Цвет ночи

Цвет ночи

...Ночь опустила черное покрывало, похитив у мира звуки и краски дня. Тишину нарушал лишь неумолчный стрекот цикад, да ветер иногда доносил обрывки тягучего распева дудука и уханье барабанов. На холме, в окруженном зубчатыми стенами небольшом венецианском дворце, этой ночью устраивали пышное празднество.
Вот послышался неровный стук копыт. По каменистой дороге, ведущей к дворцу, скакал молодой мавр, нещадно погоняя усталого коня. Он торопился доставить своему господину долгожданное послание из далекой страны неверных...

***

Жоффрей де Пейрак, колдун, друг Мулея Исмаила и его посол при дворе Великого султана Оттоманской империи, давал роскошный пир в ознаменование успеха, достигнутого в переговорах с султаном султанов. В своей резиденции в окрестностях Кандии он принимал турецкого наместника Крита и его приближенных. Длинный стол в огромном зале был уставлен золотыми и серебряными блюдами с изысканными яствами. Хозяин дворца сидел на возвышении во главе стола; неизменная маска из прекрасно выделанной кожи закрывала его лицо до самых губ и служила постоянным источником споров: прячется под ней какое-то жуткое уродство или знак, оставленный Иблисом?
К возвышению подошел слуга и склонился в низком поклоне:
– Мой господин, прибыл Абдулла.
– Он привез письмо? Где он?
– Да, господин. Он ожидает тебя в библиотеке.
Де Пейрак поднялся и, учтиво извинившись за то, что вынужден оставить гостей, покинул пиршественный зал. Быстро пройдя по крытой галерее, он почти вбежал в неярко освещенную библиотеку. Темная фигура Абдуллы застыла возле окна.
– Письмо! – отрывисто бросил де Пейрак.
Мавр прикоснулся рукой ко лбу и к сердцу, приветствуя его, и протянул пакет, обернутый в тонкую кожу. Де Пейрак рванул стягивающий его шнурок, сорвал печати и жадно вчитался в письмо отца Антуана.
«... вышла замуж … мадам де Плесси-Бельер... ребенок, сын маршала...»
Буквы не желали складываться в слова, слова – доходить до сознания.
Ночной мрак хлынул в библиотеку, захлестывая его с головой. Стало трудно дышать. Пальцы судорожно смяли листок. Абдулла упал на колени и простерся ниц у его ног, ожидая неминуемой кары за дурные вести. Де Пейрак, не взглянув на него, медленно повернулся и вышел из библиотеки.
Цвет ночи – черный... Ему следует вернуться к гостям. Хорошо, что на лице маска...

***

Пир закончился, и де Пейрак смог наконец-то остаться один. В расстегнутой на груди арабской рубахе и просторных штанах лежал он на подушках в своих покоях, устремив немигающий взгляд на резной узорчатый потолок.
Чего же он ожидал от прелестной вдовы? От женщины, подобной Анжелике? Почему ему так больно? Почему он, прошедший через ужасы пыточных застенков, чудом вырвавшийся из объятий смерти, переживший самые невероятные приключения и, казалось, на все теперь взирающий с иронией, оказался сокрушен банальным по своей сути известием о ее браке с красавцем-маршалом?
Он не мог найти ответы. Вернее, один ответ был: это любовь сделала его слабым. Да в придачу еще и глупцом – ведь вся его хваленая ученость не помогла Пейраку осознать свои заблуждения и самонадеянность.
Его уединение нарушил старый Мустафа, распорядитель дворца.
– Господин, новая рабыня просит дозволения танцевать для тебя.
Более неуместный для подобного увеселения момент нельзя было и придумать! Он перевел взгляд на старого слугу, не вполне понимая, о какой рабыне тот говорит. Распорядитель истолковал молчание господина по-своему и хлопнул в ладоши.
В комнату скользнула невысокая девушка, за ней шел еще один слуга, сгибаясь под тяжестью нескольких барабанов. Он устроился в дальнем углу; рядом с ним присел,скрестив ноги, Мустафа.
Рабыня вышла на середину комнаты, и де Пейрак узнал ее: Сальва, несостоявшаяся одалиска, купленная им пару месяцев назад. Он приобрел ее под воздействием мгновенного порыва, из сострадания и чтобы избавить от еще больших гнусностей, и собирался изыскать возможность отправить ее на родину. Сказать по правде, в круговерти важных событий последних недель он позабыл о ней. Сейчас же память услужливо нарисовала знойный полдень, мощеную площадь перед батистаном, заполненную людьми, и затравленный взгляд юной рабыни.

