Балерины на пенсии

Балерины на пенсии

Первой, как обычно, просыпается Марина. Прохладно, печка остыла, нужно подбросить дров, но вылезать из-под одеяла не хочется. Марина с надеждой посматривает на другой конец комнаты, где стоит кровать Полины Максимовны. Бесполезно… Полина Максимовна никогда не встает раньше восьми. Если прислушаться, можно даже различить тихое похрапывание.

Марина выбирается из постели, ощупью находит шлепанцы, шаркает к печи, на ходу растирая ноющую поясницу. Трудно поверить, что лет тридцать назад эта заплывшая дряблым жирком женщина парила над сценой, приводя соперниц в отчаянье своим природным темпераментом и умопомрачительным прыжком. Тридцать лет не такой уж гигантский срок, и можно было бы обнаружить хоть какие-нибудь следы былой грации, но — увы — следов не осталось.

Почти темно, и пройдет не меньше получаса, прежде чем рассеются утренние сумерки, ведь на дворе самый конец осени. Когда комната снова наполняется теплом, и закипает кофе, Полина Максимовна открывает глаза. Сегодня она обходится даже без кислого «сдобрутром», видно, проснулась не в духе. Она откидывает одеяло, садится на кровати, поднимает и опускает плечи, поворачивает голову направо-налево. Встает, делает наклоны, поднимается на цыпочки. Да, Полина Максимовна старается держать форму… Массу неприятностей ей доставляют ноги. Она тщательно бинтует их на ночь эластичным бинтом, втирает всевозможные чудодейственные составы в набухшие вены, однако без особого результата. Нужно делать операцию, но стоит ли… Божественной красоты ножки, которые приводили в восторг многочисленных поклонников, не желают быть прежними. Лицо и все остальное огорчает не настолько сильно, но все же огорчает.

Полина Максимовна придирчиво рассматривает в зеркале впалые щеки, увядшую кожу на гордой лебединой шее, наносит утренний крем, затягивает тонкую талию поясом халата. Она по-прежнему держится очень прямо, укладывает волосы в пучок и носит одежду, подчеркивающую фигуру.

Дамы молча пьют кофе за низким столиком и курят, потом по скрипучей лестнице спускаются на первый этаж, умываются под ворчливым краном-инвалидом, наскоро завтракают вчерашней кашей в полутемной столовой. Тут гораздо холодней, чем в единственной комнате наверху, но можно и перетерпеть это мелкое неудобство. К тому же, совсем скоро они уезжают. Нынче компаньонки отправляются в город за пенсиями.

Во время завтрака они неохотно обмениваются короткими репликами. Сторонний наблюдатель был бы слегка удивлен тем, что только одна называет другую на «вы» и по имени отчеству. Когда Марина после училища пришла в театр, Полине Максимовне было уже под тридцать, и такой стиль общения считался вполне естественным. Сейчас разница в возрасте давно стерлась, и Марине порой кажется, что их беседы напоминают диалоги барыни и горничной, но сказать об этом вслух она не решается. Дача, где они проживают вдвоем уже четвертый год, принадлежит Полине Максимовне, а Марина находится здесь на птичьих правах. Собственно говоря, жилплощадь у нее есть, но отношения с невесткой не сложились, и после череды жутких скандалов пришлось покинуть собственную квартиру, почти что сбежать.

Полине Максимовне, в отличие от Марины, скандалить было совершенно не с кем, но жизнь в городе в последнее время и для нее стала отвратительной. Окончательно убедившись, что пенсия — всего лишь жалкие гроши, бывшая прима сдала на долгий срок свою квартиру в самом центре и обосновалась на давно пустовавшей, еще отцовской даче. Однажды, выйдя на вокзале из пригородного автобуса, она случайно встретилась с Мариной, которая уже почти неделю ночевала в зале ожидания и от безысходности впала в какой-то ступор. Решение пришло спонтанно. Две одинокие пенсионерки отложили подальше былую неприязнь и зажили вместе.

Утро наконец-то вступило в свои права, даже разок выглянуло бледное солнце и тут же скрылось, буквально на секунду осветив комнату. Полина Максимовна застегивает приталенный кожаный плащ, сдвигает чуть набок шляпку, перекидывает через плечо пушистый шарф. Она коснулась губ тускло-вишневой помадой и подкрасила свои и без того еще темные и густые ресницы. Выглядит она элегантно и прекрасно знает это. Любой встречный может догадаться, что перед ним бывшая балерина или актриса. На Марине — поношенное, зато теплое стеганое пальто и шапка, собственноручно связанная крючком. Пора в путь.

До автобусной остановки идти примерно двадцать минут. Вдоль дороги ежатся голые кусты, небо сливается с серыми дощатыми заборами, в общем, картина нерадостная. Но когда, всхлипывая и покряхтывая, подкатывает автобус, настроение сразу поднимается. В салоне тепло, даже жарко. Пассажиров совсем немного, и есть свободные места. Через час, безо всяких приключений добравшись до города, компаньонки расстаются. Они прописаны в разных районах и получают пенсии в своих привычных отделениях банка.

