Таблетка

Таблетка

Случается такая досада, что телефонные звонки поступают невовремя. А после некоторых говорят: лучше бы у меня не было мобильника вовсе. Но иногда, ответив на нежданный звонок, хочется просто перезагрузить последний сохраненный файл собственной жизни и прожить его по-новому. Именно так и произошло в то проклятое утро.

Я стоял у плиты, помешивая одной рукой мясо для плова, а другой растирая в пальцах зиру. Вчера обещал дочурке сварганить роскошное восточное блюдо, и вот теперь, верный данному слову, выполнял обещание. Она у меня любительница пловов. Саша говорила, так проявляются гены Кристининой бабушки, хотя, на мой взгляд, это просто дело вкуса — генов-то у нее от моей мамы с гулькин нос.

Затренькал мобильник. Я, едва не опрокинув сковороду, подхватил его пропахшей специями рукой и прижал плечом к уху. Краем глаза успел заметить на экране сообщение: «Неизвестный абонент». Из банка, что ли? Насчет ипотеки? Черт возьми, почему именно сейчас?

— Да, — рявкнул я раздраженно и испытал странную смесь вины и злости по отношению к одному и тому же объекту. Телефон чуть не выскользнул из-под уха, но я ловким маневром ухитрился удержать его.

— Семен Баринов? — спросил на том конце низкий мужской голос.

— Ну!

— Ваша дочь у нас.

— Где у вас? — Мясо начинало подгорать, я чуть сбавил огонь, раздумывая, добавить ли воды. — Она в школе сейчас. Вы вообще кто? Завуч?..

— Семен! — оборвал голос резко. — Если вы не сделаете то, что мы скажем, ваша дочь умрет.

— А?..

Я судорожно сглотнул. Мир качнулся и поплыл, ноги стали ватными. Догадавшись выключить плиту, я сделал несколько шагов в сторону и тяжело опустился на стул. На секунду представил себе, что меня разыгрывают и голос в трубке вот-вот сменит тон, рассмеется и сообщит, что звонит с телевидения и меня приглашают поучаствовать в вечернем шоу…

— Повторяю, — сказала трубка, — вы сделаете для нас кое-что и получите вашу дочь живой и здоровой. Иначе Кристина умрет.

— А вы… кто? — пролепетал я, не зная, что следует говорить в таких ситуациях. У меня никогда прежде не похищали детей.

— Сейчас вы убедитесь, что мы не шутим, — пообещал вместо ответа голос. В трубке раздался шорох, затем я услышал голос Кристины. Она плакала и умоляла помочь, умоляла и плакала. Меня обдало арктическим холодом, в горле образовался неприятный комок. Я сидел, вслушивался в голос своей дочери и отчаянно пытался подавить неожиданный приступ тошноты. Внезапно пришла пугающая мысль, что Саша рассердится на меня, — потому что не уберег ребенка, не защитил от всех бед, как обещал ей тогда, год назад, в хосписе. Саша ушла, уверенная, что я сдержу слово. Помню ее улыбку — умиротворенную, спокойную, уверенную. Так улыбается женщина, которая ощущает себя с мужем как за каменной стеной: обещал — сделает. А я, выходит, обманул.

От воспоминаний отвлек низкий голос на том конце:

— Аллё, вы там? Баринов?

— Д-да…

— Так вот, если мы договорились, то запоминайте, что вам предстоит сделать…

Мужчина говорил что-то важное, мне следовало слушать внимательно, может, даже записывать, но я думал о другом. Я вел мысленный диалог с Сашей, оправдывался, просил прощения и обещал все исправить. Она мягко улыбалась и отвечала, что не винит меня ни в чем, говорила, что любит все равно. И ей без разницы, на каком она свете, — любить будет всегда…

— Эй, вы меня слышите? — рявкнул голос.

— Да-да, конечно, — опомнился я, рассматривая замызганные газовые конфорки, — все сделаю.

Хотя я знал, что сделать ничего не смогу. Просто не смогу. Требования такие, что без вариантов.

— И чтоб завтра не позднее двадцати ноль-ноль все было готово, иначе…

— Обязательно, — закивал я, будто собеседник мог меня видеть, и посмотрел на открытую форточку. Потом снова на плиту. Мясо остыло. — Обещаю.

— Позвоню ровно в семь, скажу, где встретимся.

— Буду ждать, — пообещал я, вставая со стула. Приблизился к плите, глядя на нее, как зачарованный. — Только не обижайте Кристину, она ни в чем не виновата.

— До связи, — с холодным пренебрежением ответил голос, и в трубке стало тихо.

Я положил мобильник на стол и протянул руку к окну. Помедлил немного, вспоминая дочку, потом захлопнул форточку и запер. После этого закрыл дверь в кухню и просунул полотенца под порог. И наконец, вернулся к плите. Ужаснулся, что так насвинячил с пловом: повсюду пятна жира и просыпавшиеся кусочки недожаренного лука. Саша меня грохнула бы за такое, если бы была здесь. Вновь попросив у нее прощения (не за свинство, а за ребенка), я вывернул все четыре ручки конфорок на максимум, затем открыл дверцу духовки, включил газ и там.

Кухня заполнилась тихим шипением, будто рассерженные змеи полезли из своих нор. Как хорошо, что у нас не установлен счетчик на газовой трубе, мелькнула дурацкая мысль. Странно, что за бред лезет в голову. Такой момент, и вдруг счетчик… Может, записку написать? Эх, кому она поможет. Скоро ничто больше не будет иметь значения.

Взгляд упал на спичечный коробок. Я взял его, стал вертеть в пальцах и размышлять, как лучше — чиркнуть спичкой, чтобы красиво, или посидеть еще, чтобы спокойно?

И тут воздух потемнел…

***

Вспыхнул свет, зашумели голоса, и Альберт Олегович открыл глаза. Стены медленно плыли в стороны; диодные лампы, окруженные радужным ореолом, двоились и пытались сорваться с потолка, чтобы полетать по палате. На миг к горлу подступила тошнота, но еще через несколько мгновений желудок перестал бунтовать, потолок замер, а лампы слились со своими двойниками и оставили попытки превратить реальность в сюр.

Альберт Олегович сбросил ноги с койки, сел и упер кулаки в бедра. Лохматые брови сошлись на переносице, черные как смоль глаза гневно засверкали. Два ассистента в белых халатах выросли перед ним с планшетами наизготовку, готовые записывать ценные мысли и важные указания шефа. Между ассистентами стояла, переминаясь с ноги на ногу, госпожа Соболева, руководитель проекта. Пышный шиньон обесцвеченных волос громоздился на макушке, будто вторая голова; яркий свет играл бликами на металлической оправе ее очков. Под распахнутым халатом виднелась узкая черная юбка и кроваво-красный пиджак. В руках госпожа Соболева сжимала блокнотик и ручку, чей кончик едва заметно подрагивал. Женщина покусывала губы и не сводила пристального взгляда с начальника, ожидая его первых слов.