***

В тот день ожидалась продажа большой партии пленниц из Эфиопии. Время от времени де Пейрак наведывался на невольничьи рынки, особенно когда до него доходили слухи о какой-нибудь необыкновенной рабыне, выставленной на аукцион. Его положение обязывало следовать многим восточным традициям, в том числе и тем, которые касались женщин.
Батистан, прямоугольное здание в византийском стиле, стоял на холме. Торги уже начались, и на площади перед коваными воротами собралась толпа. Подъехавший в сопровождении своей марокканской охраны де Пейрак спешился и хотел пройти внутрь, однако остановился: его внимание привлекли сгрудившиеся на противоположном краю площади люди. Похоже, и там продавали невольников. Это случилось впервые на его памяти, и он отправился взглянуть на небывалое зрелище, сделав знак Абдулле следовать за ним.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении стало понятно, почему купец, низенький толстый сириец, не рискнул продавать свой товар внутри батистана. Немолодые мужчины и женщины, изнуренные работой, некоторые со следами кандалов – немудрено, что купец не захотел платить взнос и надеялся поскорее сбыть их за бесценок здесь, на площади. Де Пейрак пожал плечам и собирался уже уйти, но вновь остановился, услышав, как сириец спорит с одним из покупателей, турком в огромном тюрбане, заколотом рубиновой брошью. Де Пейрак заметил среди женщин одну, бывшую намного моложе остальных. Спор шел из-за нее.
– Тридцать дукатов?! Как можно! За такую красавицу-одалиску! Ее готовили для гарема Великого султана, да продлит Аллах его дни! – Несмотря на желание как можно быстрее продать невольников, купец все же не уступал придирчивому покупателю.
Ответом ему был громовой хохот турка.
– Почтенный Рияд, верно, солнце напекло тебе голову! Султан султанов, да наполнит Аллах его дни своей благостью, оскорбит свой взор, едва взглянув на нее!
Жоффрей де Пейрак бросил взгляд на «одалиску», стоящую с опущенной головой. Черные спутанные кудри падали на ее исхудалое смуглое лицо. Действительно, купец привирает. Вряд ли эта несчастная девчонка предназначалась для гарема султана.
– Сорок дукатов! Это последнее слово. Возьму для моих янычар, – проворчал турок.
Купец воздел руки к небу в знак жесточайшего огорчения, но было очевидно, что еще немного – и он согласится. При словах покупателя девушка вскинула голову, и в ее неожиданно серых глазах плеснулось запредельное отчаяние, смешанное с отвращением и ужасом.
– Сколько почтенный Рияд просит за рабыню?
Спорящие удивленно повернулись к де Пейраку.
– О, господина заинтересовала эта девушка! – льстиво кланялся купец. – Сущую безделицу: семьдесят пять дукатов. И это даром, клянусь бородой пророка! Мне самому она обошлась гораздо дороже.
– Я дам тебе пятьдесят! – насупился турок.
Де Пейрак достал два кожаных мешочка и кинул Рияду, который, несмотря на свою тучность, ловко поймал их.
– Здесь семьдесят пять.
Турок, что-то недовольно бормоча под нос, отступил и смешался с толпой.
– Что же ты не продал ее поставщику гарема Великого султана Шамиль-бею? – спросил де Пейрак у купца. – Говори, я не потребую вернуть деньги.
Воспрянувший духом сириец решил, что ему уже можно быть откровеннее:
– Ай, горе мне! Дочь греха стоила мне сотню дукатов, и это не считая того, что я на нее потратил... Я надеялся продать ее гораздо дороже. Она уже многому обучена, но Аллах наделил ее дурным нравом...
– Так ты продал мне строптивую рабыню?
Глазки купца беспокойно забегали.
– Тебе нечего опасаться, я сдержу слово, – продолжал забавляться де Пейрак.
Он спросил у девушки по-арабски:
– Откуда ты? Как тебя зовут?
Та не ответила, обреченно глядя перед собой.
– Ее привезли из Греции, господин. Ее имя Сальва, а нужно было бы назвать Атон – Ослица, – вмешался осмелевший сириец.
– Не нужно больше бояться, Сальва, – не удостоив купца ответом, сказал де Пейрак.
Он пристально смотрел на девушку, голос его звучал тихо и ласково, как будто перед ним было испуганное животное. Рабыня наконец-то взглянула на высокого, одетого во все черное мужчину с лицом, закрытым маской. Кажется, она хотела отшатнуться, но, встретившись с ним глазами, замерла на месте, словно загипнотизированная.
– Ты понимаешь по-арабски?
– Да... господин, – хрипло ответила она.
Жоффрей не ждал, что рабыня заговорит, но тем лучше: зная отвратительные привычки торговцев рабами, он уже начинал опасаться за ее рассудок.
– Не бойся, – терпеливо повторил он. – Пойдем со мной.
Он протянул невольнице руку, чтобы помочь спуститься с помоста. Девушка шагнула вперед и оперлась на руку своего нового хозяина.

