Алексей Иванов определил жанр своей новой книги «Тобол» как роман-пеплум. На самом деле это, конечно, роман-счастье. Потому что появление на книжных прилавках первой части самого масштабного творения «уральского затворника» — всего лишь один из эпизодов удивительной истории, немного похожей на сказку.

Во-первых, Алексей Иванов давно и искренне верит в то, что кино очень сильное колдунство, а недавний успех фильма «Географ глобус пропил», снятого по его роману, только укрепил писателя в этом мнении. В недавнем интервью он прямо признавался: «Сейчас кино главенствует среди искусств, и тот, кто хочет реально добиться популярности и известности, должен быть экранизирован. Вряд ли найдутся произведения, которые будут в культуре полноценно жить, если их не экранизировать. И не важно, какая экранизация — хорошая или плохая».

Во-вторых, писатель Алексей Иванов, как известно, любой тезис быстро преобразует в теорию. В данном случае — в теорию «иконоцентричности». Мол, наша культура уже перестает быть литературоцентричной, люди начинают общаться картинками, а не словами, и кино как квинтэссенция картинок становится вторым главным искусством, занимает место литературы. Культура становится «иконоцентричной». Как раньше литература влияла на кинематограф и театр, так сейчас кино влияет на литературу, и новый формат романа приходит именно из кино, точнее — из драматического сериала. Концепция этого нового формата современного романа Ивановым тоже разработана довольно детально, и он охотно ею делится практически во всех интервью.

В-третьих, три года назад продюсер Олег Урушев, заночевав в тюменском отеле «Ремезов», перед сном прочитал брошюру об этом «сибирском Леонардо да Винчи» и впечатлился. Настолько, что после основательного знакомства с предметом решил снимать сериал-байопик. Сценарий заказали какому-то тюменскому автору, тот ничего приличного так и не родил, тогда продюсер предложил этот проект Иванову. Вот тут-то звезды и сложились в фигуру, именуемую «счастье».

К писателю Алексею Иванову можно относиться как угодно, но факт остается фактом: мало кто лучше него сможет выписать нетривиальное и масштабное историческое полотно. Он действительно истово любит российскую региональную историю и много лет «копает» ее исключительно по потребности души. А тут приходят люди и просят — сделай то, что ты и так делаешь, а мы за это исполним твое самое заветное желание.

Счастливы все. Урушев получил качественный сценарий, позволивший продать этот проект Первому каналу. Иванов же, исполнив даже два сценария продюсеру (на 8 серий и на полный метр), принялся ладить уже для себя тот самый концептуально новый роман. Масштабный (как сериал «Игра престолов»), многонаселенный (как сериал «Игра престолов»), соединяющий несоединимое (как сериал «Игра престолов») и иноприродное (как сериал «Игра престолов»). По крайней мере, на стадии задумки все было именно так.

А на деле? Масштабность нам еще предстоит оценить: закончить роман Иванов обещает в конце лета 2017 года, но даже первый том, «Тобол. Много званных», практически вдвое превышает стандартный книжный объем. С многонаселенностью тоже все в порядке — в книге как минимум пара десятков главных героев, не считая второстепенных персонажей. Счастливый Иванов, как хлебосольный хозяин, подсовывает гостю все новые и новые блюда: петербургские властители и региональные чиновники, церковные иерархи и каторжане-раскольники, пленные шведы и столь же несвободные русские, подневольные солдаты и вольные «гулящие люди», безграмотные дети природы и книжники — информационные наркоманы. Джунгары и остяки, китайцы и русские, малороссы и бухарцы — Ноев ковчег, а не книга.

Но главный герой, неоспоримый и безусловный, — Семен Ульянович Ремезов, как и заказывали. Наверное, впервые Алексей Иванов настолько явно вводит в роман свое альтер эго. Фанатичный краевед с фамилией не то Ремезов, не то Иванов выкладывает все о себе без утайки: «За долгую жизнь Семен Ульянович уже привык, уже примирился с тем, что никому эти чудеса не любопытны. Его познания — настоящая громада, но по всем ее ходам и закоулкам он странствовал без спутников, и даже сыновья были рядом лишь по сыновнему долгу. Можно было насмерть отравиться горечью одиночества, но слишком прекрасен был мир, чтобы его покинуть». К Ремезову тоже приходит свой Урушев — первый сибирский губернатор Матвей Гагарин, делает ему заказ-мечту и тогда рождаются самые искренние, наверное, строки романа:

