День рождения церкви - Троица. "Ангелы" от меня
– И что Санечка в нем нашла? Росту нет. Бороденка жиденькая. Ни кожи ни рожи! И голос тоненький! Поп без голоса – курам на смех, – горничная Клавдия выразительно поджала губы, всем присутствующим в кухне давая понять: жених у хозяйской дочки негодящий.
У няни будто кто сердце сжал от Клавкиных слов. Няня только-только вернулась из родного села. Поставила в своей комнатке саквояж, который одалживала ей в дорогу хозяйка, матушка Ирина, умылась и зашла в кухню чайку выпить, перед там как повидаться с Санечкой и домочадцами. И, если совсем начистоту, – узнать у «кухонного собрания» последние новости заранее. Тут ее и огорошили известием: Санечку, радость нянину и гордость, утешение на старости лет, ненаглядную ее деточку, сосватали. И свадьба не за горами. Жених больно торопится. Вроде рукополагаться ему скоро и на приход ехать.
Няня ночей не спала, вымаливала Санечке хорошего супруга. И на тебе! Стоило оставить деточку без присмотра, беда и приключилась. Бороденка жиденькая и голос тоненький. А матушка Ирина куда смотрела? Почему отдала такому неказистому единственную дочку? Поскребыша своего? Да как же вышло, что у Санечки жених плох?
Няня растерянно моргала. К пирогу не притронулась. Чай в стакане стыл.
– Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй! – некстати закрестилась в уголке кухни слепенькая старенькая Настена. Огорчение нянино переросло в смутную тревогу.
Слепенькую в доме почитали чуть не за провидицу. Сидела Настена обычно на кухне и непрерывно молилась. А уж пост держала самый строгий. Покойный отец Федор ее и в понедельник, «за ангелов», поститься благословил. Слепенькая вкушала в такие дни исключительно просфорку и святую воду. Няня уже и запамятовала, когда Настена появилась в доме, кому родней приходилась. Санечка как-то обронила: «Может, и никому. Да есть ли разница? Она нам милость оказала, она у нас жить выбрала. Куда мы без Настены? Она нужная. К себе строгая, при ней стыдно быть плохой». Отроковицей еще была, а умные слова нашла! И няню тут же обняла: «А уж какая ты нужная! Ты, нянечка, у нас солнышко. Светишь и греешь! И мне все позволяешь. Балуешь!» На свою голову и разбаловала Санечку – выбрала она без няни не пойми кого. Никто толком не знает, кто таков, откуда взялся и что Санечка в нем нашла.
Повариха перебила нянины мысли.
– Несешь всякое, абы языком молоть! Под стать он нашей Санечке! – осадила она Клавдию. – А борода отрастет. Какая борода в его годы?
Повернулась к няне:
– Глазоньки у него добрые. Приветливый. Всех выслушает, всем слово хорошее найдет. С молодыми это редко случается. Чтобы уважили, внимание оказали…
Няня вспомнила, что проголодалась, и потянулась к пирогу. Шутка ли, целое утро в дороге провела, не евши, не пивши. Откусывала пирог и успокаивалась. Поварихе няня доверяла, та обманывать не будет. Если ей понравился, наверняка хороший жених. О горничной няня придерживалась мнения невысокого. Нескромная. Вечно других злословит, в надежде цену себе набить. Еще бы, ухажер у Клавдии завидный – отставной солдат. Мужчина обстоятельный, коренастый, с усами. Сапоги начищены до блеска. Сидит тут раз в неделю, хозяйские чаи гоняет часами, господ обсуждает. Мол, они ни в чем не разбираются, ему бы их деньги да положение, он бы на их месте развернулся. Клавдия ему поддакивает. Считает горничная, он в людях разбирается и судить может и, мол, она тоже. И не задумалась ни разу, почему предложение ухажер ей делать не спешит! А видать, не у одной Клавки чаи гоняет, может у него таких Клавдий на каждый день недели имеется. Слыхано ли, год присматривается, выбирает, решиться не может. А к Санечке посватались!