***

Вернувшись к себе, де Пейрак поручил рабыню заботам Мустафы, уверенный, что та ни в чем не будет нуждаться. Она не вызывала у него никакого влечения, и следовало как-то решить ее дальнейшую судьбу, поэтому спустя несколько дней он велел Мустафе привести девушку.
– Господин желает вкусить ее сладость? Я распоряжусь подготовить ее...
– Я желаю лишь говорить с ней, Мустафа, – рассмеялся де Пейрак. – Пусть придет немедленно.
Он полулежал, покуривая кальян, на низком диване, поставленном на террасе, которая выходила на море, так что свежий бриз мог даровать облегчение от послеполуденного зноя. Раздались легкие шаги, и в арочном проеме возникла невольница. Она бросила на него настороженный взгляд, впервые видя без маски, посмотрела на шрамы, пересекающие его щеку, а затем уставилась в пол.
Де Пейрак, в свою очередь, внимательно разглядывал свое последнее приобретение. На девушке было традиционное турецкое платье-кафтан из бирюзового атласа с искусной вышивкой серебряной нитью, застегнутое на груди на множество пуговок. Распущенные кудрявые волосы покрывала вуаль из тонкого муслина. Правильные, почти классические черты лица, широко расставленные серые глаза, чувственные губы... На наспех сооруженном помосте Сальва, измученная плохим обращением раздосадованного купца, который отчаялся привести ее к покорности, совсем не выглядела привлекательной. Проведенные в покое дни чудесным образом преобразили ее. Пожалуй, она и в самом деле красива... Однако Жоффрей отметил это скорее с отстраненным интересом исследователя, чем с пылким восхищением влюбленного.
– Подойди сюда, Сальва, – сказал де Пейрак. – Сядь. – И он указал на скамеечку рядом с диваном.
Когда она присела на край скамейки, он неожиданно обратился к ней по-гречески:
– Как твое настоящее имя?
Серые глаза невольницы изумленно распахнулись.
– Господин говорит на моем языке? – спросила она тоже по-гречески и, помолчав, ответила: – Отец назвал меня Амалзея. Почтенный Рияд, – голос девушки дрогнул от плохо скрываемой ненависти, – по-своему перевел мое имя на арабский...
– Тебя будут называть настоящим именем.
Невольница задумалась, потом покачала головой.
– Амалзеи больше нет... Мне будет слишком грустно слышать это имя здесь, – она показала рукой на стены дворца.
– Как хочешь. С тобой хорошо обращаются?
– Мне не на что жаловаться, господин.
– Сколько тебе лет? Как ты попала в рабство?
– В прошлом месяце мне исполнилось девятнадцать. А как я стала рабыней... Это полностью моя вина.
– Расскажи мне.
– Как будет угодно господину. Моя семья живет в окрестностях Афин, там, где Илиссос впадает в залив Фалирон. Отец происходит из старинного греческого рода, он был избран димогеронтом нашей общины. Все его помыслы – о минувшем величии несчастной Греции. Эллада... Золотой век нашего народа... – Сальва-Амалзея вздохнула. – Он прекрасно образован, и когда родилась я, решил дать мне... иное воспитание, чем это подобало бы благочестивой девушке из семьи, подобной нашей. Моя мать была в отчаянии, но отец не слушал ее. В числе прочего он привил мне свою любовь к морю и научил радоваться единению со стихией...
– Единению? – удивленно переспросил де Пейрак.
– Да, господин... Отец научил меня плавать. Мать много раз просила меня оставить это опасное и непристойное занятие. Я оказалась плохой дочерью. В то утро, на рассвете, я тайком отправилась в уединенное место на берегу Фалирона, где никто не мог бы увидеть, как я купаюсь. Море было необыкновенно ласковым в тот час, и я сама не заметила, как течение отнесло меня довольно далеко от берега. Только когда из-за мыса показалась шебека с полосатыми парусами, шедшая со стороны Пирея, я поняла, какую глупость совершила. Пираты не тревожили нас своими набегами, люди с этого корабля тоже не собирались нападать на побережье. Но... они заметили меня... – Невольница замолчала, с тоской глядя на бесконечный морской простор, затем продолжила едва слышно: – В море с борта шебеки прыгнули несколько человек. Я не смогла уплыть от них. Хозяин корабля, огромный рыжебородый мужчина, сначала хотел оставить меня себе, но потом переменил свои намерения и продал почтенному Рияду...
– Довольно, Сальва, – остановил ее де Пейрак.
Он был заинтригован необычностью ее истории. Ему уже доводилось выслушивать самые невероятные небылицы из уст женщин, желавших чего-либо добиться таким образом, но в данном случае он был уверен, что рабыня не лжет.
– Скажи, хотела бы ты получить свободу и вернуться на родину? – спросил он.
– Разве возможно не стремиться к этому? – На лице девушки отразилось сильнейшее волнение, но она тут же сникла: – Почему ты спрашиваешь? Ведь теперь я принадлежу тебе, господин.
– Послушай, я обещаю найти способ вернуть тебя домой. Правда, не могу сказать, что это произойдет скоро. Пока же живи спокойно, здесь тебе ничто не угрожает.
Сальва опустилась на колени рядом с диваном и коснулась губами руки де Пейрака. Радость озарила ее лицо подобно лучу солнца.
– Ты слишком добр ко мне, господин!
– Ну-ну. – Он потрепал ее по щеке. – Ступай, Сальва...

