Боль. Как я устала от боли. Раньше она подкрадывалась неожиданно, делала своё разрушающе уничтожающее действо и также неожиданно убиралась восвояси. После одной – двух принятых таблеток я была в состоянии встряхнуть своё помутнённое от резкой пронизывающей боли сознание, выпить в тишине горячего кофе и бежать дальше работать, суетиться.
Это было раньше. Наверное, боль была такой же молодой, как и я. Она могла прибежать ниоткуда и необдуманно, с треском и звоном в моих ушах, постучать по голове. Потом вдруг, так же неожиданно, жалея моё молодое сознание, быстро исчезнуть, освобождая виски от надоедливого звонкого ксилофона, и, словно прося прощения за свою бестактную игру, оставляла после себя шлейф некоторого блаженства.
– Я ещё вернусь! Не забывай меня, – напоминала она мне иногда недомоганием и небольшой тошнотой. Злилась, если я старалась не замечать её, заливая очередной порцией кофе.
– Ты не хочешь со мной общаться? – бесилась она, – ладно, ты ещё меня вспомнишь!
Месть её была изощрённой. В трудные минуты жизни, когда мои нервы скручивались в такой тугой клубок, а энергия и разум работали, не зная перерывов, когда решалось неразрешимое, и я, трижды сплёвывая, с радостью вспоминала, что боль меня не тревожит, я на время забывала о ней. Но тогда, когда, преодолев все препятствия, я могла ослабить и медленно распутывать узлы затянутых проблем и могла праздновать победу над очередными обстоятельствами, вдруг появлялась она:
– Ты заметила, я не мешала тебе, когда ты решала свои проблемы? Теперь ты освободилась от этого груза, и я хочу быть с тобой. Какие таблетки, милая?! Ну, давай, давай, глоточек кофе и вперёд! Поиграй со мной!
И начиналось. Её играм не было предела. Она, как непослушный ребёнок, носилась по моей голове, собирая свой оркестр. В висках отбивал ритм привычный ксилофон, к нему подключались тяжёлые удары больших барабанов в затылке. Лихо выплясывал свой нервный танец тик на левом глазу, а веки от полученного удовольствия распухали и словно мягкими подушечками накрывали мои глаза.
– Милая, ты плохо видишь? Круги перед глазами? Всё плывёт и вращается? Дневной свет тебе мешает? А как ты хотела? Хорошую музыку надо слушать, закрыв глаза и погружаясь в себя. Погружайся, погружайся. Моя музыка тронула твоё сердце? Правильно! Слышишь, как оно стучит? Вслушайся в мелодию слова? Та-хи-кар-дия!
Какая красота!
Отбарабанив свои партии и получив от меня благодарность – укол с лекарством, обессиленная боль со своими товарищами "музыкантами" засыпала от усталости, оставляя после себя неразбериху и кавардак в моей голове.
К вечеру расслабленные нервы, которые от диких танцев не прошеных гостей на всё махнули рукой, от обиды начинают раскисать.
– Сколько можно тебя просить? Не надо нас так туго скручивать! Ну почему одним можно всё, а нас ты держишь в узде? Сколько можно нас завязывать узлами? Терпение и у нас лопнет. Уже лопается!
И я начинаю развязывать туго скрученные нервишки, и на глазах появляются слёзы. Они текут непроизвольно, не подталкиваемые обидой или воспоминаниями. Я плачу от бессилия. От того, что всем кажусь сильной, гордой, целеустремлённой. Но я бессильна перед болью, как перед разбушевавшимся маленьким ребёнком, которого за его проказы могу пожурить, но тут же забываю о них, стоит ему что-то прощебетать и нежно улыбнуться. Раскрутив последний узел своих взбунтовавшихся нервов, успокоенная, я засыпаю. Но утром, ещё обессиленная от произошедшего ночью, я встаю с постели, иду на кухню. Наливаю в чашку свой горячий кофе и, открыв окно, с жадностью вбираю в себя свежий воздух, словно дышу в последний раз.