• Литнет
• Литературные блоги
• Самое страшное слово.

Самое страшное слово.

Давным-давно мы стояли у подъезда и делились сокровенным. Одна девочка сказала, что Юрий Антонов ее папа, только он никому об этом не говорит. И мы все такие "Да ты что?!" Девочка была ярко-выраженной армянкой, но это ведь мелочи, когда пошли настоящие задушевные разговоры с признаниями. Потом другая девочка сказала, что ей нравится Павлик из дома напротив. Павлик этот нравился абсолютно всем, так что ничего удивительного в таком откровении не было. А третья девочка сказала такое, от чего у всех в прямом смысле волосы встали дыбом. Я даже теперь помню, как кожа на голове вздыбилась крупными мурашками. И страшно стало до чертиков. А сказала она то, что говорили тогда многие "Если Брежнев умрет, война начнется".  

Ну да, сейчас такое кажется смешным, нелепым даже. Но только не тогда. В том солнечном счастливом июне, где вода из автомата стоила копейку, а с сиропом 3, пломбир 19, а томатный сок из большого конуса с краником 12-ть, нам всем казалось, что этот мир крутится вокруг тонкой оси под названием стабильность. И Брежнев, при котором мы все родились и выросли был ее основной величиной. Нет Брежнева, нет стабильности, а значит не будет и мира. Потому что мир - это счастье и процветание, а война - это горе, смерть и ад. Извините, но так нас учили и в яслях, и в детском саду, и в школе. У нас даже над городским кладбищем под растяжкой  "Добро пожаловать!" на всякий случай прикрепили и вторую, которую везде крепили "Миру-мир". 

Но вот с чего бы нам 7-8-и леткам так уж бояться войны? В отделах игрушек продавали все ее атрибуты - от пластиковых касок и ножей, до муляжей автоматов. Не говоря уже о солдатиках, танках, самолетах и прочего пластикового мальчукового счастья. Мы были детьми мирного времени, рожденными родителями, которые тоже войны не знали. Но у нас еще были бабушки, старшие тети и дяди, которые много чего запомнили, и много чего рассказывали. И эти их истории про войну настолько пугали, что в наших детский головах чуть ли не с яслей сформировалась устойчивая связка война - это ад. 

Могу доказать. Когда началась Великая Отечественная война моей маме было 2 года, но вот моей тете уже исполнилось 8-мь. И она прекрасно помнит, что с ней произошло. Это история о том, как с началом войны московских школьников эвакуировали почти на линию фронта. И это реальная история. В ней нет ни правых, ни виноватых. У работников госучреждений был план на случай войны, по которому они должны были эвакуировать детей. Все заранее расписали по пунктам, все согласовали в высших инстанциях и утвердили на самом высоком уровне. Это был хороший план и его неисполнение автоматически приравнивалось к предательству. Со всеми вытекающими последствиями.  

Это история - трагедия исполнителей, которые на практике убедились, что войны по правилам не бывает. Война - это всегда бои без правил.      

Воспоминания моей тети я оформила в рассказ  Последний день детства

Героев несколько: дети Лялька и Митька. Обычные 8-и летки, серьезная девочка и шкодливый мальчик.

Мама Ляли работала учительницей в той же школе. Она преподавала у третьего класса А. А Лялька с Митей закончили первый класс Б. По правилам учителя и пионервожатые должны были сопровождать учеников в эвакуацию. Так что мама, зная план, была уверена, что окажется с дочерью в одном месте — пионерском лагере Зори. Вообще-то она всегда выступала ярой противницей близости с Лялей в школе. И категорически запретила прибегать к ней на переменах. Но это был другой случай. Как она выражалась чрезвычайный.

- Ты уж присмотри там за моим Митькой, - тетя Клава всхлипнула, - Он у меня такой неугомонный.

- Пойду соберу паек, - Митька зашевелился под столом.

Лялька схватила его за руку.

- Ты что опять на войну побежишь?!

- А ты думаешь! Такой случай! - с жаром подтвердил тот ее наихудшие опасения.

Тетя Клава была права. Отправить Митьку в эвакуацию было большой ошибкой.

Взрослые - их родители. Которые понимают больше и бояться сильнее. 

Отец Ляли в тот день вернулся домой рано. Он влетел в комнату и замер на пороге, не зная, что сказать жене. Не зная, стоит ли говорить. Не зная, надо ли ее пугать, чтобы она смогла разделить с ним его собственный страх, который раскачивал его сердце в таком бешеном ритме, что то грозило сорваться со всех удерживающих его в груди вен и артерий. Его жена закрывала чемодан и замерла, навалившись на его коричневый бок, удивленно уставившись на мужа.

