Как убить героя? (статья)
Убить героя…
Все, кто пишет свои произведения, так или иначе сталкивались с убийством героя. Я сейчас не говорю о батальных сценах, где можно «положить» целое безызвестное войско, а о тех персонажах — отрицательных или положительных, которые приходилось убивать.
В моей статье я подниму вопрос о переживании трагедии убийства: зачем мы убиваем своих героев, как акт убийства должен осмысливаться персонажами, как убийство героя воспринимается авторами и читателями.
На некоторых сайтах есть особое предупреждение: «Смерть основного персонажа», «Смерть второстепенного персонажа». Некоторые читатели изначально заносят такие предупреждения в число нелюбимых, чтобы не нарушать «тонкое душевное равновесие», другие же — требуют побольше кровищи и жестокости, чтобы с удовольствием просмаковать детали.
Так на каком же уровне следует прописывать трагические события? И так ли легко убить героя?
Дрянью был, ей же и помрёшь…
Любой, даже отрицательный герой, отъявленный мерзавец, созданный во внутреннем мире автора, обладает определенными качествами. Он тщательно прописан: внешность, манера поведения, ход мыслей, чувства, то есть — жив и существует, вступая в противоборство с другими героями, выигрывает или терпит крах. И уничтожению его есть оправдание — «сволочь ещё та», жестокий, высокомерный и подлый. То есть обладает качествами, которые автор осуждает внутри себя и отторгает.
Однако представим, что положительный герой собирается убить отрицательного, соответственно, берёт на себя роль карающей руки, и сам становится на время тем самым отрицательным героем, поскольку убийство человека даже «за дело», остаётся убийством человека. А принятое решение «убить» исполнено тщеславием, вознося другого персонажа на роль Высшего судьи.
Оставляет ли такое деяние положительного персонажа всё тем же «милым и пушистым»? Или автор, наделяя отрицательного героя рядом свойств, позволяет самому себе стать карателем, судьёй и исполнителем, оправдывая себя, что со злом нужно бороться любыми методами? А потом можно сказать «это не я, это мой герой так решил», переложив вину с себя на произвол положительного героя.
Другой аспект, когда автор намеренно делает отрицательного персонажа слишком омерзительным, чтобы иметь в будущем оправдание его убить — «таких не жалко»! И автор знает, что глав через десять он своего антагониста всё равно убьет и пропишет «хэппи-энд». Мир очистился.
Так вот, без внутренней проработки положительным героем убийства отрицательного — мир не восстановится. Легко убивать виртуальных персонажей? А реальных? И если автор не проживёт вместе со своим положительным героем тех чувств, который испытал бы тот после реального убийства, то грош цена всему творению.
Можно тысячу раз утверждать, что положительный герой — воин и это убийство — не первый случай. Намеренное — всегда первый. Герой во время войны и в сражении действует в состоянии аффекта, ему не до моральных размышлений. Но обязательно «накрывает» потом, после возвращения в мирную жизнь. Поэтому, если герой убивает не по причине «идеологии и религиозного фанатизма» (борьба с нечистью, с язычниками), то не испытывать эмоциональной травмы после убийства он не может.
Что при этом можно ощутить? Здесь можно описать целую гамму переживаний: «переступил черту», «может, тот негодяй был не так плох», «я испачкал мои руки/душу кровью», «я высокомерно ощутил себя Богом» — вариантов много, но нужно использовать хотя бы один.
Господь признает своих…
Теперь же рассмотрим этот самый религиозный фанатизм, когда герой, не могу утверждать, что положительный, спасает и очищает мир. Будет ли он испытывать какие-либо чувства, соприкасаясь со смертью?
Версия «лайт»: герой пошинкует вампиров, еретиков и прочих врагов в капусту, блаженно улыбнётся, слизывая брызги крови с губ, и скажет: «Славная была охота!». Получает ли при этом читатель эмоциональную отдачу? Вон, трупики лежат, в крови можно купаться. А чувств — нет. Если автор не прописал внутреннее отношение своего героя к ужасному зрелищу поля битвы, то читатель этот фрагмент в своём сознании пропускает, ни за что не зацепляясь.
Версия промежуточная: герой должен хотя бы помолиться за убиенные души. «Да, вампиры — нелюди, еретики не попадут в Рай, но смысл моего пути направлен к светлому будущему, я воин правды, света, Господа и пр. Мне их жаль, они могли бы измениться или спастись. Вон той светловолосой девочке, что лежит сейчас бездыханной, с неестественно вывернутыми ногами и раной на животе, играть бы ещё в куклы». Или «Как много смертей вокруг, ради чего, Господи? Эти мужчины оставили свои дома и поля, взялись за оружие, чтобы противостоять воинам истинного Бога, несущим Слово на их земли».