***

… Воспоминания промелькнули по краю сознания и ушли. Жоффрей де Пейрак отрешенно смотрел на закутанную в черную шаль фигурку. Перед его глазами стояла другая женщина и другая ночь: домик над Гаронной и его юная супруга, в изумрудных глазах которой отражалась луна.
Зачем Сальве понадобилось танцевать для него? Нужно отослать ее. При первой же возможности он выполнит свое обещание...
В этот миг яркий блеск металла вывел де Пейрака из мрачного оцепенения. Шаль невесомым облаком осела к ногам рабыни, и в руках у девушки совершенно неожиданно оказалась турецкая сабля. Огонь светильников побежал по широкому лезвию, покрытому тонкой золотой гравировкой, вспыхнул в драгоценных камнях, усыпавших изогнутую рукоять, и у ночи появился новый цвет – цвет пламени.
На Сальве остались лишь полупрозрачные широкие шальвары из черного шелка, перехваченные на бедрах и щиколотках блестящими застежками, и богато вышитый лиф. Глухо, неспешно, словно нехотя, заговорили барабаны. Танцовщица закружилась, держа саблю на вытянутых руках, томительно-плавно изгибая тело.
Голоса барабанов становились громче, ритм ускорялся, и, повинуясь ему, рабыня то вращалась, уперев острие сабли в бок или неведомо как удерживая грозное оружие на бедре, то стремительно летела по кругу. Клинок чертил в полумраке сверкающие узоры. Будучи опытным фехтовальщиком, де Пейрак мог оценить, какая сила таилась в тонких руках. Но сейчас это менее всего занимало его. В каждом движении танцовщицы сквозила древняя, поистине языческая страсть. Никогда прежде ему не приходилось видеть такого танца. Де Пейрак завороженно смотрел на рабыню, и кровь воспламенялась в его жилах.
… Резкие движения бедер, как будто струящиеся руки, звон бесчисленных монеток на поясе, нарастающий рокот барабанов. Пухлые губы приоткрыты. По полунагому девичьему телу прокатываются волны. Свет ламп стекает с лезвия, рождает всполохи на бронзовой коже... И образы прошлого вдруг отступают, тают в этом вихре. Ярость и бешеное желание поднимаются со дна души, сплетаются, туманят рассудок...
Cмолк торжествующий грохот барабанов, и танцовщица замерла, прогнувшись назад. Сабля покачивалась на бурно вздымающейся груди.
...Позолоченное лезвие в смертоносном взмахе вонзается в грудь девушки, трепещущее тело падает на мраморный пол, добавляя к пламени и мраку ночи еще один цвет, густой темно-бордовый цвет уходящей жизни… Де Пейрак видит мужскую руку, сжимающую эфес, и содрогается, понимая, что это его рука...
