Убийца императора

Глава 3. Дружба и магия

Год 764 со дня основания Морнийской империи,

7 и 8 день адризелева онбира месяца Большого урожая.

Зря Талиан метался по спальне, то присаживаясь на кровать, то вскакивая. Зря скрещивал руки на груди и хмурился. Зря кусал губы и хлопал ладонями по щекам. Всё зря.

Каждый вдох ножом резал горло и давался с огромным трудом. Покусанные губы кровили, а на ресницы то и дело налипала солёная морось. Талиан не позволял себе слёз — но толку?

Мало тану Тувалору было назначить Демиона наследником. Так он ещё и в столицу брал только его одного! Немыслимо! Зачем же тратился тогда, старый скупердяй, и на Зюджеса?

Сейчас, когда Талиан остался наедине с собой, отделаться от эмоций не получалось. Как если бы он тонул в них, задыхаясь под толщей воды. Злость, непонимание, раздражение, бессилие и тоска — всё навалилось скопом. Давило под рёбра и корёжило грудь. Лихорадочным пульсом барабанило в виски.

Если бы ему отрубили руку — и то было бы не так больно!

Наверное…

Его метания прервал короткий стук. Дверь скрипнула, и на пороге бледной тенью вырос Зюджес.

— Не спишь? — хриплым от волнения голосом произнёс он, а затем прикрыл за собой дверь и без разрешения бухнулся на кровать. — Мне тоже всякая чушь в голову лезет.

Талиан сел рядом и привалился к Зюджесу плечом. Та куча слов и мыслей, которая крутилась до этого в голове, куда-то внезапно исчезла. Осталась тонущая во мраке комната, свет одинокой свечи, кровать и тупая ноющая боль в груди, от которой не было спасения.

— Не думал, что когда-нибудь скажу это, — Зюджес неловко закашлялся, потеряв голос. — В общем… я не сторонник пафосных клятв. Я их произношу по десятку в день, чуть ли не для каждой девчонки, но… — друг стремительно опустился перед ним на одно колено. — Император Талиан Шакрисар, сын Гардалара Фориана Язмарина из рода Морнгейлов, прими мою клятву!

У Талиана глаза на лоб полезли.

Что он творит?!

— Итак, — Зюджес взволнованно прочистил горло и затем заговорил, при каждом «клянусь» ударяя кулаком в грудь: — Быть рядом, даже когда другие отвернутся, поддерживать силой оружия и советом — клянусь! Уступать самых хорошеньких девчонок и лучшие клинки у торговцев — клянусь! Давать дружеского пинка каждый раз, когда ты соберёшься раскиснуть — клянусь!

— Последнее явно было лишнее, — пробормотал себе под нос Талиан, против воли начиная улыбаться.

— Сражаться за право называться твоим лучшим другом до последней капли крови — клянусь! Не щадить себя, добывая тебе славу — клянусь! — Зюджес воинственно задрал подбородок и обжёг взглядом, но голос его в противовес скатился до шёпота: — Именем Величайших, венценосного Адризеля и жён его Суйры и Рагелии, принимаешь ли ты мою клятву?

Друг сорвал с шеи треугольник и протянул его на ладони. Серебряная пластина медленно наливалась голубоватым сиянием — боги услышали призыв.

Талиан облизнул пересохшие губы, втянул носом воздух и медленно выдохнул.

— Зюджес, сын Тувалора из рода Сергейлов, прими и мою клятву. Не забывать тебя, сколько бы лет ни прошло — клянусь! Относиться к тебе как к равному, какое бы положение ты ни занимал — клянусь! Быть тебе верным другом — клянусь! — Он впечатал кулак к грудь, как если бы мог ударом высечь слова прямо на сердце, а затем сорвал с шеи треугольник и вытянул руку.

Золотая пластина вспыхнула и заискрилась в полумраке комнаты малиновым светом, подтверждая, что Талиан принадлежит императорскому роду.

— Именем Величайших, венценосного Адризеля и жён его Суйры и Рагелии, принимаешь ли ты мою клятву?

— Да, — ответил Зюджес и накрыл ладонью золотую пластину.

— Да, — вторя ему, произнёс Талиан и замкнул круг.

Первое время ничего не происходило. Но потом Талиан почувствовал, как из правой ладони, в которой он держал треугольник, стало уходить тепло. Кончики пальцев замёрзли почти мгновенно, а затем вся рука до самой шеи будто заиндевела и почти отнялась — так стало холодно. В то же время левую ладонь, которой он накрывал треугольник Зюджеса, наоборот, будто опалило жаром углей. С тем же успехом он мог сунуть руку в костёр — кожу жгло и кололо, и всё, что ему оставалось, это дышать.

Просто дышать и ждать, когда испытание богов закончится.

Жар и холод всё нарастали, разрывая на части. Мышцы напряглись и задеревенели от боли, и каждый вдох резал горло, будто воздуху приходилось с боем пробиваться внутрь.

А потом Талиан увидел их.

Тончайшие голубые и малиновые нити вырвались из ладоней и ударили прямо в грудь, сплетаясь в пульсирующий светом узор. Что было у него самого, непонятно, а у Зюджеса линии сложились в единственное слово, разобрав которое Талиан рассмеялся сквозь боль и навернувшиеся на глаза слёзы.

Слово, полыхавшее малиновым у Зюджеса на груди, было «друг».

Темнота обрушилась внезапно. Ударила по глазам, заставив на время ослепнуть. Даже огонёк свечи куда-то исчез. Талиан ухватил дрожащими пальцами серебряный треугольник — и, отдёрнув руку, разорвал круг.

Пот лился ручьём, щипал глаза. Туника прилипла к спине, волосы взмокли, и сам он дышал, словно выброшенная на берег рыба.

— Живой? — спросил из темноты Зюджес.

— А что? Не слышно?

Друг сипло расхохотался: тоже дышал тяжело и часто, со свистом заглатывая воздух.

— Ложись. — Хлопнув ладонью по кровати, Талиан перебрался ближе к стене. — Не думал, что одна клятва вымотает меня сильнее марш-броска в полном снаряжении.