Версия «хард»: герой уже пытается понять, вдаваясь в философские рассуждения, давая сам на них ответы. Оправдывая и жалея поверженного врага, чья смерть была естественной необходимостью.
«И так каждый раз. Его совершенное, мертвое, но не тронутое тленом тело, завернутое в пурпур, белое на винно-красном, омытое кровью и восставшее из небытия… Опускается в море, утопает, принятое его прозрачными водами, и словно исчезает в материнской утробе… Птицы громко и пронзительно кричат у меня над головой, выражая мою скорбь, ибо я молчу, не в силах излить свою боль. Слышу лишь резкий запах миндаля, похожий на сильнейший яд, что уничтожает мою душу. И опять я вижу небесную синеву в Его глазах…»
Друг мой…
В предыдущих разделах мы рассмотрели авторское переживание гибели персонажа или отношение к убийству его виновника, но сюжет предполагает присутствие других лиц в окружении героя, и они не должны выглядеть как безэмоциональные статисты. Даже если не присутствовали при самом убийстве или смерти, а узнали об этом позднее.
Представьте толпу родственников, рыдающих у гроба. Если герой не круглый сирота, то у него должны быть друзья, любимая или любимый, знакомые, с которыми он общается в своей повседневной жизни. Как бы эти персонажи отреагировали на известие о смерти?
Этот вопрос часто упускается авторами, и действие продолжается. Все тяжелые переживания остаются за рамками повествования, но в обычной жизни разве так?
«Она любила этот цвет». «Он бы сейчас рассмеялся». «Как непривычно приходить в пустой дом». «Я видел её во сне». Эти подробности только раскрашивают действие и обогащают сюжетные линии. «Ты тоже скучаешь по нему?». И эту фразу можно развить в большой диалог, наполненный воспоминаниями и ощущениями, рассказать о чувстве угнетённости и потери.
Автор два дня рыдал…
Следующий вариант, когда автор намеренно убивает уже своего положительного героя, как бы завершая своё повествование. В этом случае герой наделяется слишком хорошими качествами, и его смерть должна вызвать эмоции уже у читателя.
Я считаю непревзойдённым талантом Виктора Гюго, а также провожу в свет идею, что вкус к написанию фанфиков и чувство слова порождается именно прочтением хорошей литературы в больших количествах.
Например, толстенная книга «Труженики моря», одна треть — только описание природы места действия, две остальных — как герой сражается со стихией, как ему трудно, и в итоге — смерть главного героя, которой еще раз подчеркивается тщетность затраченных нечеловеческих усилий получить обещанную награду за подвиг.
Адаптированный перевод, щадящий чувства современных детей:
«День был такой теплый, каких еще не бывало в этом году. В утре было что-то праздничное, торжественное. Май щедро рассыпал все свои сокровища; природа как будто задалась мыслию ликовать и радоваться. Отовсюду неслось ликованье, из лесу и из деревень, с моря и из атмосферы. Первые бабочки садились на первые розы. Все было ново в природе — трава, мох, листья, аромат, лучи.(…)
«Кашмир» оставил за собой мыс Бю-де-ла-Рю и вдался в более глубокие складки волн. Меньше, чем в четверть часа его мачты и паруса стали каким-то белым обелиском, постепенно уменьшавшимся на горизонте. Жилльят оставался на своем месте образцом высокой любви, которая стала выше любви к собственному счастию.
Пусть он так и останется на этой скале и в воображении читателя образцом благородной энергии, доброты и покорности святой воле Провидения, которые должен воспитать в себе всякий, кто хочет быть достойным человеком».
А вот — неадаптированный для современных «детей» вариант из более старого издания и подлинного текста. Что говорится, прочувствуйте разницу:
«День был прекрасный, в ту весну еще не выдавалось такого ясного дня. Утро дышало каким-то свадебным ликованьем. Май щедро расточал свои богатства: казалось, единственная цель всего сущего — праздновать и наслаждаться счастьем.
Сквозь лесной гул и шум селений, сквозь шепот волны и ветра пробивалось нежное воркование. Первые бабочки опускались на первые розы. Все было свежо в природе — трава, мох, листья, ароматы, лучи. Казалось, солнце впервые появилось в небе. Валуны словно были только что вымыты. Проникновенную мелодию пели ветви деревьев голосами птенцов (…)
«Кашмир» прошел мимо мыса «Околица» и пропал в глубоких провалах меж волн. Не прошло и четверти часа, как его мачты и паруса превратились в какой-то белый обелиск, таявший на горизонте. Вода доходила до колен Жильяту.