- Вася?! Ты чего так рано?

- Зина, грузовики в школу вернулись?

- Грузовики?

Он закрыл дверь, оставшись с ней наедине. С ней и со своим страхом.

- Да, да, грузовики. На одном из них Лялька уехала в лагерь. Эти грузовики вернулись?

- Ну... - Зина бросила чемодан и выпрямилась, - Что-то случилось?

- На Стромынском шоссе разбомбили обозы.

- На Стромынском...

- Зина!

- Да, да, прости, - Она села на чемодан, обхватила плечи руками, - Я ничего не знаю.

А еще правила. 

Спустя полчаса Василий ворвался в кабинет директора школы. Строгая дама Анна Андреевна с тугим пучком седеющих волос на затылке, с острым как у хищной птицы носом, непонимающе уставилась на него.

- Вы...?

- Ковалев. Василий Игнатьевич Ковалев. Муж Зинаиды Прокофьевны. Вашей учительницы. И отец Оли. Вашей ученицы Первого класса Б, - скороговоркой выпалил он, - Анна Андреевна грузовики, которые отвезли наших детей в лагерь, вернулись? Или нет?

Брови директора поползли вверх, собирая тонкую кожу в гармошку.

- А почему, собственно, такой вопрос?

- Стромынку сегодня днем разбомбили. Погибло много людей.

- Я ничего такого по радио не слышала.

- Взрывы-то вы слышали! Это же недалеко! Да вся Москва только об этом и говорит! - вспылил Василий.

Брови Анны Андреевны упали на положенное им место. Нос заострился еще больше.

- Товарищ Ковалев! - сухо отчеканила она, - Я директор школы. Я реагирую на официальную информацию, а не на слухи. И я не обязана перед вами отчитываться. Вам это понятно?

И то, что ломает все правила и планы. 

«Они убьют папу!» - пронеслось в голове.

Она тут же представила, как станет пусто в этом мире без папы. Ей, маме... Как они будут жить дальше? Без него. Ей очень хотелось вскочить и побежать к нему, закрыть его собой. Но она понимала, ей не успеть. Бомбы снова падали, мешая верх с низом, воздух с землей. Вокруг стоял грохот, вой, визг. Видно ничего не было. Ляля вспомнила ночные бомбежки, которые они с мамой и всеми жильцами соседних домов вместе пересиживали в подвале. Тогда она не понимала, чего так боятся все взрослые. Подумаешь, какие-то далекие бумы. Что в них страшного? Теперь она поняла. Не страшно, если взрывы далеко. А рядом это очень страшно. Так страшно, что хочется перестать чувствовать, потому что от страха очень больно. Все тело сводит и болит от страха. Не за себя. За папу. Она вспомнила глупую бабу Нюру из первого подъезда, с ее сказками про Бога. Ляля еще сильнее зажмурилась, прижала ладошки к ушам, чтобы ничего ей не мешало и, сжавшись в траве комочком, отчаянно зашептала, стараясь перекричать визг и грохот в своей голове:

- Дорогой, уважаемый Бог. Не убивай моего папу. Ну, пожалуйста! Мой папа очень хороший. Он добрый человек и настоящий большевик! Он строит метрополитен. Он любит меня и маму! А еще его ценят на работе! Весной ему даже грамоту вручили! Я не вру! Дорогой бог, если нужно кого-то убить, то пусть убьют кого-нибудь другого. Только не моего папу! Я очень тебя прошу...

На нее упало что-то тяжелое, придавив к земле. Сильная рука обхватила ее и потянула к себе. Другая рука притянула к ней Тоню.

- Все хорошо, - прошептала Варя, - Не бойтесь девочки! Скоро все закончится.

И точно, почти сразу стало тихо. Как будто Варя добрая волшебница наколдовала тишину. Самолеты улетели.

Снова наступила та мертвая тишина, которую слушать страшнее, чем визги и грохот бомбежки. Ветер снова шуршал листьями.

- Папа... - хотела крикнуть Ляля, но выдохнуть получилось только сиплый хрип. Варя придавила ее своим телом.

Ляля попыталась пошевелиться. Ей удалось вытащить из-под вожатой левую ногу.

- Варя, - позвала она.

Варя не ответила. Она стала очень тяжелой. Не такой, как при бомбежке. А намного тяжелее, как будто на Варю кто-то положили еще одного человека.

Вот почему с детства для меня самое страшное слово - это "война".