В конце дня Полина Максимовна распахивает калитку, проходит по замощенной дорожке. На даче уже горит свет, на плите что-то булькает в кастрюльке. Марина успела вернуться с предыдущим автобусом. Полина Максимовна достает из шуршащего пакета пару банок кофе, упаковку зеленого чая, коробку с миндальными пирожными. В двух увесистых Марининых сумках, которые стоят на полу — консервы, гречка, соль, стиральный порошок. Конечно, этого хватит ненадолго, и на следующей неделе кому-нибудь придется снова ехать в город. Можно еще наведаться в ближайший деревенский магазинчик, но дамы посещают его неохотно, только в самых крайних случаях, ведь торгуют там всякой дрянью и к тому же втридорога. Марина все лето возится на участке, разводит огурчики, лучок и всякую зелень, сажает несколько длинных рядов картошки. Древние яблони, сливы и вишни порой радуют урожаем. В еловом лесочке полно грибов и черники. Все это сушится, варится, солится, маринуется, закатывается в банки. В холода, когда не хочется никуда выбираться, припасы здорово выручают компаньонок.

Полина Максимовна побывала на выставке импрессионистов, купила в аптеке разрекламированную мазь для вен, прогулялась по книжным магазинам. Марина тоже неплохо провела время — заглянула к своей приятельнице, когда-то служившей с ними в одном театре. Марина любит попить в гостях чайку и посплетничать. На обратном пути к вокзалу она обычно выходит на одну остановку раньше, сворачивает в переулок, останавливается во дворе своего бывшего дома. Вот занавеска в крайнем окне четвертого этажа дрогнула и сдвинулась, значит, невестка или сын уже вернулись с работы. Там, наверху, в пыльном полированном шкафу осталась каракулевая шуба, которая очень бы пригодилась зимой, но Марина никак не решается ее забрать, хотя сын по телефону уверяет, что прийти можно в любое время. Почему-то кажется, что если она заберет все свои вещи, то окончательно потеряет права на это жилье.

Марина звонит сыну только по большим праздникам, сам он так ни разу не позвонил. Об этом она предпочитает никому не рассказывать, зато с удовольствием передает Полине Максимовне только что полученные сведения о знакомых, так или иначе связанных с театром. Обе успели слегка отдохнуть друг от друга, снова готовы общаться и охотно делятся впечатлениями о прошедшем дне.

Жизнь, по большому счету, кажется вполне приемлемой. Дом преспокойно простоит еще не один десяток лет. Разумеется, не помешало бы кое-что отремонтировать и подновить. Но дамы стараются экономить и с огромным сожалением расстаются с деньгами, поэтому серьезных преобразований дача вряд ли в ближайшее время дождется. Основная статья расходов — дрова, которые привозит поселковый сторож, и счета за электричество. Расход дров строго рассчитывается, и в холодное время года компаньонки перебираются в одну комнату на верхнем этаже. А вот в теплый сезон здесь благодать, если не считать скуки и безнадежности. С наступлением весны местность оживает. Эти профессорские дачи появились еще до войны, сменилось уже несколько поколений, и теперь публика подобралась довольно пестрая. Однако участки просторные, и дома стоят так обособленно, что при желании можно вообще не видеть соседей. Круглый год здесь еще проживают лишь две пожилые семейные пары. Марина время от времени с ними общается, но Полина Максимовна — никогда и, надо добавить, от этого не много теряет. Добровольное затворничество слегка приукрашивают богатая библиотека и радио.

Тихо позвякивают изящные ложечки и белые фарфоровые чашки с золотистыми ободками. Абажур заливает уютным светом скатерть с вышитыми розами. Полина Максимовна как бы невзначай вспоминает о букетах, которые ей дарили:

— Просто удивительно, порой нельзя было купить ничего, кроме чахлых гвоздик… Где только они доставали те дивные цветы? А в некоторые букеты прятали письма с признаниями в любви, предложениями руки и сердца...

Полина Максимовна так никогда и не была замужем, хотя романы, конечно, случались. Есть о чем вспомнить. Она продолжает:

— Знаешь, я все-таки не жалею, что семьи не получилось. Муж, дети — да, это прекрасно. Только они не всегда остаются по-настоящему близкими…

Тут Полина Максимовна могла бы упомянуть о Маринином сыне, но великодушно молчит. Обе настроены мирно. Правда, частенько в таких вечерних беседах слышатся отголоски давних закулисных интриг, оживает былое соперничество, всплывают коварно отнятые роли и вспыхивают бесполезные ссоры, после которых компаньонки надолго замолкают.

Вечер пролетает незаметно. Они поднимаются наверх, желают друг другу спокойной ночи и расходятся по своим углам. Засыпая, Марина привычно думает о том, что снова окажется на улице, если Полины Максимовны вдруг не станет. Марина потихоньку откладывает деньги, остающиеся от пенсии. У нее мечта купить комнату в коммуналке, но мечта настолько призрачная, что вряд ли когда-то осуществится. Может, Полина Максимовна напишет завещание, ведь прямых наследников у нее нет? Впрочем, все равно, все равно… Мерно тикают часы на подоконнике, пахнет сушеными травами и кофе… Ветер давно стих, луна блестит, как серебряная монета. Старые женщины крепко спят, а за окнами идет первый в этом году снег. Снежинки в пышных белых пачках медленно кружатся и не торопятся падать на мерзлую черную землю.