Он глядел вслед судну.
Ветер в открытом море стал свежее. Жильят видел, как на «Кашмире» поставили нижние лисели и кливеры, чтобы воспользоваться растущим напором ветра. Корабль уже вышел из гернсейских вод. Неотступно глядел на него Жильят.
Вода доходила ему до пояса.
Прилив поднимался. Время шло.
Чайки и бакланы тревожно кружили над ним. Казалось, они хотели предостеречь его. Быть может, в этих птичьих стаях была и чайка с Дувров, узнавшая Жильята.
Прошел час.
Ветер с открытого моря не чувствовался на рейде, но «Кашмир» становился все меньше. По всей вероятности, он шел полным ходом. Он почти уже достиг скал Каскэ.
У подножья кресла Гильд-Хольм-Ур море не вскипало пеной, не ударяло волной в гранитную стену. Вода поднималась спокойно. Она почти достигла плеч Жильята.
Прошел еще час.
«Кашмир» уже покинул воды Ориньи. На миг его заслонила скала Ортах. Он скрылся за скалой и снова выплыл из-за нее, как луна после затменья. Парусник бежал на север. Он вышел в открытое море. Теперь он превратился в точку, сверкавшую под солнечными лучами.
С отрывистыми криками летали птицы вокруг Жильята.
Над водой виднелась только его голова.
Море поднималось со зловещей кротостью.
Жильят, не двигаясь, смотрел на исчезавший «Кашмир».
Был почти полный прилив. Спускался вечер. На рейде, позади Жильята рыболовные суда возвращались домой.
Глаза Жильята, устремленные вдаль, вслед кораблю, были неподвижны.
В этих неподвижных глазах не осталось ничего земного.
В скорбном и спокойном взоре таилось что-то невыразимое: он был полон того бесстрастия, которое порождает несбывшаяся мечта; то была мрачная покорность иному уделу. Таким взглядом провожают падающую звезду. И взгляд этот, по-прежнему прикованный лишь к одной точке на всей водной шири, все темнел, подобно меркнущему небу. Как утес Гильд Хольм-Ур в необозримом море, тонул глубокий взор Жильята в бесконечном покое смерти.
«Кашмир» теперь стал маленьким пятнышком, едва заметным в дымке тумана. Надо было знать, где он, чтобы различить его.
Мало-помалу это расплывчатое пятнышко побледнело.
Потом сделалось еще меньше.
Потом пропало.
Когда корабль исчез на горизонте, голова скрылась под водой. Осталось только море.»
В каком из двух приведённых отрывков трагизма больше? В версии «лайт» или «хард»?
Приведу описание трагизма казни положительного главного героя из произведения Гюго «Девяносто третий год». Оба перевода достойны, но в каждом из них подобранные слова, воздействующие на сознание и воображение читателя, совсем иные.
Вариант первый:
«Никогда небо не было чище и яснее, чем в это чудное летнее утро, при восходе солнца. Легкий ветерок шелестел вереском, мягкий туман, опускаясь на землю, обволакивал ветви кустов. Фужерский лес, весь полный прохлады от испарений, поднимавшихся из ручейков, дымился на утренней заре, как огромная кадильница, полная фимиама. Синева неба, белизна облаков, хрустальная прозрачность вод, зелень леса, самых разнообразных оттенков, доходившая в своей гармоничной гамме от цвета аквамарина до изумруда, группы переплетающихся ветвями деревьев, зеленая скатерть травы, глубокие лощины, — все дышало миром и тем спокойствием, (…)
На лице Говэна как бы застыло то выражение задумчивой радости, которое осветило его в ту минуту, когда он сказал Симурдэну: «Я думаю о будущем». Ничто не могло быть очаровательнее и торжественнее этой улыбки.
Прибыв на зловещее место казни, он бросил первый взгляд не на гильотину, к которой он относился с презрением, а к вышке башни. Он был уверен, что Симурдэн не преминет присутствовать при его казни. Он стал искать его глазами на вышке и вскоре нашел.
Симурдэн был бледен и холоден. Если бы кто-нибудь стоял возле него локоть к локтю, он бы не услышал его дыхания. Увидев Говэна, он даже не шевельнул бровью.