...Наваждение сгинуло, а граф хрипло расхохотался и тут же смолк. Кровь стучала в висках. Неужели в приступе гнева он был готов зарубить это юное создание?
«Полно, Жоффрей де Пейрак, где твой блестящий ум ученого? – издевательски спросил он себя. – Где твоя философия, твоя Теория Любви, которую ты проповедовал в Отеле Веселой Науки, где твой стоицизм, наконец?»
Рабыня выпрямилась и стояла, держа саблю в опущенной руке.
– Господину... не понравился мой танец? – учащенно дыша, спросила она.
– Напротив, очень понравился. Тебя в самом деле обучали для гарема?
– Да, господин. Но это древний танец, он не предназначен для... гарема. Правда, сейчас почти не осталось танцовщиц, которые могли бы исполнять его...
– Вот как? – усмехнулся де Пейрак.
Он поднялся с подушек, неторопливо приблизился к невольнице и прошептал, притягивая ее к себе:
– Кто бы мог подумать, что я ненароком стал владельцем редкого сокровища...
Звякнула упавшая сабля, неслышно ступая, удалились слуги – он почти не заметил их ухода.
– Смотри мне в глаза, – велел он.
Сальва послушно подняла голову, и де Пейрак увидел в ее взгляде ответную страсть, призывную, затягивающую его в бездонную пропасть. Стоящая перед ним девушка неуловимо напоминала ему сейчас юную Анжелику – такую, какой та была на заре их любви, – и в опальном графе вновь всколыхнулся тяжелый гнев: на жену, на себя – за то, что оказался так уязвим, – на эту девчонку, пробудившую в нем неистовое желание. Гнев и вернувшаяся боль душили его, не находя выхода. Де Пейрак скрипнул зубами, его пальцы впились в плечи невольницы. Он заставил ее сделать несколько шагов назад и опрокинул на подушки, раскиданные по полу...

...«Обещаю найти способ вернуть тебя домой... Тебе ничто не угрожает», – услышал он собственный голос. В ту минуту лицо Сальвы озарила радость, сделав ее еще прекраснее... Теперь же на длинных ресницах блестели слезы, а распухшие от его злых поцелуев губы были закушены.
Де Пейраку показалось, что с едва слышным звоном лопнула до предела натянутая струна. Его гнев угас, растворился в внезапной нежности. Он провел ладонью по щекам девушки, стирая слезы. В памяти всплыли пренебрежительные слова пузатого торговца живым товаром, и он прошептал, ласково целуя опущенные веки:
– Сальва... Утешение... Купец Рияд был неправ. Это имя подходит тебе как нельзя лучше...

И вот с губ Сальвы сорвался ликующий крик, и в следующий миг ночь ослепительно вспыхнула в глазах Жоффрея де Пейрака и рассыпалась золотыми искрами...