Зачем нужен критик, или Как различать графомана

Зачем нужен критик, или Как различать графомана

Пытаясь критиковать, часто сталкиваешься с забавной ситуацией. Автор, вроде бы вполне адекватный с виду, впадает чуть ли не в ярость. Вы, мол, милейший, критикуете совсем не мой текст, я лучше вас знаю, что я написал, это у меня означает то, а то символизирует это. И так далее.

Что тут сказать… Если и вправду всё так и есть, как утверждает самоуверенный автор, если он досконально всё знает о своём тексте от а до я и может объяснить каждую заковырку, что она символизирует, тогда впору тушить свечи. Перед нами графоман, никакой художественной ценности в его творении и днём с огнём не сыскать.

Графомания – это такая своеобразная похоть. Писание по хотению. Захотелось – и пишу. Но откуда взяться художественной ценности «по хотению», с какой стати муза явится к вам по вызову? Муза вовсе не девочка по вызову. Отнюдь.

Всё известно ещё со времён Платона. Вдохновение! Без него никак. Поэт впадает в неистовство, в священное безумие, он теряет свой ум и вдыхает бога, его устами говорит бог (или богиня, музы – это богини, спутницы Аполлона). Там, где присутствует вдохновение, там искусство; но где вдохновения нет, где поэт выдал всё только из своего ума – там, говоря нашим языком, безнадёжная графомань. Вся суть искусства, вся его ценность во вдохновении. Поэт говорит не своё, он передаёт людям высшее, божественное и потому принадлежащее всем, нужное всем.

Понятно, что платоновского поэта можно толковать расширительно. Это все, кто пишут, с рифмами или без. В те времена рифм вообще не было, обходились без бирюлек, разве что на краю света в Китае уже пробовали рифмовать.

В средние века концепция всё та же. Только богов теперь не много, Бог лишь один и с большой буквы. Но всё сохраняется. Pati Deum, - говорят в средние века, впасть в руки Божьи и вещать не от себя, не своевольничать, но передавать высшее, горнее. Красоту.

В наше время всех богов скинули. Но суть творчества сохранилась. Концепция всё та же. Ей только попытались придать наукоподобный вид, исключив всяких там муз и назвав вдохновение «по-научному»: смерть автора. Понятно, что автор не должен стрелять себе в лоб, ведь тогда он ничего уже не напишет. Нет, он должен делать всё то же что и всегда, только без какого то ни было упоминания бога. Но всё равно отказаться от своего ума, умертвить своё эго, добиться некой высшей объективности (интересно, как?) – в общем, писать не умом, а выуживать слова из глубин бессознательного, из подсознания, из космоса, из ноосферы… короче, ОТТУДА, но тсс… И становится понятно, что ничего не понятно. Но автор пишет не своим обычным умом, а что-то там ловит, выуживает и так далее… Ловит, выуживает не своё, но «объективное».

И теперь можно понять главное. Автор, если он написал «по-настоящему», он ведь и не понимает толком, что он написал, он лишь догадывается, но смутно.  Более или менее. Концепция «смерть автора» означает, что автор, ежели он хочет написать нечто стоящее, он должен быть как мёртвый, как зомби… А зомби разве расскажет вам, что значит это и что символизирует то? Нет, критик только расскажет, который следит за писателем-зомби, который специально обучен. Который со стороны. Тот, кто смотрит с другой колокольни. Чьё эго не совпадает с эгом автора, чей ракурс («фокал») совсем другой. Вот он и разбирается со свежим взглядом. Автор слишком вовлечён и слишком потрясён тем, что сделал, автор как бы в прострации, а критик в этом плане как раз более-менее  объективен.

Художественную ценность имеет то, что пришло непонятно откуда. Оно – не наше, оно – над нами, его не повторить по хотению, оно какое-то сверхъестественное, повергающее в трепет, заставляющее ум и сердце дрожать в унисон. И никакой автор, никакой критик вам не разъяснит, как это всё так получается, как приходит. Можно лишь констатировать: есть или нет.

Вот как любовь. Кто может вам объяснить, что такое любовь? Она слишком глобальна, она больше вас, неизмеримо больше, она накрывает ваш ум и все ручейки ваших хотений как океан, как всемирный потоп – вы можете лишь плыть по волнам. Или же утонуть. Но объяснить это вам не по силам. Никак и никогда. Однако пытаться стоит.

Художественная ценность – это то, что принадлежит всем. Не приватизируется. Это то, что не наше, что над нами. Что всех нас – атомизированных одиночек – соединяет в некую ноосферу, в человечество, в людей без единственного числа.

Вдохновение – явление капризное и весьма редкое в наши дни. И как тогда быть, если оно не приходит? Особенно прозаикам как быть? Поэт может ждать годами ради одного стихотворения или даже строчки, прозаик редко когда столько вытерпит. Но есть ещё художественная правда. Это не само вдохновение, но его отблеск.

Например. Вот есть поэт. Пришёл он на лужок, присел – и вдруг свершилось! Пришло вдохновение к поэту, в кои-то веки пришло. И вот идёт мимо простой человек. Спросите его, что происходит? Он вам ответит, что какой-то придурок на лугу скачет козлом, наверное умом тронулся. Это и будет бытовая правда. А теперь представьте, что в кустах засел писатель. Он давно уже тут затаился, он целый год следит за поэтом, потому как чувствует, что к тому однажды должно придти вдохновение, а он, писатель, обязан это запечатлеть. И вот он дождался. Он видит своё. И он это опишет. Это и будет художественной правдой. Не скачущий козлом придурок, но поймавший вдохновение поэт. Со сверкающим взглядом, с неистовой силой движений, объятый аурой горнего и так далее.