Консерва

Консерва

Не, ну кто так подаёт? Полузащитник в изначально белых трусах, а теперь испачканных на заднице от многочисленных, большей частью бесполезных подкатов на грязном весеннем газоне, тяжело пробежал разогнавшимся бизоном метров тридцать по бровке. Но. В конце поля совершенно безмозгло пнул мяч высоко над воротами. И теперь крупный HD-план показывал в замедленном повторе его скалящееся от неудачи лицо и старательную укладку на крашенной, модно стриженной голове. Лучше бы тренировался, вместо парикмахерской и стилистов. Стадион недовольно засвистел, но скорее от скуки, чем ожидая чего-то от бездарей на поле. Шла восьмидесятая минута, игра никак не клеилась. И, видимо, уже не склеится. Ни сейчас, ни в этом сезоне, ни у этой команды.

Он давно проклял тринадцать раз и хотел бросить смотреть эту нелепую игру. В которую был влюблён с мальчишеского возраста, когда каждый её акт казался сражением великих вечных команд-титанов и её игроков-героев, невероятно значимым событием, наполняющим жизнь смыслом через край. А теперь осталась лишь пустая привычка. Но если перестать смотреть, что тогда? Что останется? Ничего совсем. Растений жены в горшках больше нет, всё раздал. Старую собачку усыпили давно. Единственное, за чем он ещё наблюдал — за безнадёжным отечественным футболом и таким же пропащим собственным телом, которое надо было периодически пичкать лекарствами и едой. Кстати, о еде. Кажется, он проголодался. Надо бы сходить, сготовить что-нибудь. Матч закончился. Он почесал свою квадратную голову, взъерошил тамошние седые, на удивление ещё густые волосы, неохотно слез с промятого дивана, обул разбитые тряпочные тапки с дырками от больших пальцев спереди и стёртыми пятками сзади. Поплёлся на кухню.

Вообще на ночь есть вредно — ему тысячу раз говорили. Особенно так любили рассуждать те, кто уже умер, причём его ровесники и даже моложе его по возрасту. Чёрт, все его приятели поумирали. Новых он не заводил с определённого возраста. Зачем они нужны? Будет только ещё больше похорон. Так что вот так вот. Жена тоже всю плешь прокапала темой вредной и полезной еды. До того как три года назад… А он всегда знал, что не так уж и вредно. Он не упрямый вовсе, как она приписывала ему, просто знал. Знал и всё тут. Постоянно спорили. Она прочитает где-нибудь статейку о полезном питании и давай по новой заводить пластинку. Холестерин, бляшки. Как быстро время летит.

Когда тебе исполняется семьдесят, становится как-то грустно, тоскливо. И пусто. После чистки оставшихся зубов, он часто подолгу смотрел в зеркало и пытался увидеть себя молодого, представить кем был тот человек и зачем жил. Но ничего не было видно кроме старческого пористого носа и морщин. И мутноватых усталых глаз. Под эту непролазную маску уже не заглянуть. Глаза не выражали совершенно ничегошеньки, кроме печати прожитых лет. Это лицо более не говорило. Поскольку ему ничего уж и не нужно. Старики — они совсем покладистые, притёршиеся к жизни, её обустройству. Как постепенно притирается обувь к ноге, став в итоге ладно сидящим старым башмаком, пусть разваливающимся и заношенным, со стёртой подошвой. Но зато как сидят хорошо.

Он опять забыл к чему думал эти дурацкие мысли. Сейчас хотелось лишь перекусить. Потому как не поемши он точно не уснёт. И так очень плохо спит, урывками, даже со снотворным. А он ещё и голодный, как незнамо кто. Лучше завтра изжога, чем сегодня проворочаться всю ночь.

Жена в своё последнее время была немощной, сплошные операции, больница-кровать, кровать-больница. Дети разъехались уж лет двадцать как и с тех пор оставались почти безучастными. Он давно привык обходиться сам. Всегда умел по-хозяйски спокойно жить, всё вокруг чинить своими сноровистыми большими руками. Готовить еду, поддерживать мало-мальский порядок и переносить житейские трудности. Беда в том, что в холодильнике мышь повесилась — он давно не выбирался в магазин. Но была картошка. Можно картошечки навернуть. Вредной, жаренной, ух. С консервой. Была вроде в шкафу, рыбная какая-то.

Порылся в ящике. Ага, вот и банка. А что за рыба хоть? Ни черта не видно без очков. Ладно, какая разница? Все консервы одинаковые, варёная труха. Отколупал ногтём и дёрнул кольцо. Заглянул в образовавшуюся щель. На него оттуда взглянула пара чёрных глаз-бусинок на тонких стебельках.

— Бляха-муха! — хотел он мощно выругаться матом, но вспомнил только это, воображения ему всегда не хватало по жизни в ключевые моменты.

Отбросил консерву от себя, как ядовитую змею, а скорее нервно выронил на обеденный стол. Банка забренчала, заходила кругом, поездила, замедлилась и замерла. Резко отшатнувшись к плите, он смотрел. Что будет дальше. Забыл даже про свою больную спину и про то, что на плите горел газ, который чуть не подпалил его махровый халат. Но ничего не происходило. Тихо. Только из комнаты доносилось бравурное вещание телевизора. Новости. “Сегодня президент провёл в Кремле встречу…”

Наконец. Зашевелилось. И вылезло оттуда. Это. Сперва перископом показались уже знакомые немигающие глазки. Потом осторожно перешагнула через жестяной край остальная часть, разворачиваясь из клубка, раскладывая на ходу свои длинные упакованные лапы.

Насекомое? Он начал быстро лепить догадки. Как? Оно… На консервном заводе попало в банку? Вот так нынче следят за санитарией на пищевом производстве, проклятые барыги пихают всё подряд, лишь бы срубить бабла. Одновременно, он прикидывал, чем бы грохнуть эту тварь, но ничего увесистого в зоне досягаемости не было.

— Что это? — спросил он неведомо у кого, точно ожидая что ему сейчас пояснят. — Таракан?

Нет, это не таракан. Существо было совершенно иного размера, слишком легконогим и вытянутым, похожим скорее на богомола или кузнечика. И более того. Оно его вполне разумно воспринимало — обратило к нему свою головку с внимательными чёрными глазками-маслянистыми-икринками и замерло. Фырррррррк! Со стрекочущим звуком, то ли маленькими крыльями, то ли с помощью пружинных ног, животина моментально скакнула на пол и юркнула в щель между стеной у окна и шкафчиком.