеб оказались на одних и тех же курсах дизайна. В классе живописи сидели вместе мольберт к мольберту. Жар-птица вздыхала, сидя в холодном классе, что хочет в Ниццу.

- Ах, от кого так несёт дешёвым мылом? – брезгливо морщила она носик, доверительно ко мне склоняясь. Но я видела, что и я не достойна её – я тот самый рак на безрыбье её общения.
- Господи, как же страшно выглядит эта старуха-педагог, ты видела, вон та, жуткая? – продолжала она, - Неужели нельзя состариться достойно и ухаживать за собой? Как она вообще живёт? Нет элементарного капсульного гардероба, брюки совершенно не сочетаются со структурированной сумкой…

И я начинала задыхаться от ее пропитанных высокомерием речей.
Я не спорила с ней. Просто иначе относилась к миру. Меня обижало её отношение к людям. Поэтому я старалась сократить словооборот с Жар-птицей до минимума. И, скорее, это были её монологи за общим рисованием.
Но иногда, надо признаться, слушая ее, я тоже заражалась драйвом и бурлеском какой-то высшей невероятной жизни, где брызги океана, карнавал, и все знают, чем оксфорды отличаются от дерби. Там мне место, не здесь! Она умела убеждать.
И я на время заболевала, решалась копить на нужную сумочку или поездку: "Все к черту! - слышала я голос Жар-птицы в голове, - живем одним днём! Шампанского сюда, мальчик!" Но пока я доходила до дома, дымка в голове рассеивалась, и деньги уходили на поломанный смеситель и хлеб, а не новое платье цвета цикламена.
Моя вечная радость жизни под её, всегда чуть пренебрежительным, взглядом превращалась в какую-то бутафорию, обманку. Блёкла. И я чувствовала себя нелепо. Как Золушка на балу в перешитом платье. Меня это дико тяготило, я стала её избегать.

Потом она пропала сама – вышла замуж.
Но вскоре мы опять столкнулись за столиком в ресторане на какой-то деловой встрече. Её платье в толпе блестело ярче всех. Её каблуки были самыми острыми. Образ самым продуманным. Я досадовала, но не из–за её вида, как вы можете подумать. Я тоже выглядела ничего и у нас разный стиль. Вернее, стиль, конечно, у неё, а у нас, смертных, недоразумение.
Нет, я огорчилась, понимая – вечер будет испорчен её манией величия, пропитан её чувством собственной важности. Сидя напротив неё, я пыталась выдавить улыбку и расслабиться.
Но, как я и предполагала, Жар-птица, с уверенностью нападающего из-за угла хищника, быстро завладела разговором за столом. О планах. Об искусстве. О Ницце (куда же без неё?) Мужчин Жар-птица пыталась очаровать, к женщинам была снисходительно высокомерна. «Я умнее и красивее тебя, курица,» - красноречиво говорил её взгляд из-под опущенных ресниц.

Речь её, как всегда была расслабленной, но очень уверенной. И я лично не перебивала, даже старалась не морщиться, когда она произносила очевидные ошибки и нелогичности. Я просто наблюдала – моё любимое занятие.

-А.. как же… Вы неправы, - начал ей было возражать мой муж, когда Жар-птица допустила уж слишком откровенный ляп, я легонько коснулась его под столом, и он замолчал. Но было поздно. Услышав его слова, она, не поворачивая головы, окатила его ледяной паузой молчания, и после наказала абсолютным игнором до конца вечера.

Поэтому в конце встречи она говорила лишь со своим мужем, остальные её не оценили и отвергли. От этого она ушла в себя, обиделась. Все это было контекстом, конечно. Видно лишь по её поведению. Как у японской гейши… Её же муж был ею очарован. Почти не разбираясь в темах, он, с умилением и восторгом, слушал скорее её интонацию, чёткую и безапелляционную. Он слушал её домыслы и стройные теории, основанные ни на чём... Он слушал её, как слушают крестьяне нестройные хоралы в церкви, принимая их за голоса ангелов. Восхищение и безусловная вера в то, что мы присутствуем при чуде, явлении народу истины, которую он, по тупости своей, не осмыслит - вот что было в его глазах. Мы молчали. Но я была рада, что она с ним. Так и должен смотреть любящий мужчина.

