Космос

Космос

Интересно как растёт трава. Как стоит стул. Отчего попугаи весело прыгают на двух лапках. Для чего дети плаксивы. И зачем его друзья собрались в таком количестве в одной крохотной комнате, где почти нет места. Ага. Сегодня же праздник. И он продолжается. Просто сильно навалило давчиком. Но как хорошо же тонуть в его сладкой беззвучной тугой созерцательности. Ещё эта музыка… Они зачем-то включили песнопения музыкальной группы афро-американских ребят. Только их госпелы, вместо восхваления Господа, содержали долгие, тянучие, с минимальным ритмом, одухотворённые оды Сатане. И они весьма-весьма погружали в транс. Загружали.

Поэтому накатили тяжёлые думки. Когда тебе исполняется тридцать, неизбежно тянет на раздумья. Туда ли ты идёшь? Всё ли ты успеваешь в жизни? Или, кажется, уже нет. Жизнь явно пошла не так? Впустую профукал сначала тинэйджерство, потом твентиэйджерство? Именно такие варианты настырно лезли в голову, в её самый освещённый пятачок сознания. Кажется, всё что задумывалось в молодости для реализации — не сбылось. И не сбудется. Нам слишком много показывали красивой рекламы и музыкальных клипов, где все такие стильные и замечательные. Но разве жизнь вокруг похожа на красивый клип? Определённо, нет. Нам слишком много рассказывали истории успеха, демонстрировали сплошных счастливчиков. А надо было побольше неудачников. Ведь лузерами шанс стать гораздо выше. И как теперь жить неудачником? Про это никто не рассказал. Нам нарисовали…

Тут размышления прервались. В открытое, по причине жаркой погоды, окно донёсся визг и женские матерные крики. Которые рефлекторно заставили всех друзей в комнате отвлечься от интроспекции и сфокусировать тоннельные мысли на происходящем на улице. Прислушались. Неохотно лениво напряглись. Вскоре стало понятно, что вроде бы никого не грабили и не насиловали, а то доносились пьяные вопли. Истошная истерика некой подзагулявшей мадемуазель, расстроившейся по глупому поводу и с кем-то ругавшейся по мобиле.

Вообще на районе иногда кого-нибудь да грабили. Но давненько никого не насиловали. Возможно, нравы в народе смягчились. Или снизился уровень либидо в стране. Или элементарно помогло распространение качественной порнографии и ценовая доступность VR-масок для просмотра. Всё ОК. Можно спокойно продолжать их вечеринку. Из-за криков ребята немного протрезвели от дури.

А ведь сейчас продолжалось тематическое собрание, которое было посвящёно сдвоенному дню рождения Хоппо и Фенечки. Они всегда отмечали праздник одновременно, хоть и не совсем так уж в одно число родились. Была разница в несколько суток. Но для пущего кумулятивного эффекта и ради экономии денег они делали именно так. Уже давно.

Темой тусовки был назначен космос. И все старые друзья, которых они позвали, исполнили задание. Как смогли. Олеся с Викой пришли в чёрных длинных футболках и лосинах с нарисованными галактиками, с большими серебристыми звёздами-заколками в причёсках. Вика и Олеся практически не ссорились, разве что из-за мужиков иногда.

Олеся была знаменита тем, что невероятно быстро и удивительно правдоподобно впитывала, копировала и воспроизводила вслух мировоззрение или хотя бы основные положения каждого нового её парня, которые постоянно менялись. Сегодня она могла быть религиозной, потом атеисткой, затем она была геймером-задротом в круглых очках, а после бандитской чикой-рэпершей, потом вновь религиозной и за семейные ценности, а позже за случайный секс и наркотики. Всё зависело от того, кем был её новый парень.

А у Вики в отношениях с мужчинами была целая сложная система. Её мужчины делились на бывших, настоящих и будущих. Но это элементарное разделение усложнялось дополнительными нагромождениями: простой бывший мужик, длительный бывший, простой настоящий, перфектный настоящий мужик, будущий совершенный продолжительный (которого она смутно ожидала всю жизнь, но к своим двадцати семи уже догадывалась, что не дождётся) и даже удивительный вариант — будущий мужик в прошлом, этакий ретро-футуризм.

Далее пришёл бородатый Максим, или банально Борода. Вполне молодой ещё по паспорту, но уже с лицом явного любителя бухнуть, в коротких, как трусы, шортах, чтобы в очередной раз показать свои чёрные пятна расплывшихся татуировок, которыми он очень гордился Он принёс две литровые бутылки почти настоящего рома в коробке в виде ракеты — первую и вторую ступень их топлива, значится, для достижения космической скорости.

