Дуновение

Дуновение

Дуновение

Они сыграли свадьбу в сентябре. То был приятный, теплый, осенний день – настоящее бабье лето. Она была так красива в своем свадебном платье, особенно в моменты, когда ветер развевал ее длинные черные волосы. И улыбалась так, как умела в целом мире только она одна – пускай уголки губ едва-едва растягивались, но глаза – о да, вся суть была именно в них: в том чистом, искреннем, теплом смехе, что они излучали.

Ему нравилось думать, что только он замечает особый смех ее глаз.

А сколько гостей была на их свадьбе! Все самые близкие и родные люди были там – все шесть его шаферов, все двенадцать ее подружек невесты. Пожалуй, невозможно было представить себе лучшего торжества.

А как были рады их родители! Мамы плакали так, как, казалось, не плакали никогда, а отцы, изрядно повеселев, сидели, обнявшись, и опережали события, болтая о внуках.

Пять лет спустя, их мечты осуществились. Первым был мальчик, большой крепыш – когда появился на свет, весил почти четыре киллограма. Такой красавец – он помнил, что с того момента, как он впервые взял его на руки, его жизнь изменилась навсегда.

А два года спустя родилась его принцесса, его малютка – боже, какая  красивая. Она была самой милой и крохотной девочкой в мире, но больше всего очаровывали ее глаза – они излучали тот же свет, ту же теплоту, что и глаза ее матери.

Как же он был счастлив, когда летом они приезжали отдохнуть в летний домик – дети играли во дворе, и они были там же, пребывая в блаженном безделье. Лежали в огромном гамаке, протянутом между двумя деревьями – он подкладывал одну руку себе под голову, а другой обнимал ее: она лежала на его груди, дремая или читая какие-то бульварные романы о любви. В мягком переплете, в розовой обложке. Она читала их только летом, когда они отдыхали здесь.

Когда она дремала, он пальцами, бессознательно, перебирал ее волосы. Они струились между них, а она лишь сопела, порой что-то неразборчиво бормоча во сне и мотая головой.

Когда дети подросли, они стали часто путешествовать – брали отпуск, садились в машину, и неслись туда, куда хотели. Он был за рулем, в дурацкой кепке и смешных водительских перчатках: дети на заднем сиденье стабильно пребывали в трех состояниях: бесились, утыкались в свои телефоны, или спали. А она ... она сидела рядом с ним: складывала ноги по турецки, и сидела так часами, хоть это и казалось неудобным: в уши вставлены наушники, в руках – банка с газировкой, с трубочкой внутри, и голова раскачивается в такт музыки – можно было спорить, что она слушала в эти моменты или Bon Jovi, или JT.

Так они оставляли позади сотни и сотни километров, десятки городов – по ночам останавливались в небольших, придорожных мотелях: дети влетали в номер, залазили на кровать и прыгали что есть мочи. А она, поворчав для приличия, через минуту уже прыгала вместе с ними, разминая затекшие с дороги ноги: а после, без сил, валилась на кровать и засыпала, прямо в одежде, обняв детей. Он кидал в угол сумки, закрывал номер, выключал свет, и ложился рядом. А утром – утром их снова ждала дорога.

Когда дети поступили в институт, у них появилось больше времени друг для друга. Они уже были стары для диких поездок на машине и предпочитали спокойный, тихий отдых. Одни, или с друзьями, они садились на поезд, машину или самолет, и добирались до тихого, спокойного райского островка.

Он любил смотреть, как она заходила в воду, по щиколотку, и смотрела куда-то вдаль, на бескрайние водные просторы. Она казалась такой маленькой, крошечной по сравнению с окружающей ее природой, но где бы они не находились, она была самым прекрасным элементов перед его глазами. Не в силах смотреть издалека, он подходил к ней, и, приобнимая сзади, клал подбородок ей на плечо. Так они и стояли, дожидаясь заката, омываемые волнами прибоя.

Стариками они любили просто сидеть в летнем, загородном домике, и пересматривать любимые старые сериалы своей молодости. Вместе, перед телевизором. Он делал попкорн, она привычно сидела с банкой газировки, с воткнутой в нее трубочкой, под теплым пледом. Часто у них гостили внуки, и те моменты они как будто бы возвращались в свои молодые годы: дети играли на улице, а они лежали в раскинутом гамаке. Правда, она уже не читала любовные романы: возраст был не тот. Обычно она вязала, или спала, положив голову ему на грудь.

Порой, поздним вечером, он любил включить старый граммофон, что передавался в его семье из поколения в поколение – наверное, ни у кого в мире уже не было столь раритетной вещи. Он ставил древние виниловые пластинки, и, пританцевывая, подходил к ней: танцующий старик, наверное, это выглядело очень забавно. Она смеялась, так же красиво, как в молодости, одними глазами, и немного игриво принимала его приглашение на медленный танец. Так они и кружили под звуки музыки, освещаемые лунным светом.

И каждую ночь, все эти годы, ложась спать, он целовал ее в щеку, и нежно шептал на ухо слова, что шепчут в ночи друг другу все влюбленные люди. Ночь за ночью, год за годом.

...

Он смотрел ей вслед.

Все эти мысли калейдоскопом проносились в его голове, пока он смотрел на ее быстро удаляющуюся спину. Вся их жизнь, со свадьбы и до глубокой старости, проносилась у него перед глазами за несколько секунд. Не в силах пошевелиться, он стоял и смотрел, как она неспеша садилась в подъехавшее такси.