Няня победно посмотрела на горничную. Чуть было не испортила Клавка ей настроение. Няня приехала из села весьма довольная собой. Пробыла там долгонько – старшую сестру в последний путь проводила. Сестра ее вырастила: мать родами померла, так старшая младшую потом у мачехи забрала, сама поднимала. Вот няня долг и отдала, все для сестры сделала по уму, денег не пожалела. Домовину заказала добротную, из сосновых досок. Простоял гроб с телом два дня в хате и ночь в церкви. Под неусыпаемую Псалтырь. Няня и женщин наняла, и сама читала. Отпели, похоронили, помянули. Няня милостыню раздала, девять дней справила по усопшей, потом сорок. Оградку поставила. Между прочим, невиданное дело для их села – такая богатая оградка. И все за свой счет! Племянники на словах готовы были расходы поделить, но заметно обрадовались, когда няня отказалась от помощи и сама оплатила даже оградку. Люди, конечно, судачили: «Простую крестьянку, а как барыню похоронили», няня на подобные речи твердо отвечала: «Она заслужила». Благостное настроение ей не смогли омрачить даже нахальные родственнички. Хорошо она сестру проводила. Дай Бог каждому такие похороны! Задержалась няня в селе. А теперь спешила рассказать Санечке. В подробностях. Голубушке своей, свету очей… И откуда только этот жених взялся?! Няня отложила пирог.
Еще набежала мысль – без нее все случилось. Санечка предложение приняла, матушка Ирина согласилась, помолвку уже объявили, свадьба скоро. Все без нее. Мысль противная растравила няне душу. Она надеялась, что голубушка как замуж соберется, с ней посекретничает, посоветуется и у нее благословение спросит. А оно вон как вышло. Может, и правы племянники: «Никому ты в поповском доме не нужна, старая. Пришлют тебя к нам доживать».
Няня тихонько вздохнула, перевела взгляд с горничной на повариху и начала выяснять, что за фрукт этот жених:
– Улечка! Неужели непригожий?
– Пригожий, пригожий! – заверила повариха. – Не слушай Клавку! И пирог доедай.
– По молодости все пригожие, – тем не менее вставила свое слово горничная. – У него же солидности нету! Не представительный! Не то что мой Иван Кузьмич.
– Зато добрый он и веселый. Вон Санечка какая счастливая носится. Пирог этот мне начинкой заправила. Дай, говорит, Улечка, мне как в детстве с тестом повозиться. Я ей: «Не надо вам ручки марать, то вы дитем шкодничали, нонче вы взрослая». Она в смех сразу, – повариха улыбнулась.
А няня почему-то пригорюнилась.
– Я знаю, почему Санечка за него пошла! – вдруг встряла в разговор работница.
Крупная девка, недавно ее в дом взяли, справная, нахвалиться ею не могли, такая до всего ловкая. Однако простая, даже Санечка грамоте ее не смогла обучить.
– Он архангелов видел! Тем и взял! Санечка как услыхала, сразу согласие дала. Ангелы же!
– Ой, это они все говорят. Мой Иван Кузьмич мне беспрестанно повторяет: «Ангел мой», – заметила горничная.
– Нет! – вспыхнула девка. – Он взаправдашних видел! Архангелов Гавриила и Михаила.
– С чего ты взяла, что видел? – усомнилась горничная.
– Да я в огороде возилась, а он Санечку в сад вызвал. Стоят у лавочки, не садятся. Я за деревом схоронилась, за яблоней, мало ли чего, помешаю…
«Подслушивала», – покачала головой няня.
– …Она у него спрашивает: «И как вы решились?» Он ей в ответ: «Как ангелов увидел – сразу понял!»
– Свят, свят, свят! – откликнулась из угла слепенькая Настена, добавляя няне смутных страхов.
– …А Санечка давай плакать. И говорить ему: «Миленький...» А он яблочко поднял, ну зеленое, падалицу, Санечке показал… и…
Она замолчала.
– И?! – хором спросили няня, повариха и горничная.
Девке нечего было добавить особенного, поэтому она с сожалением закончила:
– Санечка слезы вытерла, рассмеялась, и они пошли в дом, к матушке Ирине.
