Дождался

Дождался

— А погоды тогда стояли чудные... Каштан цвёл изо всех сил: идёшь по улице, а вокруг свечи, свечи, свечи. И листья огромные, лапчатые. Знаете, как легко из них скелетик делать? Прожилки крепкие, расставлены широко, так что берёшься за мякотку меж ними, зажимаешь и тянешь. Вот ободрал всю зеленуху – и скелет листа. Зачем такое творили, не знаю, но каждую весну под ногами валялись смятые полоски. 
 Потёртый мысок ковырнул розетку одуванчика.
 — А сестра любила эти... Срываешь аккуратно, чтоб стебель подлиньше был, и ногтем начетверо рассекаешь. А потом ищешь лужу, — мужчина хохотнул, — или в рот суёшь этот одуванчик. Ох и горький он! Зато от воды начинает в кольца свиваться, в кудри кукольные. Главное ж что? Были у нас нормальные игрушки: и машинки, и пистолеты, и ляльки сестрины — всё равно не так интересно было, как на улице.
 Старая лавка скрипнула, когда на спинку оперлось тяжёлое тело. 
 — Ваши-то дети ещё играют на улице?
 — Мои? — удивилась сухая старушка, дремавшая на солнце. Круглый год, в любую погоду она восседала под тополем, следила за временем неожиданно острым взглядом, провожала дни. — Мои дети уже и сами бабушки-дедушки.
 — Ну, внуки или правнуки... Играют?
 — Нет.
 Тишина была тёплой. В серебристых ветвях кто-то посвистывал – тонко, остро, – перекликался с соседними деревьями. Старушка вновь задремала. Её собеседник – высокий, грузный мужчина средних лет – вздыхал, оглядывая двор. 
 Невысокие, широкие дома сменяли кирпичные гаражи, исписанные краской; кучами громоздились уже заросшие травой камни, которые привезли для ремонта да так и бросили; из трещин асфальта тянулись ввысь побеги.
 — Потом-то всё уж иначе пошло, — продолжил мужчина. Старушка деликатно похрапывала, но его это не смущало. Он говорил и смотрел в окна второго этажа. — После того, как её украли пришельцы. Помню, в то лето мы с ней прочли какую-то детскую книгу, где дети научились летать, и сами загорелись этой идеей. Там герой ночью выходил на улицу, ложился на землю и читал стишок, а потом сигал с дерева и летел. 
 Пальцы пробежались по лицу, погладили выпуклый белый шрам на лбу. 
 — Маленькая она была, а храбрая. Видите – вон, слева – окно? То, над навесом которое. Мы из дому выбирались через него. На козырек, там опора есть, так с неё можно было спрыгнуть вниз или на крыльцо. Я осторожный, потому и берёгся, а она словно и страха не знала – летела прямо на асфальт, а у меня сердце стыло... Так и с полётами вышло. Почти каждую ночь мы пробовали – раз за разом, – и без толку. Я уж сдался, не мог и дальше верить в глупости, а она упрямо тащила меня на деревья. Мы, считай, с каждой ветки прыгали, забираясь всё выше и выше.
 Мимо пробежал пёс. За ним тащился поводок, а чуть поодаль ковыляла девчушка лет двух-трёх.
 — Гремело тогда сильно, зарницы посверкивали за слободкой. Воздух колкий, аж светился от напряжения. Я идти не хотел, надоело... Взрослел, сам того не зная. Уболтала она меня. Только сразу договорились – если ничего не выйдет, то и пробовать не станем больше, — он замолчал. Старушка кивнула – говори, мол. Мужчина продолжил: — Полежали на клумбе, толкуя стих-заговор, а потом на тополь полезли. Он и тогда большим был, но покрепче. Взобрались как можно выше – у меня от высоты голова кружилась. Сверкнёт на миг – а внизу как фотокарточка старая, черно-белая – плоско всё. Сидели мы так, значит, и подначивали друг дружку. Не помню, что точно она сказала, но я прыгнул первым. И неудачно свалился: лоб рассёк и сознание потерял. Очнулся от дождя. Встал и зову её, а она молчит. Полез за ней, думал, что испугалась и до сих пор висит на дереве, а её нет. Ну, думаю, сбежала, зараза этакая, бросила меня. А её и дома нет.
 — И что? — спросила другая старушка, шедшая с рынка да присевшая отдохнуть. Первая цыкнула – не мешай.
 — Ничего. Так и не объявилась она. Много чего люди говорили, плохого, нехорошего. Меня винили... Я ж тут, считай, лет сорок не был, а сейчас вернулся – она позвала. Сказала, что тогда её забрали пришельцы, а теперь и мой черед пришёл. Дождался.
 Он встал и ушёл.
 — Ох, чего только в мире нет! Я вот слышала, что эти пришельцы, на тарелочках, что они...
 — Нет никаких пришельцев, — сказала как отрезала первая старушка. 
 — Ну не скажите, — обиделась вторая. Она была помоложе, потому считала себя прогрессивной. — Есть многое, что нельзя объяснить обычными причинами.
 — Он её убил. Я помню, как всё было, живу здесь всю жизнь. Помню, как он сестру любил – до дрожи. А потом что-то в мозгах переклинило, и он её задушил. Родители услышали шум, кинулись на помощь, но поздно. 
 — Боже мой...
 — Парнишка он был тихий, только с нею и говорил. После этого его забрали в психушку – всё кричал, что её пришельцы увезли, а его не взяли, что так нечестно, это его пришельцы. Вернулся вот. Сказали, что вылечили.
 Старушки помолчали. Тень от тополя удлинилась, легла на окно, в котором виднелась неподвижная фигура. Ночью эта же фигура взобралась на тополь и спрыгнула, исчезнув где-то по пути вниз.