Вслед за ним

История 9. Детство Колина. Детдом. Картинка.

- Из-за тебя все! – сказал я Оксанке.

- Почему?! – шмыгнула она носом, утирая глаза.

- Потому что ты дура.

- Ничего не дура, просто я не подумала...

- А кто не думает, умный, что ли, по-твоему?

Сестрица молча всхлипнула и начала отдирать от грязного подоконника, на котором мы сидели, куски отслоившейся краски. Я сейчас на нее злился, так что мне было ее не жалко, и я опять сказал:

- Ты дура. Не понимаешь, что ли, чего надо им рассказывать, чтобы они нас взяли?

- Чего?

- Пять раз сказал уже... У тебя в голове дырка, да? Что ты любишь учиться, не хулиганишь и не грызешь ногти.

- Я и не грызу, это ты грызешь.

- А ты в носу ковыряешься. Ты зачем им рассказала, как из кухни с девчонками еду тырила?

- Ну просто... Чтобы веселее было. Это же смешно.

Мне так захотелось дать ей леща, что я даже на всякий случай отодвинулся и сказал сквозь зубы:

- А про то, что школу не любишь и учишься на тройки – это ты тоже, чтобы весело было, рассказала?

- Нет. Я думала, они поймут, как нам тут плохо, и тогда уж точно нас заберут. Чтобы нам было хорошо... Ой! Чего ты дерешься-то?!

Я вздохнул. Девчонок, конечно, бить вроде как не принято, но если девчонка – твоя сестра и сама прямо напрашивается, то сдержаться бывает трудно. Чтобы она не дулась, я радушно предложил:

- Ну, двинь мне тоже. Блин, чего так сильно-то?!

- А ты мне как дал?

- Ну, дура ты и есть, - сказал я протяжно, как воспиталка младшей группы, которая была из деревни, - ты чего, не понимаешь, что нас берут не для того, чтобы нам было хорошо, а чтобы им самим было хорошо? Зачем им какие-то двоечники и хулиганы? С ними проблем – во!

- А что делать? – заморгала Оксанка,- чего тогда про себя рассказывать?

- Врать. Что любишь школу, что любишь помогать по дому – короче, все врать.

- Так ведь тогда это не я буду.

- А ты думаешь, мы такие, как есть, кому-то нужны?

- Ты-то нужен, - профыркала сеструха, - тебя они согласны были взять. Без меня...

- Так ты не видела, чего я делал? Я Васькино поведение подсмотрел, которого в марте взяли, и также сделал. Действует.

- Но Васька правда такой, а ты не такой!

- Чего ты призязалась – такой-не такой?! – снова разозлился я, - ты чего, не хочешь, чтобы тебя взяли? Так и скажи, я один уйду.

- Не уйдешь, - нагло и уверенно сообщила сестрица. Сейчас она точно заслуживала еще один подзатыльник, который я ей и отвесил. Оксанка не осталась в долгу, да еще заорала как резаная. И, конечно, нормально подраться нам не дали: прибежала воспиталка Мар Михална – толстенная и тупая, и давай орать:

- Розановы! Ну-ка прекратите! Чего опять не поделили?!

Мы стояли рядом и молчали, конечно – воспиталке пожалуешься, потом вообще не расхлебаешь.

- Колин, ты же мальчик, будущий мужчина! – пафосно загудела Марь Михална, которая любила читать дурацкие романы, притасивая их из дома, - скажи мне, разве можно бить девочек?

- В теории – нет, - ответил я. Мар Михална заморгала – она не привыкла, чтобы кто-то говорил умные слова типа «теория», и все время забывала, что я уже перечитал всю нашу библиотеку.

- Ну и хорошо, что ты все понял, - пропела она, по-моему, воображая себя героиней какой-то книжки, что сейчас читала, - не расстраивайтесь, детки, родители вам найдутся. А не найдутся, вы и с нами не пропадете. А? Да, иду Нина Анатольевна!

Мар Михална подхватилась и понеслась от нас, видимо, в комнату к мелюзге. Я сказал ей в спину:

- Корова жирная.

- Тише ты! – зашипела Оксанка, - а если услышит?!

- Она глухая. Видишь, не услышала. Слушай, давай учись врать, поняла? Мы тут и так десять лет живем, еще хочешь?

- Неа... Ладно, попробую. А если не получится?..

- А ты, знаешь что? – осенило меня, - молчи вообще. Давай я буду говорить про все, а ты только говори «да-да», и сойдет.

- Угу. Есть охота...

- Хочешь ириску? У Пашки на владыш сменял. Только мне половину оставь.

Сестрица кивнула, я вытащил ириску из кармана и откусил половину сам, зная, что эта жадоба всегда только и ждет, чтобы отхватить лишнее, а остаток отдал ей.

Тут, конечно, опять кто-то застучал ногами – сидели-то мы в коридоре. Это оказалась Эльвира Ивановна, новая молодая воспиталка. Она была еще большая дура, чем Мар Михална, да еще и приставучая при этом. Она все время цеплялась к нам, хотела, чтобы мы беспрерывно играли в дебильные эстафеты, где надо было носить на скорость воду в ложках, и выполняли другие такие же глупые затеи. Еще она очень любила говорить по душам. Делала она это так – брала кого-нибудь из наших за грудки, чуть ли не прижимала его к стене и ныла сладеньким голосом: «Петя, ты, наверное, очень переживаешь, что у тебя нет мамы и папы?». Мы даже на это не обижались – чего с нее взять, а вот младшие ревели только так...

- Ребята! – пропищала Эльвира, увидев нас, - что вы тут сидите! Вы оооочень огорчились, что вас не взяли, да?

- На фига они нам сдались такие, - сказал я.

- Колин, опять ты ругаешься. Это же некрасиво.

- Да ладно?

- Конечно. Да еще при девочках...

- Это кто еще тут девочка – вы, что ли? – удивился я. Эльвира вытянула физиономию.

- Какой невозможный мальчик, нельзя с тобой нормально разговаривать. Смотри, у меня терпение лопнет, я Нине Анатольевне скажу.

Я молча посмотрел на нее, Оксанка тоже. Эльвира замялась и вдруг переключилась:

- А, я вас ведь искала, ребята. Пойдемте, сейчас мы будем заниматься чем-то интересным...

Мы переглянулись и пошли за ней.

- Опять воду в ложке носить! – давясь смехом, прошептала Оксанка.