Няня спешно проглотила последний кусок, сослалась на усталость с дороги и удалилась к себе в комнатку. Села на кровать. На ту самую, подаренную матушкой Ириной, на которой когда-то, не так уж и давно, прыгала маленькая Санечка, а няня ей позволяла. И шишечки от кровати откручивать позволяла. Одна закатилась, долго найти не могли. И люстерку трогать позволяла, звенеть висюльками. Матушка Ирина хотела перевесить ее куда-нибудь из гостиной, когда школу для сироток в доме устроила, купила светильник посолиднее, увидела, что няне люстра нравится, и отдала. Няне люстерка без надобности, не будет же она свечи зажигать в ней, ей подсвечника хватает Евангелие на ночь почитать. Но взяла и любовалась. «Как ты смешно называешь! Правильно “лю-стра”», – учила ее маленькая Санечка. И трогала пальчиком висюльки. Казалось бы, бесполезная вещь, а столько им хороших минут подарила.
Няня сидела грустная. Известие, что новоиспеченному жениху являлись архангелы, ее не порадовало, а наоборот, сильно испугало. И вытеснило все остальные тревоги и даже зародившиеся обиды. Няня твердо знала – видение надо перекрестить, и оно пропадет. И себя перекрестить, от греха подальше. Вдруг всплыли у няни в памяти слова покойного хозяина, отца Федора. Незадолго до своей смерти отвечал он кому-то: «Чай, не святые, ангелов лицезреть. Святые люди с ангелами наверняка беседуют, но они про то помалкивают, дабы других в прелесть не ввести». И ведь точно, помалкивают и барышням не хвастают! Кричат про всякое – юродивые или те, кого Бог умом обидел. Юродивого в женихи не надо! Сама, дура старая, виновата, пересказывала Санечке жития святых. Та с упоением слушала. Под этой люстеркой. Даже висюльками переставала играться. Обольстилась по наивности жениховыми завлекательными речами Дитя сущее, несмотря на то что матушке в школе помогает. Семнадцати годочков же не исполнилось. А он-то хорош, жених новоиспеченный, знал, чем Санечку привлечь. Вот змей, выдумал чудо, с целью Санечку обольстить! Или, хуже того! Не выдумал!
Няня, как всегда, когда не знала, что и думать, забормотала «Богородицу». Что-то ей стало зябко. День теплый, летний, а ей вдруг согреться захотелось. Встала, не прекращая молитвы, и вынула из саквояжа шаль. Надо бы распаковать вещи да вернуть его матушке Ирине. Вместо того чтобы начать разбирать пожитки, няня завернулась в шаль и замерла, теребя кончик в такт словам «Богородице Дево, радуйся...»
Шаль – память об отце Федоре, давнишний его подарок. Такой давнишний, что няня и запамятовала, за которым поповским сыночком она ходила тогда. Вроде трое уже народилось. Няня застудилась и кашляла. Отец Федор привез ей шаль. Повариха – не теперешняя, а предыдущая еще – позавидовала, поехидничала, что он матушке Ирине хотел подарить, но уж больно жалисто няня выглядела, ей и отдал. Может, и правда. У матушки Ирины, пожалуй, такой красивой и богатой шали не было. Няня с нею не расставалась. Заносила даже маленечко. Матушка Ирина после смерти отца Федора все порывалась новую шаль няне купить, но как услышала про память – смахнула слезы и больше попыток не делала. Сама она бережно хранила все Федюшины, как матушка покойного супруга называла, подарки. И вещи его долго держала. Няня с трудом уговорила раздать нищим, чтобы поминали. Матушка цеплялась за каждую рубаху и обливала ее слезами. Няня надеялась, что уберут с глаз лишние напоминания, горе и отпустит. Нет, матушке не полегчало. Говорила няне: «Знаю, нельзя сильно убиваться, грех. А ничего не могу с собой поделать. Я с Федюшей даже не попрощалась». Это стало ее главной печалью. Уж как матушка себя корила, что на крыльцо не вышла отцу Федору помахать! Она его последний раз на Пасхальной службе видела. Дальше, на Светлой седмице, у отца Федора дел было невпроворот. Дома и не показывался. Пока отслужит, пока всех объедет. Сердце в дороге