Черветери

Черветери

Берти не хотел идти на кладбище Черветери. Его заманили.

В сущности, это не настоящее кладбище, не освященная церковная земля с надгробными камнями. Это — скопище невысоких круглых курганов, в каждом из которых есть арка и ступеньки, ведущие вниз, в могильную тьму. Кое-кто из старших ребят при свете дня отваживался туда заходить. Они рассказывали, что там, внутри — настоящие жилища, с опорными столбиками, покрытыми затейливыми узорами, с топчанами, сложенными из земли или плоских камней, вроде бы даже с очагом. Мальчишки недоумевали — получается, там жили? Нет, — говорили старшие, — падре Реголини объяснял, что они эти землянки строили для мертвецов. Они верили, что мертвецы живут в своем загробном мире совершенно так же, как и живые — в своем. Стало быть, им тоже нужен дом с очагом и кроватью.

И вот теперь, в канун Всех святых, стайка ребят столпилась на дороге, за изгибом которой темным горбом поднимался первый курган. Смеркалось, воздух темнел, терял прозрачность. Курган уже нечетко вырисовывался на фоне желтоватой полоски заката, словно его контуры слегка курились. Мальчишки решали, кому идти первым. Когда вышли, было еще светло, потому и весело от мысли сунуться в сумерках туда, куда не всякий полезет днем. Но вот почти смерклось, и — нет решимости ступить на землю мертвых язычников…

— А говорят, там можно найти сокровища, — сказал один мальчик. — Говорят, они в этих мертвячьих домиках оставляли золотые тарелки… и серебряные кубки тоже. Кольца, там, всякие… чтобы, значит, богатый человек и после смерти был богатым.

— А бедные покойники ему, небось, завидовали…

— Тут бедных не хоронили. Стали бы ради какого-то бедняка такие холмы городить!

— Мечтайте! Все эти сокровища давным-давно растащили. Еще за тыщщу лет до вас. Последние забрал ваш падре Реголини.

— А, может быть, там все-таки жили? — произнес Берти.

— А ты, что, боишься? — весело удивился кто-то. — Трусишка!

Вот с этого все и началось. Когда восемь человек смеются и называют тебя трусишкой, ничего не остается, как пойти первым.

— Да ну вас, — сказал Берти. — Это же просто землянки. Так и быть, пойду вперед и гляну, все ли там спокойно. А потом позову вас, раз уж вы струсили идти всей толпой…

И, не слушая возмущенных возгласов, Берти направился к темному конусу.

Он дошел до кургана, немого и совершенно мертвого, окинул взглядом теряющуюся во тьме, превратившуюся из красноватой в серую дорожку, и махнул рукой мальчикам. Судя по приближающемуся гомону, они двинулись следом.

Так они и шли — Берти впереди, его товарищи на некотором отдалении. Как вдруг впереди приоткрылась дверь, и навстречу им блеснул свет…

Крики, топот удирающих приятелей. Тусклый свет, показавшийся в кладбищенской тьме ослепительным…

Берти поднял глаза и наткнулся взглядом на бараний череп над входом. Успел подумать — откуда тут люди? Тут и днем-то обычно ни души. Плетеная из тростника дверь в мертвое жилище была приоткрыта, а из узкого дверного проема высунула нос отвратительная старая карга.

— Шево ходишь? Шево надо? — прошамкала она, размахивая закопченной лампой.

— Простите… синьора… — только и смог сказать Берти. — Ухожу я… ухожу…
А ноги приросли к месту.

— Вот и уходи, — проскрипела старуха. — Тут не одни стриги живут, ешть кое-кто и пострашнее…

«Пострашнее вас?» — изумился про себя мальчик.

Берти повернулся и побежал прочь.

— В Канун дверь прикрывай, малец, — просипела вослед ему стрига. — Прикрывай, когда заходишь, прикрывай, когда выходишь…

Свет за спиной пропал, видать, старуха последовала своему совету и прикрыла дверь.

…Было уже совсем темно и наползал туман, когда Берти зашел к матушке Магдалине, своей крестной.

Как только прибежал он домой, выпучив глаза и тяжело дыша, мать, выбранив его за долгую вечернюю отлучку, велела отнести крестной корзинку с домашней едой.

Крестная Магдалина, седая, тихая женщина, была словно вечно на что-то обижена. Так красноречиво опускала она уголки губ, так постно потупляла взор. Берти всегда казалось, что угодить ей попросту невозможно. А тут вдруг встретила его ласково, обрадовалась, как собственному сыну.

— Леоне передавай спасибо. Спасибо за все, за все… — сказала она. — Благослови тебя Бог в канун Всех святых, я ведь всегда тебя любила…

Странно было Берти, когда он спускался по темной лестнице. Вдруг на каменной ступеньке пошевелилась тьма. Вспыхнули сине-зеленым два глаза, словно болотные огни. «Кошка? Такая огромная?» — удивился было Берти, но свечение тут же и померкло. Померещилось!

Пулей выскочил на улицу. Повернулся, задрав голову, глянул на освещенные окна. В одном из них застыла крестная Магдалина. Она смотрела прямо на него, словно повторяла — благослови тебя Бог в канун Всех святых.

Берти побежал домой сквозь туманный сырой вечер. И, подходя уже к дому, вспомнил, что не притворил за собой дверь, выходя от крестной. И с чего вдруг у него такие мысли?

…Мать пришла от Магдалины, села и заплакала. Потом вытерла слезы и рассказала Берти, что, войдя через незапертую дверь, увидела крестную, сидящую в кресле у окна. Перед ней догорала в подсвечнике белая свеча. На столе стояла не разобранная материна корзинка. Крестная смотрела в окно, на улицу, по которой накануне вечером убежал Берти. Она была мертва.

Только не сказала мать, что на подоконнике, на белоснежном Магдалинином переднике видела она следы сажи, словно побывавшая тут вчера тьма принесла ее на своих лапах или крылах…