Тем временем Говэн приблизился к эшафоту. Он не спускал глаз с Симурдэна, а тот не спускал глаз с него. Казалось, будто Симурдэн искал себе в этом взгляде опору. (…)
Он был похож скорее на видение, чем на человека. Никогда, кажется, он не был красивее. Его темно-русые волосы разносились по ветру, — в то время короткая стрижка еще не вошла в моду. Его белая шея напоминала женскую, а его величественный и геройский взгляд делал его похожим на архангела. Он и на эшафоте оставался мечтателем: ведь и плаха — та же вершина. Говэн стоял величественный и спокойный. Солнце, заливая его своими лучами, образовало вокруг его головы как бы сияние. (…)
Палач остановился, не зная, что ему делать. Тогда сухой и глухой голос, который, однако, все услышали, до того он был зловещ, крикнул с вышки башни: «Да свершится правосудие!»
Все узнали этот голос, — то был голос Симурдэна. Весь отряд вздрогнул. Колебания палача прекратились, и он приблизился к Говэну с веревкой в руке.
— Подождите, — сказал Говэн; он обернулся в сторону Симурдэна, сделал ему остававшейся еще свободной правой рукой прощальный жест и затем дал себя связать.
Когда его связали, он сказал палачу:
— Извините, еще одну секунду, — и вслед за тем воскликнул: — Да здравствует республика!
Его положили на качающуюся доску. Эту красивую, гордую голову всунули в позорный ошейник; палач аккуратно приподнял волосы на затылке, потом нажал пружину; треугольный нож сдвинулся со своего места и стал спускаться — сначала медленно, потом быстрее. Послышался отвратительный стук…
И в то же мгновение раздался другой звук: удару топора ответил выстрел из пистолета. Оказалось, что Симурдэн выхватил один из торчавших за его поясом пистолетов, и в то самое мгновение, когда голова Говэна скатывалась в красную корзину, выстрелил себе в самое сердце. Изо рта у него хлынула кровь, и он упал со стула бездыханным трупом.
И эти две души, эти две трагические сестры, полетели на небо вместе; при этом темнота одной из них сливалась со светом другой».
Второй вариант описания гибели прекрасного героя.
«Никогда еще в ясном небе не занимался такой чудесный рассвет, как в то летнее утро. Теплый ветерок пробегал по зарослям вереска, клочья тумана лениво цеплялись за сучья дерев, Фужерский лес, весь напоенный свежим дыханием ручейков, словно огромная кадильница с благовониями, дымился под первыми лучами солнца; синева тверди, белоснежные облачка, прозрачная гладь вод, вся гамма цветов от аквамарина до изумруда, прозрачная сень по-братски обнявшихся ветвей, ковер трав, широкие равнины — все было исполнено той чистоты, которую природа создает в извечное назидание человеку. (…)
Лицо Говэна еще хранило след мечтательной радости, которая зажглась в его глазах в ту минуту, когда он сказал Симурдэну: «Я думаю о будущем». Несказанно прекрасна и возвышенна была эта улыбка, так и не сошедшая с его уст.
Подойдя к роковому помосту, он бросил взгляд на вершину башни. Гильотину он даже не удостоил взгляда.
Он знал, что Симурдэн сочтет своим долгом лично присутствовать при казни. Он искал его глазами. И нашел.
Симурдэн был бледен и холоден. Стоявшие рядом с ним люди не могли уловить его дыхания. Увидев Говэна, он даже не вздрогнул.
Тем временем Говэн шел к гильотине.
Он шел и все смотрел на Симурдэна, и Симурдэн смотрел на него. Казалось, Симурдэн ищет поддержки в его взгляде. (…)
Он был подобен видению. Никогда еще он не был так прекрасен. Ветер играл его темными кудрями, — в ту пору мужчины не стриглись так коротко, как в наши дни. Его шея блистала женственной белизной, а взгляд был твердый и светлый, как у архангела. И здесь, на эшафоте, он продолжал мечтать. Лобное место было вершиной, и Говэн стоял на ней, выпрямившись во весь рост, величавый и спокойный. Солнечные лучи ореолом окружали его чело.(…)
Палач остановился в нерешительности.
Тогда с вершины башни раздался властный голос, и все услышали зловещие слова, как тихо ни были они произнесены:
— Исполняйте волю закона.
Все узнали этот неумолимый голос. Это говорил Симурдэн. И войско затрепетало. Палач больше не колебался. Он подошел к Говэну, держа в руках веревку.
— Подождите, — сказал Говэн.
Он повернулся лицом к Симурдэну и послал ему правой, еще свободной рукой прощальный привет, затем дал себя связать.
И уже связанный, он сказал палачу:
— Простите, еще минутку.
Он крикнул:
— Да здравствует Республика!
Потом его положили на доску, прекрасную и гордую голову охватил отвратительный ошейник, палач осторожно приподнял на затылке волосы, затем нажал пружину, стальной треугольник пришел в движение и заскользил вниз, сначала медленно, потом быстрее, и все услышали непередаваемо мерзкий звук.