схватило. Возница оглянулся, а отец Федор уже посинел. Домой привезли бездыханное тело. Матушка Ирина как рассудком тронулась. Рыдала и повторяла: «Я попрощаться не успела». Санечку перепугала, няня боялась, как бы заикой дитя не сделалось. Отпевал отца старший сын – отец Иов. Вот уж кто Клавке бы понравился. Крупный. С брюшком. А уж голосище-то какой! Чистый бархат. Из-за голоса переживал отец Иов, что навечно в иеродиаконах останется. Жаловался, что архиерей его литургической роскошью называет и рукополагать не спешит. Однако вышло, что батюшку сам отпевал, возвели его все-таки в сан, прибыл на похороны уже иеромонахом. Только утешитель из него плохой вышел. Матушка Ирина горевала. Отец Иов наезжал в гости, басил растерянно, чтобы зазря не плакала, кто в Светлую седмицу отошел, тому в раю место уготовано, батюшка уже почивает со святыми и с ангелами беседует. А матушка лишь слезами заливалась. Няня потихоньку насоветовала ей по монастырям поездить, авось там подскажут, как принять утрату. Отец Иов облегченно вздохнул и благословил. Матушка уехала. Санечка дни и ночи проводила с няней. Спросила раз: «Папенька на небе? Улетел к ангелам?» Няня перекрестилась. «А мама где? С ним? Тоже на небе?» – допытывалась Санечка. «Ну что ты, деточка, мама поехала молиться за папеньку!» – «А нас почему не взяла? Она на меня сердится?» – подняла испуганные глазенки на няню Санечка. «Нет, что ты, милая! – погладила ее по головке няня. – Она вернется. Скоро». Матушка скоро не приехала. Санечка скучала. Все что знала, няня Санечке пересказала и, чтобы как-то развлечь деточку, начала потихоньку ее учить читать. Санечке понравилось, на лету схватывала. А было ей всего четыре годочка.
Матушка воротилась приободрившаяся. И принялась устраивать школу для девочек-сирот духовного звания в память об отце Федоре. «Дом пустой, – жизнерадостно говорила няне. – Дети разъехались. А мне старец велел милостыню творить за отца Федора. Сделаем из этой гостиной классную комнату, из той спальни – вторую. Или нам второй пока не надо?» И выбежавшей навстречу дочке: «Здравствуй, Санечка! Вот мне и помощница! Будешь мамочке помогать?» Санечка «буду» сказала с самым что ни на есть серьезным видом...
Няня развспоминалась, не сразу услышала, что в дверь стучат. Оказалось, Клавдия.
– Матушка Ирина кличут! – сообщила горничная. – Освободились и зовут.
По дороге рассказала остальные новости, которые няня не успела узнать у «кухонного собрания»:
– С новой классной комнатой закончили. Осталось окна помыть, и все. Сегодня и домоют. Санечка девочек в парк повела. Покамест не воротилась.
Фыркнула:
– С начала лета с ними носится. То концерт, то театр. Зачем им это? А матушка Ирина вдобавок пять новых девочек взяла. Куда столько? Все три младших сына приезжали намедни! Как на подбор красавцы! Отцы Сергий, Никанор и Савва, – с удовольствием перечислила горничная имена. – Заперлись и шумели за закрытыми дверями! А потом к благочинному поехали. Он посыльным вызвал.
– Шумели? К благочинному? Из-за девочек? – удивилась няня. Сыновья же, наоборот, помогали чем могли матушке Ирине с ее школой! Особенно старший, отец Иов, поддерживал, очень ему нравилось, что матушка школой занялась и хорошо у нее выходит. И в епархии благосклонно к школе отнеслись, дело богоугодное, тем более что матушка Ирина еще ни копейки не попросила, все за свой счет старалась устроить. В память об отце Федоре.
Клавдия посмотрела на няню как на умалишенную:
– При чем тут девочки? Из-за Санечки!
Спросить, что не так с Санечкой, няня не успела. Вошли они в бывшую гостиную. И няня замерла на пороге, ослепленная ярким светом. Солнце заливало комнату через пустые без штор окна. Работница, та самая простая, но справная девка, стояла босыми ногами на подоконнике и старательно терла стекла бумагой. Матушка Ирина распахнула няне объятия навстречу.