Позже, я слышала, он бросил дело, которым зарабатывал - продал магазин машинных масел, и вручил свою жизнь в руки Жар-птице. Я же говорила – она была убедительной.
Ещё тогда в ресторане, было ясно всё их будущее. Всем, но не ей. Что же выбрала наша Жар-птица?
Конечно, шик. Исключительно шик.
- Мы с мужем будем заниматься яхтами! - торжественно объявила она. - Ты же помнишь, на курсах я делала проект яхты? – спросила она меня тогда через стол, отрезая ростбиф. Делая акцент на "я".
О, да. Только мы готовили тот проект вместе. Я не могла её переспорить. И мы провалились, как я и ожидала. Но Жар-птица всё списала на придирки педагога. Она так ничего и не поняла, что потом сыграло в её жизни роковую роль.
Жар-птица была зациклена на деталях того проекта, жила им. Я была тупой дурочкой и досадной помехой в её глазах, мои предложения были "банальными и тусклыми". Возражений она не принимала.
Жар-птица выполняла проект тщательно и, как ей казалось, очень хорошо. Она врывалась ко мне в шесть утра с тёмным кругами бессонной ночи вокруг глаз и, тряся фото, возбуждённо рассказывала: "Вот морёный дуб для отделки с западного побережья Анд– именно там появляется нужный красноватый блеск древесины. Обивка будет исключительно из плотного сикорского шёлка. Мягкими узелками. Цвета лимона в молоке. А на каждой дверной ручке – обязательно три полосочки из меди в цвет закатов Средиземноморья"…
Проект получился утончённым, разбитым на мельчайшие детали, но абсолютно неподъёмным. Наша яхточка стала белым слоном, если вы понимаете, о чём я. И потопила наш экзамен. Для богатого она была маленькой, для бедного - напичканной ненужными и непонятными вещами.

Именно тогда наш пожилой руководитель сказал Жар-птице:
-Ох-ох-ох, сколько в тебе неоправданных амбиций! Ты, дорогая, погубишь не один бизнес и не одну жизнь. А особо жизнь тех, кто тебя будет любить. Потому что ты умеешь быть разорительно-убедительной. Ты как госпожа Бовари. Тебе надо замуж за миллионера. Ты бы его очаровала, а потом разорила. Подняла бы до неба, он вкусил ядовитого рая иллюзий. А потом жизнь его бы сама шваркнула об действительность.

Помнится, Жар-птица тогда на него обиделась и больше с ним не общалась. Игнорировала даже на экзаменах.

После я перечитала Флобера «Госпожу Бовари». И ужаснулась. Ведь педагог был прав. Да. Наша Жар-птица была госпожой Бовари. Только деятельной. Очень деятельной. И неужели она, закончит как героиня книги? Страшно, что после неё останется? Она всю жизнь мечтает о доме на французском побережье, хранит пуговицу от Версаче и старую фотографию в обнимку с Патриком Суэйзи.

…Еще пару раз она выныривала в моей жизни, полная планов и историй, что ещё вот-вот, и они заключат грандиозный контракт, «а мужчина близкий к Обрамовичу» сказал, что у них лучшие проекты яхт, и на них выходит крупная фирма из Канады яхтовых дизелей, а еще они подумывают делать дирижабли в Китае.…Иллюзий было много. И главная: вот-вот жизнь начнётся. Та самая, настоящая. С феерией и фонтанами из шампанского.

…И вот сейчас она умерла. У её старого, насквозь больного мужа, осталась куча долгов и ощущение украденной жизни. Говорят, подвал их дома забит самыми шикарными дощечками для яхт, самым лучшим палубным лаком, лучшими пригласительными билетами на тисненой бумаге с золотом для суаре, которому не дано было состояться никогда, и невероятно редкими гвоздиками ручной работы, которые ночами Жар-птица самолично перевязывала красивыми ленточками по двенадцать – чтобы было изумительно красиво их приобретать покупателям, которые так до них и не дошли.

Жар-птица умерла. Мне позвонили её дальние родственники. Они собирали деньги ей на похороны. На роскошный гроб оббитый чёрным шёлком, которого она была бы достойна, не хватило. Собирали на тот, который могут.
Говорят, её муж на похоронах сказал:
- Еще бы немного, и наша жизнь бы началась. Но увы…
В гроб ей положили ту самую фотографию, которой она так гордилась и ту самую пуговицу. От Версаче.

Отчего-то мне стало нестерпимо душно, когда я узнала о её смерти. Я рванула оконную раму и долго стояла в темноте, пока ветер хлестал меня по щекам, топорща и вздыбливая гардины вокруг. Смущение, боль, невыносимая тяжесть, вся вина за какие-то обиды и дурные мысли о ней душили изнутри. Как будто я участвовала в травле. Или молча соглашалась с другими. Потому что я ловила себя на мысли, что оправдываюсь, пытаюсь объяснить.

Странная, неприспособленная, не было у неё ни тех когтей, которые она изображала, ни той стервозности, что ей приписывали. Хотя Жар-птица была старше меня лет на пятнадцать, сейчас она показалась мне маленькой девочкой, попавшей в кондитерскую. Всю жизнь она просто играла во взрослые страсти. Играла от души, как в последний раз. Так играют в рулетку, ставя всё на красное. Именно от этого вся её убедительность и бесстрашие - подумаешь, как-нибудь потом всё решим. Разве в этом есть грех? Никакого. Она так жила. Искренне, на излёте, пугая всех ярким оперением.
И я зарыдала, оплакивая её. Она оставила неизгладимый след в моей душе. Яркий акцент цвета цикламена.
Я не знаю, правильно она жила или нет. Да разве это так важно? И кому судить?
Но какой-то неведомой, непонятой птицей, которую все пытались уложить в привычную схему, на свете стало меньше.