«Видит бог, это и было счастье, о котором просят люди, но Ремезов-старший не глядел ни на внуков, ни на сыновей. В его воображении плыли суровые обветренные лица давно умерших или убитых воевод, землепроходцев и митрополитов. Он слышал свист якутских стрел, набат илимского бунта и яростную пальбу Албазина, слышал треск рвущихся в бурю парусов на кочах Семена Дежнева и рев огнедыщащих гор Володьки Атласова, что грозно пылают у обрыва мира над прибоем божьего окиана. Там, в дальних пределах Сибири, в полуночной непогоде чернеют бревенчатые башни заброшенной Мангазеи, там в мокрой тундре из мерзлоты, задрав изогнутые бивни, тихо вытаивают косматые туши мамонтов, там горы, там тигры, там степь, в которую монголы затоптали мертвого Чингиза, там китайский богдыхан во дворце за Великой Стеной разит кривым мечом золотого дракона, там черные шаманы взлетают к демонам в дыму жертвенных костров заклятого острова Ольхон».

Одно досадно — счастливые не наблюдают не только часов, у них вообще с рефлексией плохо. Иванов явно торопится, но не из-за каких-нибудь пошлых дедлайнов, а просто счастье, просто прет. И от этой его переполненности в книге всего чересчур. Если метафоры, то что-нибудь вроде: «Свежо и просторно разливался рассвет — клюквенно-водянистый, будто размороженный. Бронзовое ядро солнца топило синий лед небосвода своим голым и горячим астрономическим телом и пунцово подсвечивало столбы печных дымов над снежными крышами. Издалека жидким стеклом наплывал слитный звон сотен московских колоколов».

Если ошибки — то диковатые. Помнится, после выхода «Детей капитана Гранта» кинокритики глумливо интересовались у Станислава Говорухина, почему у него Талькав говорит по-испански, а все остальные индейцы — на чистом русском языке. Теперь Иванов повторил этот подвиг: в романе несколько малороссов, практически все говорят нормально, и только полковник Новицкий вынужден всю книгу изрекать что-то невнятно-позорное вроде: «Таку пригожу дывчину хто обидэ? Дюже ты менэ сердце растревожув…».

Если исторические эпизоды — то все. Вообще все. Подобно тому, как Ремезов, получив от Гагарина заказ на башню, в итоге выстроил первый каменный кремль за Уралом, так и Иванов вместо байопика предлагает такую полифонию, что жутковато становится. Ему непременно надо выставить на стол все интересное, что происходило в регионе, — пусть даже и не успел толком поднять фактуру, отчего случаются досадные ляпы, как в рассказе об осаде Албазина. И здесь необходимо заметить, что, к чести Иванова, количество исторических ляпов в книге довольно невелико, особенно с учетом масштаба выписанного полотна. Да и большинство расхождений с реальной историей явно делались автором сознательно: ну не может человек, прочитавший монографии Шебалдиной, не знать, как на самом деле познакомились Юхан Густав и Бригитта Кристина.

И вот эта историческая вменяемость автора внушает наибольшие опасения за судьбу романа. Да, автор добросовестно конструирует по мартиновским лекалам роман-эпопею, но у Мартина, несмотря на все исторические аллюзии, руки в сюжетном смысле развязаны. Он может связывать любые сюжетные нити и заставлять стрелять любые ружья: какие могут быть претензии — это фэнтези, там драконы летают! Иванов же всерьез рискует оказаться заложником материала, из которого он конструирует свой «пеплум».

Потому что реальная история и кинороман о канувших в Лету временах богов и героев — несовместимы. История, реальная история, глубоко антагонистична драматургии, у нее нет не только композиции, но и просто начала и конца. Это могучая река, которая течет невесть откуда незнамо куда и может затопить все что угодно. Любой популяризатор истории знает, что основная сложность — это убрать лишнее, выкроить из этого огромного кружева, где каждая деталь связана сотнями нитей с другими, хоть какой-то цельный кусок. Подходы историка и писателя противоположны. Первому необходимо собрать в хранилище все, что возможно. Второму же нужно вынести оттуда только то, без чего нельзя обойтись.

К сожалению, пока у Иванова — рыхлое «собранье пестрых глав», очень плохо стыкующихся друг с другом. Остается надежда, что во втором томе он все-таки сумеет объяснить, зачем ему обязательно были нужны и пленный швед Страленберг, и владыка Филофей, и обер-комендант Бибиков, и бухарец Касим, и остяцкий князек Пантила, и одноглазый раскольник Авдоний, и сын албазинца Кузьма Чонг, и Володька Легостаев с Етигеровой улицы.

Как пелось в другой песне о Родине — «за столом никто у нас не лишний».
Отсюда