– С возвращением! – Заглянула в глаза: – Успела попрощаться с сестрой?
Няня торопливо закивала:
– Застала живую!
Матушка Ирина вздохнула тихонько. И няня вздохнула – матушка любой случай на себя примеряет. Сестра свое пожила, хворала сильно перед кончиной, ничего они с няней толком друг другу не сказали. Да и что тут скажешь, обычными-то словами? Няня за сестру всегда молилась, а говорить им не о чем было. А вот после, это да, это она все достойно сделала.
– А уж какие похороны по сестре справила, – похвалилась няня. – Оградку знатную поставила…
Теперь матушка торопливо закивала. И поделилась в свою очередь:
– Знаешь, сколько у нас теперь воспитанниц? Шестнадцать! Боюсь, не справлюсь!
– Справитесь! – заверила ее няня.
– Ой ли?! Санечка-то наша замуж собралась! Увозит ее Ильинский от нас! Как же я без Санечки? Хотя она все равно собиралась ехать учиться. На учительницу или…
– На повивальную бабку, – подсказала няня и ахнула про себя: «Ильинским, значит, жениха зовут. А куда увозит?»
Матушка вдруг отвлеклась и посмотрела на девку. Та заметила хозяйский строгий взгляд и заскрипела бумагой по окну изо всех сил.
– Осторожно! – вскрикнула матушка Ирина. – Не продави стекло!
Девка стала тереть по окну слабее.
Матушка вернулась к разговору.
– Славный у Санечки жених. Как же Ильинский на Федюшу похож, Царство ему Небесное! К людям открытый. Ласковый. И голоса толком нет. Ничего, Федюша в молодости уроки вокала брал. И этот распоется…
«Надо же», – удивилась няня, уроки не при ней случились.
– …А с Санечкой воркуют – просто два голубка. Точно как мы с Федюшей перед венчанием. Он меня все корил: «Иришка, ну не называй ты меня при людях Федюшей, несолидно для батюшки».
Эту историю няня назубок знала, часто слышала. У матушки Ирины пролегла складка между бровей и задрожала губа, но она сдержалась, не заплакала. И даже улыбнулась:
– А я же сызмальства привыкла, мы чуть не с пеленок дружили. Вроде помню, что нельзя, уже в сан рукоположили, а потом раз, забудусь и прилюдно громко «Федюша!» Он хмурится, а глаза добрые. И Ильинский такой же. Как же он добротой Федюшу в молодости напоминает! Только откуда он взялся?
Няня рот раскрыла.
А матушка продолжила:
– Четыре сына, очень разные, каждый что-то от отца взял, но ни один так не напомнил мне Федюшу. Нет, они хорошие дети. Вот бы отец Федор увидел и порадовался. Приезжали на днях. Все, кроме Ванечки. Ой, и с ним забываюсь! Кроме отца Иова. Отец Сергий дослужился, настоятелем в Знаменской церкви поставили. Как же его матушка радуется! У Ники мальчик родился, после трех дочечек-то. И у Савушки дела слава Богу. А к отцу Иову мы сами все вместе съездили. Он же занятой теперь. Да ты все пропустила, няня! Столько новостей! – матушка даже руками всплеснула. – Отец Иов уже с месяц как благочинный. В его-то годы! Поверить не могу! Тебе кланяться велел.
Няня вдруг поняла, что чего-то недостает. Тишина странная. А это девка перестала елозить по окну и навострила уши.
«Подслушивает, негодница!» – покачала головой няня.
– Важный стал! Строгий! Все перед ним трепещут. Забот у него прибавилось! Весь в делах! Лоб в морщинах уже. Смотрю и не верю, что наш Ваня теперь отец Иов… Ладно, пускай лучше Санечка тебе все расскажет. Эх, няня-няня, я девочек обучаю, наставляю, а мою Санечку ты вырастила. Я с ней толком и не занималась. А теперь доченька моя уедет, и когда только мы с ней свидимся? Ну дай им Бог счастья. – Матушка Ирина заметила, что няня смотрит в сторону, на работницу, и отправила ее: – Ты иди, отдыхай с дороги, притомилась небось.