Длинноволосый длинноносый длиннорукий Антон, своими щуплыми, но крайне ловкими по-обезьяньи конечностями вечно что-то мастерящий. Антон создал новый тип бульбулятора, с одевающимся на голову прозрачным колпаком, стилизованным под шлем космонавта. Собственно, с помощью данного шлемофона некоторые, не будем указывать пальцем, особо падкие на это дело, уделались сильнее обычного.

— Космос это ведь здорово! Сколько поколений туда мечтали попасть… Циолковский… он ведь хотел, пусть не сразу… Но надо стремиться… Надо пробовать… (далее неразборчиво)

Это произнесла вся построенная из овалов Аня, с бесцветно-русыми мышиными волосами и всегда грустным лицом с толстыми щеками. Она порой начинала предложения логичными осмысленными фразами. Но ближе к концу предложения мысль угасала, терялась. У голоса будто бы плавно уменьшалась громкость и окружающие могли только догадываться, что она хотела сказать. Но на неё никто не обижался. Зато она варила прекрасные супы, делала пельмени, жарила румяные, тающие во рту котлетки и тефтельки, обеспечив сегодня настоящее кормовое разнообразие собравшимся, голодяям большую часть года, обыкновенную каждодневную пищу коих составлял разноцветный и напудренный разными “вкусами” жиденький сойлент. “Чтобы было чего посёрбить” — так она это скромно именовала странным словом неизвестного происхождения. И даже пахло от неё всегда какими-то булками. Аня всегда хотела быть образцовой хозяйкой-женой, но до сих пор была незамужней. Тридцатидвухлетняя и осознающая темпы ускоряющегося времени, она порой долго и нудно рефлексировала над своей жизнью. И то, что она сказала сейчас — ещё бравурное праздничное настроение. Обычно было хуже.

А что она хотела высказать точно — то и сама никогда не знала толком. Бессловесные неартикулированные радужные мысли её невозможно было выразить. Буремысли вращались, барахтались, пульсировали, колыхались, как жидкость в невесомости, кувыркались в мистических туманностях и пылевых религиозных облаках, через которые пролетали безжизненные астероиды общеизвестных трюизмов или сверкающие ледяные кометы пошло-легендарных мудрецов прошлого: Платон, Будда Гаутама, Апостол Павел, Микеланджело, Лао-цзы, Руссо и Махавира. Никаких признаков смысла в этой ментальной пустоте не обнаруживалось. Аня неоднократно пыталась описать бесконечно несемантичное, искривлённое пространство своего внутреннего космоса. С помощью эзотерических священных книг. Гороскопов, которым она безумно доверяла и выстраивала по ним системы выигрыша в разнообразные лотереи, просаживая деньги. Но в итоге всё равно ничего не выходило, списывалось на проклятый судьбоносный сглаз. И вот Аня опять потеряла координаты и векторы очередного путешествия слов в своей голове, хоть никогда и не курила с ребятами, равно как и не пила ничего алкогольного. Но ей и не надо. Дури и без того хватало.

И вот все постепенно ожили, прошли спектральное смещение из тормознутости в говорливость. Пошли разговоры.

— Мне звонили с прошлой работы… Зарплату не выплатили до сих пор целиком, а просят чтобы я им помог разрулить косяки, ага, сейчас уже побежал делать…

— Я же Телец, а значит творческая личность. А ты Весы, то есть неконфликтный взвешенный человек.

— Больше всего ненавижу шансон, даже попса вот эта хитовая — только на втором месте антирейтинга…

— Мы делали эти конфетки сами, зачем покупать? Получилось не очень, конечно, но всё слопали, никто не жаловался…

— У людей нет никакого прогресса. И в питании, и что мы нефть качаем — никакого прогресса нет. Загадили целую планету уже. Леса вырубили, бедных животных истребили всех. И всё гадим, гадим, гадим, гадим. А потом тратим деньги на лекарства, отдаём всё корпорациям, несём в проклятый Pharmakon. И вот такой порочный замкнутый круг — гадим, потом лечимся, потом гадим…

Было весело, хотя бы оттого, что они собрались вместе и шумно галдели. Никто никого, разумеется, не слушал. Череда монологов-отсебятин маскировалась под диалоги. Каждый болтал на своей частоте о собственных переживаниях, “гениальных” идеях, зацикливался на личном опыте, ради приличия делая паузу для следующего выступающего.

Гастронавт Хоппо развалился в перегрузочном облезлом кресле, расслабленный от выкуренного, захмелевший от выпитого, осоловело раздобревший от съеденного. Порозовевший щеками и даже умиротворённо сгладившийся чертами своего острого треугольного лица, словно угловато вырезанного ножницами из шершавого картона. Но тут он вдруг вспомнил новость, что недавно прошла по интернету. И которая могла бы объединить их разноголосый хор вздорных выкриков в единую песню обсуждения. Нужно было обговорить важную проблему. Затрагивающую всех. Пугающую. И по этой причине задвинутую в дальний ящик памяти до непонятных времён, когда, авось, сама собой решится.