В ту самую минуту раздался другой звук. На удар топора отозвался выстрел пистолета. Симурдэн схватил один из двух пистолетов, заткнутых за пояс, и в то самое мгновение, когда голова Говэна скатилась в корзину, Симурдэн выстрелил себе в сердце. Струя крови хлынула из его рта, и он упал мертвым.
Две трагические души, две сестры, отлетели вместе, и та, что была мраком, слилась с той, что была светом».
Сможете ТАК описать смерть?
***
Посмотрите внимательнее, с чего начинается описание трагических событий: с природы. Она в этот день исключительная, яркая, необычная, наполненная красотой и свежестью. Читатель настраивается на безмятежный и благодушный тон, начиная представлять, как поют птички, шелестит листва, обнимает яркое солнышко. Он слышит приятные запахи. Воздействие словом текста происходит на все пять чувств: глаза, уши, нос, вкус, кожу. Читатель уже втягивается в действие и эмоционально в него «включается». И дальше происходят события, связанные с мощным переживанием.
То есть накал страстей возрастает, и ваш читатель уже целиком подчинился действию. А потом происходит смерть — самое глубокое и болезненное «краевое» переживание, внушающее страх даже при одной мысли. И тогда нужное воздействие достигнуто: героя становится жалко, а осознание его смерти вызывает боль и слёзы.
И если смерть вашего персонажа не вызывает у читателей схожих чувств «жалости» и переживания трагедии, то она — бессмысленна. В психологическом плане автор должен убить часть себя, или должна умереть некоторая субстанция, с которой сроднился (по разным причинам, тоже требующий усилий литературный приём) читатель, чтобы вызвать сильное эмоциональное переживание.
Почему мы убиваем положительных героев? Всё из-за того же стремления ощутить сильные эмоции переживания утраты. Если его пока нет в нашей жизни и «все живы», то его сложно представить, но виртуальным убийством можно к этому приблизиться. Всех, кто не испытал настоящую утрату близкого человека, манит именно желание попробовать это представить. Как бы подготовиться заранее.
Кто же испытал — рассматривает убийство героя по-другому. Если не проработана внутренняя боль, то каждый раз хочется к ней вернуться, еще раз испытать и, может быть, найти другой выход (случаи мазохизма я тут не рассматриваю), по-иному её пережить.
Таким образом, смерть персонажа имеет смысл описать, но при этом нельзя забывать об эмоциях: авторских, главного героя, читателей. Она должно быть оправдана не только сюжетом, но и жаждой переживаний. Если вы не страдаете, убивая героя, пусть и отрицательного, значит вы не достигли поставленной задачи — читатели тоже плакать не станут.
***
Все использованные при написании статьи цитаты являются моим творчеством, за исключением подкрепляющих рассуждения цитат из произведений Виктора Гюго, взятых в открытом доступе.
4 комментария
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарий
ВойтиБлиииин, а можно никого не убивать из положительных? (((
Вот насчет убийства положительных героев могу привести 2 примера из игр:
1. Final Fantasy XV: там как раз все очень долго к тому шло, накалялось, и последние 30 минут можно сидеть с платочками, пока главгерой умирает, дожидаясь субтитров.
2. InFamous: Second son: финальный бой, адреналин и в его промежутке убивают старшего брата главгероя. Шок. Все очень быстро и очень неожиданно. И тебе дальше кагбэ продолжать драться, а у тебя геймпад соплями заляпан.
Это я к чему: в отрывках и подготовка, и описание смерти безусловно шедевральны, но как бы хорошо они не были написаны (сам факт смерти), если за это время не проникаешься персонажем, то хоть убивай его, хоть оставляй в живых - эмоций не вызвать.
Марко Гальярди, а эти три часа были потрачены на то, чтобы зритель (читатель), в отличие от героев зная, что их ждёт впереди, более остро переживал каждую минуту их пока ещё счастливой жизни...
Надо так убить злодея, чтоб читатели рыдали три дня
Елена Чемизова, и как читатель)
А за статью спасибо, Марко! ^^
Abella Insetti, Спасибо за комментарии!
Очень познавательная, интересная статья. Спасибо автору за труд.
Е.М, Спасибо Вам за комментарий и внимательное прочтение!
Удаление комментария
Вы действительно хотите удалить сообщение ?
Удалить ОтменаКомментарий будет удален безвозвратно.
Блокировка комментирования
Вы дейтсвительно хотите запретить возможность комментировать ?
Запретить Отмена