Няня ушла в раздумьях. Вроде матушка женихом довольна. А что за чудо с ангелами приключилось? Матушка, однако, про ангелов ни словечком не обмолвилась. Наверное, девке привиделось или послышалось. Подслушивать любит, а ума нет. Как бы ее приструнить, отбить охоту болтать разное?
Лишь няня присела, в дверь поскреблись. Няня встрепенулась: одна Санечка этаким манером к ней просилась. Тихонько. С детства еще повелось, что не стучала. Няня ей сначала говорила: «Мышка моя пришла». А потом перестала так называть. Чтобы не прилипла к ней эта мышка, стала говорить «красавица моя», «умница», «голубушка» и другие хорошие слова.
Дверь раскрылась, показалась лукавое личико. Санечка впорхнула внутрь.
– Нянечка! Приехала! Как же я тебя заждалась! А почему ты лампадку не зажгла?
Няня взглянула на иконы в углу. И правда, не зажгла, что же она так.
– Давай я затеплю, – суетилась Санечка. – Нет, дай я тебя расцелую сначала! Соскучилась – мочи нет!
Она зажгла лампадку, чмокнула няню и уселась рядом. Совсем как в детстве в ожидании сказки уставилась:
– Рассказывай!
Но видно, ей не терпелось самой все выложить. Глаза горят, еле сдерживается. Няня погладила ее по шелковистым волосикам. Вот как такую лялечку чужому отдавать? Вздохнула:
– Рассказывай вперед, деточка! Твои новости поглавнее будут.
Санечка прижалась, обняла и прошептала:
– Да ты уже знаешь, что я замуж иду? Ох, нянечка, некому без тебя за меня вступиться было! Столько шуму поднялось! Все три братца примчались, матушке выговаривали, куда она смотрит, что делает. Старший братец приехать не изволили, прислали монашка с письмом, чтобы мы к ним ехали. Знаешь, как страшно с отцом Иовом разговаривать? Они жуть какими строгими стали. Отец Иов на матушку голос поднимали, чуть не до крика.
У няни от одних рассказов сердце в пятки ушло. А Санечка изобразила очень похоже своего старшего брата:
– «Ишь чего удумали! Нашу Саньку за сына простого причетника отдавать! Да я ей дюжину женихов пришлю, из хороших семей! У меня планов громадье! Школа – очень хорошо, сколько, говоришь, уже воспитанниц? Но этого мало! Училище нам надо для девиц духовного звания! Дел не переделать! Мне помощь нужна! От крепкой родни! А Санька отлынивает!» Из-за стола встал и на меня: «Ну моргнула бы, что замуж невтерпеж, в девках засиделась. Я бы нашел тебе подходящего жениха».
– А ты что? – охнула няня.
– А что я? Стою, дрожу, «Богородицу» про себя читаю, как ты учила. Думаю: была бы сейчас со мной нянечка – вступилась бы.
– Матушка вступились, – не спросила, а утвердительно заметила няня.
– Откуда ты знаешь? – вскинула бровки Санечка. – Матушка говорит: «Ты, отец Иов, не кипятись. Я по любви шла, и вон какими детьми Бог наградил! И девочка моя пускай идет за кого душа лежит!» Отец Иов гремит: «Зовите вашего Ильинского». Он заходит. Бледненький. Если даже мы отца Иова побаиваемся, то представляешь, как ему страшно стало. Но братец уже отошли и поласковей так: «И за какой приход мне тебе хлопотать? А может, в академию устроить? Или в семинарии преподавать останешься, осмотришься, выберешь поприще?» А Ильинский отвечает: «Благодарствую покорнейше. Я приход уже сам нашел, туда поеду». Ах, нянечка, он же у меня лучший выпускник семинарии этого года, его и в академию рекомендовали, и ему можно любой из новых или пустующих приходов брать. Он от академии отказался. Говорит мне: «Смотрю, в списке церковь значится Ильи Пророка, я ж Ильинский, вот я ее первой и поехал смотреть. Как увидел еще издали – колокольня на холме свечечкой стоит, сердце и екнуло. Мое тут место. И церквушечка новенькая, свежевыстроенная, словно игрушечка вся. И люди щедрые – колокол голосистый заказали, с Урала привезли, не поскупились на звон. Ну, далековато будет. Глушь. Но поговорил с жертвователями, с двадцаткой, с приходом будущим. Люди хорошие, верующие, сошлись мы. Это же Божий дар, благословение просто, Санечка, чтобы так все сложилось один к одному. Грех не принять». Отец Иов давай опять греметь: «Санька! Он у тебя блажит! Никакой протекции не ищет? Лучший ученик, понимаешь ли?!» Это отец Иов уже как-то узнали. «Решил в глушь тебя везти?! Не позволю! Одумайся!» К Ильинскому повернулись: «От покровительства моего отказываешься? Гордыня замучила?» Ильинский только кланяется, благодарит и просит дать ему в новой церкви попробовать. «Ну, мать, благослови этих дурней, если рука поднимется», – пробасил отец Иов. А матушка благословила! – радостно заключила Санечка.
