Колыбельная для двоих

Снежная буря бережно укутала в свое ледяное одеяло избушку уже почти по самую крышу. Наружу осталась торчать лишь маленькая труба, из которой шел вкусный горячий дым, привлекающий своим запахом диких животных. И правда пахло вкусно — жженым деревом, теплом и надеждой.

— Только три дня, дай мне три дня в смертном мире, это всего лишь пара часов в нашем. Если после этого захочешь уйти, я отпущу тебя, — синие глаза прожигали насквозь электрическим пламенем, создавая ловушку для человека, стоящего напротив.

— Обещаешь? — зеленые глаза попали в уготовленную для них ловушку, даже не пытаясь из нее выбраться, наоборот, цепляясь за призрачный повод в ней остаться. Хотя бы на три дня. Всего на три дня.

Ветер завывал, перебирая словно ноты солому на крыше, аккомпанируя диким волкам, поющим свою зимнюю колыбельную. Треск поленьев в печи и шепот пламени одинокой свечки, стоящей на маленьком столике в углу комнаты, прекрасно дополняли не только музыкальную, но и эмоциональную композицию этого вечера в смертном мире.

Двое лежали на тюфяке из соломы, крепко сжимая друг друга в объятиях. Жар, исходящий от их тел, согревал лучше, чем очаг в этой крошечной деревянной лачуге.

— Мако, я люблю тебя…

Ловушка превращалась в капкан, шансы выбраться из которого живым приравнивались примерно к нулю.

— Солману, слишком поздно, я уже приняла решение…

Он был для нее как легкое дуновение ветерка в полуденный зной, как звон колокольчика в оглушающей тишине, как сладкое пирожное после постного обеда. Он был ее радостью. Но этого недостаточно. Она опустила глаза, тщетно пытаясь выбраться из смертоносной западни.

— Посмотри на меня, посмотри мне в глаза, — через секунду он приподнял ее подбородок кверху и, не дожидаясь, пока она выполнит его просьбу, поцеловал в губы, чтобы согреть свое сердце, почти замерзшее после сказанных ею слов.

— Слишком поздно…

Прожигающий кости холод за окном был ничем по сравнению с замораживающей душу обреченностью ее слов.

— Три дня, дай мне всего три дня. Поговорим обо всем после, — вот его губы опять на ее губах, такие теплые, такие вкусные.

Три дня. Она даст их себе, чтобы навсегда попрощаться. Не только с ним, но и с мечтой о свободе, глотком которой в каком-то смысле стал для нее Солману. Отпустив одно, она отпустит и другое. Возможно, желание снять ошейник было лишь желанием сделать наперекор, врожденный инстинкт души дикого животного. Сейчас же она получит нечто большее. Человека, который готов навсегда связать свою душу с ее душой, в объятиях которого так надежно. Их любовь будто плита, на которой стоит Медианный мир — монументальная, крепкая, вечная. В отличие от объятий Солману, любовь к которому больше напоминает океан, накрывающий своими синими волнами и погружающий в пучины на самое глубокое дно ее чувств. Там нет стабильности, только опасность, неведомая и от того такая манящая.

Три дня. Она даст их ему, чтобы остаться в его памяти гравюрой, высеченной тонким лезвием ее боли на его сердце. Незаживающим шрамом, оставленным осколком ее сердца на его волчьей душе, чтобы стать той самой единственной, которую он не сможет забыть или кем-то заменить даже из тысячи предложенных вариантов.

Пламя единственной свечки пританцовывало в такт вьюге, которая продолжала завывать свою грустную рапсодию, то ускоряя, то замедляя темп. Ее одинокого света было достаточно, чтобы разглядеть блеск любимых глаз напротив.

— Только три дня и ни минутой больше, — с этого момента и до завершения установленного срока они принадлежали друг другу в этой маленькой избушке на краю света в заснеженном смертном мире.

Он нежно погладил ее по щеке, вытер скатившиеся слезы и поцеловал уже соленые от этих самых слез губы. Ни одна самая дорогая специя смертного мира, которую люди добавляют в свою пищу, не сравнится с этим лакомым деликатесом — солью с губ любимой женщины.

Кровь наполнила вены до краев, нагревая кожу до взрывоопасной температуры. Жадные губы скользили по ее обнаженному телу, покрывая поцелуями от макушки до пяток, не пропуская ни единого участка, как бы боясь, что именно он потом скажет такое страшное “нет”.

Ее тело отзывалось на любое прикосновение его губ или рук сладкими стонами, сдерживать которые было невозможно. Оно хотело рассказать, как ему было приятно, и чтобы Солману ни в коем случае не останавливался.

Но он и не думал этого делать, наполнив ее до предела своей обжигающе горячей плотью. Синие волны бездонного океана то поднимались до уровня неба, то обрушивались с оглушающей силой, сметая под собой все чувства, кроме ощущения присутствия здесь и сейчас, единения двух наполненных жаром любви тел.

Его движения словно подстраивались под ритм снежной музыки за окном, то наращивая темп, то замедляя, затрагивая своей мелодией всевозможные точки наслаждения в ее теле, заставляя опускаться все глубже и глубже в этом океане чувств. Где же дно?

Музыка ветра за окном не утихала, наоборот, становясь все громче и настойчивее. Движения Солману тоже становились все более интенсивными, превращая ее тело в нестерпимое пекло.

Вечно дикий синеглазый волк и почти уже домашняя зеленоглазая кошка. В пик наслаждения их глаза опять встретились, отражая свет маленькой догорающей свечки.

Им не нужна была еда, вода или одежда. Им не нужна была вечность. Только эти три дня.