Новинка бытовое фэнтези
Даниэль Брэйн
Гнилое яблочко
Знакомьтесь, это Елена. Контрол-фрик, миллионерша и сэлфмейд, потому что в нашей стране нет пока миллионерш-не сэлфмейдов. Она живет в свое удовольствие, создает правдивые сказки, раскатывает по миру и не очень любит людей. Ей почти пятьдесят, но ей нет до этого никакого дела, и согласитесь, что нам на ее месте тоже было бы наплевать на дату в паспорте.
А это Лелюшка. Ей всего девятнадцать, и каждый ее день - борьба за жизнь. Внебрачной дочери плюют вслед даже нищие, ей не дают покоя собственная семья, односельчане, даже барыня. Бессловесная калека, она радуется уже тому, что может снова увидеть звезды.
Елена и Лелюшка теперь одно целое, и Елену совсем не устраивает такой расклад. Она сделает все и даже больше, чтобы стать свободной и счастливой, и не оглянется на тех, кто еще вчера мечтал, чтобы ее не было на свете.
Кончилось все как-то сразу и навалилось тишиной, мраком и смешанным с холодом жаром. Я открыла рот, потрогала языком воздух, поняла, что могу дышать, а тело изломано, будто я побывала в камнедробилке. Горло жгло, мутило гарью, тянуло сплевывать ее, щека и руки были обожжены, и отчего-то я, превозмогая это жжение, завертелась, щупая камеру, и в этот момент появились цвета, звуки и запахи.
Треск, заполошные, безумные крики, рыжие всполохи сквозь темноту, вонь натурального дерьма и пожара, кто-то долбил по рынде так, что заложило уши. Камеры не было, как и рюкзака, я не чувствовала привычную тяжесть, к тому же намокшую, зато новая боль, резкая и незнакомая, полоснула по спине с такой силой, что я вывернулась и заорала.
Мутное пятно перед выеденными грязной водой глазами и темнота не позволяли рассмотреть мужской силуэт, гудение рынды смешивалось с криками, ноги были своенравными, не моими. Но тьма была не дефектом зрения, она окружала, не давала сосредоточиться, не могло пройти три-четыре часа, я не пробыла в воде столько времени.
— Убогая паршивка! — рявкнул мужик и занес руку с хлыстом, и я едва прикрыла лицо и глаза, удар пришелся по плечу и задел грудь и шею. — Лишь бы отлынивать! Поднимайся, если еще не сдохла! Ну!
Я кашлянула прогорклой слизью. Зрение прояснялось, но с трудом, слова застревали в горле, будто я не умела говорить. Вместо заслуженной мужиком отборной брани вырвалось бессвязное мычание, и мужик, наклонившись, вздернул меня за воротник и поставил на ноги.
Догорал дом — крыша рухнула, и мужики бестолково бегали, звеня пустыми ведрами, выли бабы, кто-то катался по земле, но не сбивая пламя, а так, для виду. Мычала корова, рында гремела, я рассматривала мужика — щупленький, плешивый, с глазами навыкате, в темной рубахе и с бородой, в попытке поймать неподдающиеся слова я поднесла ко рту израненную руку, и не стало не то что слов — разума.
Это не мои руки художницы с характерной мозолькой на среднем пальце, руки женщины пятидесяти лет, ухоженные и возрастные. Я смотрела на грубые, натертые руки юной девушки, никогда не знавшие маникюра, растресканные до крови, с обкусанными ногтями. Я смотрела на прожженные рукава грязной рубахи, на изгвазданный сарафан, на ноги в растоптанных, расползающихся лаптях, и медленно, неотвратимо понимала, что Елены Горячевой, Хэлен Хэккет в последнем браке, режиссера-мультипликатора с мировым именем и беззаботной рантье, больше не существует.
Где-то остались пентхауз, вилла на Корфу, студия с пятьюстами сотрудниками и миллионные вклады в банках. Где-то все еще существовали мобильная связь, шумные светлые аэропорты, экологические активисты и безлактозное молоко, а на меня таращился с ненавистью лупоглазый мужик и проклинала корова. Мне было трудно стоять, тянуло левую ногу, и все еще не находилось не то что слов, а самой речи. Мужик занес хлыст, он был намерен измордовать меня до полусмерти.
— Не бейте ее! Не бейте! Лелюшка! Моя Лелюшка! Батюшка погорел! Батюшку крышей завалило! Остались мы сироты-ы!
Молодая девчонка в таком же потрепанном, испачканном сажей сарафане, как мой, повалилась на землю, обхватила меня за лодыжки и разрыдалась.
Сгоревшая дотла изба, обезумевшая мать, младшие сестры, неизгладимые увечья и проклятье: кто пустит меня под свою крышу, потеряет дочь. Мне девятнадцать, я не должна была появиться на свет, и каждый свой день я с кровью вырываю у барыни, старосты, односельчан и собственной семьи.
Мне сорок девять, и у меня было все — комфорт, достаток, влияние, доброе имя. На дымящемся пепелище себя прошлой я клянусь — кошмарной сказке я напишу сценарий, который меня устроит, какую бы цену ни пришлось заплатить мне и всем, кто жаждет моей скорой смерти.
Альтернативная Россия XIX века, крепостное право, запредельно циничная зрелая героиня, агрессивное прогрессорство, исторически достоверный крестьянский быт, детектив, друзья и враги, пугающие суеверия наших предков, выживание.
1 комментарий
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарий
ВойтиСпасибо ❤️ ❤️ ❤️
Удаление комментария
Вы действительно хотите удалить сообщение ?
Удалить ОтменаКомментарий будет удален безвозвратно.
Блокировка комментирования
Вы дейтсвительно хотите запретить возможность комментировать ?
Запретить Отмена