Няня поморщилась: как бы не впал этот Ильинский к благочинному в немилость. Но следующие Санечкины слова ее успокоили.
– И смеются все: «Не у тех благословение просишь. Надо бы у няни, она в доме голова!»
Няня зарделась. Скажут тоже!
Санечка опять на шепот перешла, прямо няне в ухо:
– Ах, нянечка, я такая счастливая! Он – хороший!
– Да откуда же этакий хороший взялся? – ревниво спросила няня.
– Как откуда? От тебя! – заявила Санечка. – Он за тобой хвостиком пришел!
– Не знаю я никаких Ильинских, – пробормотала обескураженная няня.
Санечка рассмеялась.
– А Никольскую церковь на выезде из города знаешь?
– Рядом с воротами? Кто ж ее не знает. Я там редко бываю. Разве что ехала к сестре и остановила возницу записочку напоследок подать, – с недоумением заметила няня.
– Именно! Все так и делают! А причта там кот наплакал. Потому что прихода постоянного нет. Ильинского туда из семинарии помогать послали еще с год назад. Говорит, записочки принимал. И то одна странница подаст «за здравие Санечки», то вторая. Видимо, из тех, которых мы с Улечкой обедами кормили. А то несколько девочек наших ехали к родне и заглянули записочки оставить. Он у людей спрашивает: «А как имя полное писать: Александра или Ксения?» Никто не знает, говорят: «Пиши: «Санечка», а Бог разберется». Он и привык так принимать. Однако любопытство разбирать стало, что же за Санечка такая, – Санечка рассмеялась.
– А я тут при чем? – Няня любовалась на свою голубушку.
– Помнишь, когда я болела, ты куда ходила за меня молиться? – спросила Санечка и замолчала, таинственно улыбаясь.
– Да куда я только не ходила! – проговорила няня и ойкнула: – Настена! Она мне подсказала, что мало кто знает, но в Никольской, на выезде, икона великомученика Пантелеимона с мощевиком! Я и собралась мощам поклониться и свечечку поставить.
– Ты у Ильинского спросила, где тут образ Пантелеимона целителя. И обронила, что Санечка болеет, очень надо великомученика попросить о здравии. А он сам себе удивился: вымаливает невесту, богобоязненную, добрую, а ведь уже год слышит от людей: «Санечка» да «Санечка». Видимо, любят эту Санечку. Дай, думает, хоть одним глазком взгляну. За тобой вышел хвостиком и к нашему дому пришел.
– Ах ты ж какой шустрый! – изумилась няня.
– Нет, что ты, он дойти дошел, но оробел. И назад повернул. И так с месяц туда-сюда ходил. Уже и я выздоровела, и ты уехала. Однажды ему навстречу от нас эконом семинарский попался, он к матушке по делам заходил. И я возвращалась, уже не помню откуда. Мы втроем столкнулись, и отец эконом нас представил друг другу. Ильинский смущался поначалу, все повторял: «Только не смейтесь надо мной, Санечка», когда мне целиком историю рассказывал. Ох, нянечка, он такой славный!
Няня во все глаза на свою счастливую Санечку смотрела.
– Да что ты в нем нашла? – проговорила няня не слишком и ворчливо – она уже таяла. Раз Санечке хорошо, то и ей хорошо. Но тут же встрепенулась, потому что Санечка выдохнула со смешком:
– Он архангелов видел.