— А что делать с новым налогом на тунеядство? — Хоппо обвёл всех приятелей взглядом полным драматургии, но в конце круга взгляд его внезапно упал на тарелку с яблоками на столе, потому что на одном из яблок жёлто-красные пятна формировали рожицу, перекошенную то ли злобой, то ли ужасом, Хоппо задумался, но потом вспомнил про что он говорил до того. — Вы же все слышали про эту новость?

— А обязательно ли нужно что-то делать? — громко удивилась Фенечка после его паузы и вопросительно помахала руками, изображая видимо активное действие, которое нужно делать.

Она была девушкой весёлой и озорной, лёгкой на подъём. Даже с отдельными симпатичными чертами. Например… Ну… Например, губы — трогательно развёрнутые вверх и вниз, как будто собиралась тебя поцеловать. Но чрезвычайно уж болезненной. У Фенечки болело и разваливалось абсолютно всё. Её постоянно душил кашель, была жестокая аллергия совершенно от любой ерунды: от тополиного пуха, от пыльцы, от животных, от молока. От плохой водопроводной воды шли белые пятна по коже. От солнечного света шли пятна красные. Вылезали волосы, слоились ногти. Зубы постоянно ломались. Уши гноились. Давление скакало. Она постоянно чем-то травилась, что другие преспокойно уплетают в несвежем виде немытыми руками. Приходилось часто менять работы из-за того что она постоянно находилась на больничном, начальству это не нравилось, конечно же.

— А если нас выгонят из домика и заберут в турму? — попытался озадачить всех Хоппо.

— Не выгонят! Не заберут! Да что ты паникуешь? Не выгонят же! — добавили другие свои не слишком веские мнения, но в сумме необходимый вес набрался, количество мнений победило качество доводов.

— Ладно. Я лишь задал вопрос. Поднял проблему, так сказать. Пригласил к дискуссии. Если никто не знает что делать, а я тоже не знаю, то давайте ещё что-нибудь поедим, — подвёл черту ненасытный гурманоид Хоппо, неизменно думающий только об одном.

Когда больше нечего сказать, говорят “ладно”.

— А давайте закажем пиццы за крипту в наш коливинг.

— Давайте! Давайте!

— Деньги — это социальный конструкт, их нужно деконструировать! — заключил Хоппо, самый умный из них, знающий больше всего сложных терминов, что признавалось и другими жильцами данного дома.

Вот и всё обсуждение. Примерно так они решали любые проблемы. А что с них взять? Элементарно не было никогда ни копейки сбережений. А то, что появлялось на несколько часов, буквально подержать в руках — тут же спускали на немудрёные развлечения, вроде кушаньепотворства.

Попав на орбиту Большой Москвы, когда сюда дотянулись щупальца скоростных железных дорог, их Ростиславль превратился в глухую периферию, как и другие подобные древние русские города с когда-то былинной историей и славными, но теперь пустозвонкими именами. Несмотря на мнимую близость к Центру страны, бурлящему и клокочущему всеми видами интересной деятельности, до которого можно было добраться за полтора часа на быстром поезде, жили тут скорее в непроглядной тени массивного сверх-гиганта. В пропащем подпространстве и полном безвременье.

Вместо богатства и развития, их город и десятки других таких же городков-спутников полностью утратили идентичность, рассыпались под действием экономической гравитации в кольца Сатурна, растеряв лучшие людские кадры и бюджетную независимость. Им теперь вместо названий можно было давать номера: город №19, город №43. В обратном направлении безжалостный трудовой рынок столицы отправлял сюда неудачников, не могущих купить собственное жильё или арендовать чужое. Метрополис ссылал сюда неприжившихся неспособных мутантов, как на астероиды-колонии. Здешняя жизнь, а точнее существование, стала кружащим в чёрной пустоте вокруг Москвы космическим мусором, свалкой отходов и объедков жизнедеятельности. В переносном и прямом смысле — вокруг этих городов простирались бесконечные мусорные полигоны и частенько стояла плотная вонь с них.

В этих бессмысленных обломках планов на достойную жизнь, посреди культур-трэша и накипи современности, наши безамбициозные, но по-прежнему весёлые друзья и отмечали сегодня двойной праздник нарождения. Жили и проживали свою пока ещё молодую жизнь, стараясь не думать о завтра. На Москву они держали небольшую обиду. Почти все, кроме Бороды, были там много раз. Кто проездом, кто погулять, Вика и Фенечка пытались устроиться работать, а Антон даже учился в вузе, не окончив. Но были они там скорее инопланетными пришельцами. И столица их выдавила обратно в свой Ростиславль, в соцжильё. Часто в шутку, и даже с некоторой саркастичной гордостью, они именовали себя кибербомжами — у них практически ничего не было из имущества, кроме утлого скарба, простецкой одежды и компьютеров.