Няня напряглась. Она не знала, как так поаккуратнее выпытать. Санечка сама рассказала:
– Я у него спросила, почему он в семинарию решил идти. Я думала, он ответит «Бога люблю» или что-нибудь возвышенное, про духовную жизнь. Потому что он точно не из тех, которые просто по стопам родительским отправились. А он говорит: «Мне лучше всех братьев грамота давалась. Мать к отцу приставала: «Отдай его» да «отдай дальше. Способошный он. Пускай выучится». Мне учиться нравилось, но зачем мне та учеба сдалась, не сильно понимал. И сам не просился. Озоровать любил. Ох, сколько меня секли за проказы! Ранней осенью мы у дядьки гостили проездом, он не причетник, как отец, а дьячок. Рядом – барский сад яблоневый. Я тем же вечером полез за яблоками. Спрыгнул с забора, выпрямиться не успел, гляжу – а через забор два здоровенных детины переваливают – тоже, видать, за яблоками. Семинаристы. Крылья бумажные приделали к спинам. Затейники. Сторож услыхал шум, с ружьем наперевес к ним. А они ему басом напевно: «Опусти ружжо, старче». Он опустил, хотя оно, может, и не стреляло, с таким еще Ермак Сибирь покорял. Идет ближе, совсем дряхлый дедушка. Семинаристы обратно на забор взбираются. Сторож одного поймал за сапог. Тот как запоет: «Гаврила, Гаврила, схватили Михаила, за десну его ногу, ударь громом, осыпь жаром!» У второго кадило с углями. Как махнет он в сторону бедного сторожа кадилом! Угли как посыплются! Сторож ахнул и отпустил. Семинаристы к себе, я выждал и тоже к себе. Назавтра пришел сторож к дядьке моему, рассказывает: «Не поверишь! Ангелы повадились за яблоками. Своими глазами видел!» Сам такой старенький, что глазки те слезятся. А он крестится и умиляется. Дядька смеется: «Семинаристы, чтоб их, бесчинствуют, вконец обнаглели, надо начальству доложить». А сторож ему не верит: «Архангелы лично спускались. С крыльями. Не жалко и претерпеть ради них. Сподобился на старости узреть. Крылья!» И так мне стыдно стало, как будто я сам его дурил. Ну, думаю, как же так, духовные лица, и негоже себя ведут. Разве можно лицам духовного звания плохо себя вести? Хватит мне озоровать! Духовное лицо пример должно подавать. Потому что на виду. У меня с того случая озорство как отрезало. Подготовился в семинарию. Как «ангелов» увидел этих, так сразу все и понял».
Санечка залилась смехом. И няня разулыбалась, от сердца у нее отлегло.
– Нянечка! Я всего лишь с тобой поделилась! Никому больше не рассказывай! Обещай! А то он смущается, мол, опять в гордыне обвинят. А он совсем не гордый.
Няня закивала.
– Он хороший! Я за ним хоть на край света пойду! Мне не боязно! Самую капельку только. Няня, – перешла на шепот Санечка. – А ты со мной поедешь? Я ему так и сказала: «Без няни с места не тронусь». И он не смеялся, а серьезно собирается идти тебя просить. Я ему сказала, что няню надо перевозить. У нее вещи! Кровать с шишечками и люстерка! Няня без них никуда!
Няня спрятала улыбку. Подумала, что голубушка ее – сущее дитя: ну вот кому эта люстерка нужна? Вслух не сказала.
3 комментария
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарий
ВойтиСпасибо за рассказ. Читала. Но перечитала,такой свет в душе.. Спасибо. С праздником!
Наталья Наумова, С Троицей! Спасибо!!!!!!!
Какой свет от этой истории! Спасибо!!! С Троицей!!!
Ольга Турбич, ну может следующим уже блогом, если найду
Это новелла из романа в новеллах "Бабушкины истории". Есть православные авторы на сайте? Подпишусь. Хочу почитать ваши книги.
Удаление комментария
Вы действительно хотите удалить сообщение ?
Удалить ОтменаКомментарий будет удален безвозвратно.
Блокировка комментирования
Вы дейтсвительно хотите запретить возможность комментировать ?
Запретить Отмена