Лилия Белая. Глава 4. Побег

Глава 4. Побег

ГЛАВА 4


Дни безропотно перерождались в бесконечно долгие ночи, ночи – в неизменно тусклые, бессолнечные дни. Некто неотчетливый заботливо поил Уленьку крепким травяным настоем, некто расплывчатый заставлял ее съесть ложку-другую кислых наваристых щей, но непреклонное Улино сердце не желало возвращаться к опостылевшей донельзя действительности.

Прошла целая вечность. Неожиданно для сельчан, уже притерпевшихся с беспросветностью безрадостных однообразных будней, вырвалось из сатанинских оков наружу пронизывающее насквозь, слепящее глаза, красно солнышко. Оно неспешно окинуло удивленным взглядом унылое бытие внезапно ослепших от его ярчайшего света крестьян и, смилостивившись над убогими, решило подарить бесправным человеческим букашкам несколько часов подлинного счастья. И тут вдруг грянул мороз. Словно по мановению волшебной палочки, будто сами собой, повыкатывались на проезжую дорогу долго ждавшие своего часа расписные сани, весело заржали кони разных мастей, приветствуя пришедшую наконец-то наступившую зиму. И тогда Уля открыла глаза. Жить не хотелось.

– Неча валяться, лежебока, – заметив пробуждение нелюбимой невестки, сдернула с нее стеганое одеяло Фекла Устиновна. – Довела моего сыночка до тяжкой немочи, проклятущая. Вернула бы я тебя Василью, да токмо отец не велит. Заморочила стары мозги Дементию Евсеичу, колдунья назаровская.

Вздрогнув, Ульяна попыталась подняться, да только напрасно, не послушались ее ноги, да и голова закружилась.
– Маманя! – вошел в их светелку вечно пьяный муж Уленьки – Маманя, Улька померла, что ль?
С силой повернувшись на сиплый ненавистный голос, девушка в ужасе замерла. Перед нею стоял тот, из-за которого ей более не жить на белом свете. Хорошо, что ведьмино болото и в стужу не замерзает.

– Жива змея подколодная будь она проклята, – с осуждением покачала редковолосой головой свекровка, – чтой-то ей сдеется!
– Отринь, карга старая! – вдруг оказался подле второй половины старший Макаров. – Не то по зубам получишь! А ты лежи, лежи, девонька, Парашка немедля тебе пирога капустного приволочет.

– И ты сгинь отсюда! – прикрикнул на Тришку его отец.
Сузив почти белые свои глаза, не обросшие до сих пор ресницами, резко отвернулась от снохи Фекла Устиновна, отвернулась да из светлицы вперевалку пошла. Опустив щуплые плечики, покорно поплелось за нею и ее единственное чадо.
– Не кручинься, зазнобушка, – рывком наклоняясь над девушкой, зашептал между тем Дементий Евсеич. – Брошу я старуху беззубую, да на тебе женюсь. Родишь ты мне сыночка нормального, на меня похожего. Будет на кого свои капиталы оставить.

Его бородатое, в морщинах, лицо несказанно ужасало горемычную, но она все яснее и отчетливее начинала понимать, что этот огромный и неповоротливый, схожий с медведем, мужик – единственный из всех живущих на белом свете, способный защитить ее от побоев душевнобольного мужа.
– Полюби меня, девица, – надрывался меж тем над ее ухом грозный свекор, и его толстые мясистые пальцы неумело гладили обмякшее от слабости тело сношеньки. – Не перечь мне, краса ненаглядная. Давно я тебя заприметил, да чтоб ты рядком со мною находилася, решил сдуру болвана Триху на тебе женить. Прости мужицку страсть, любушка!

– Не надо! – в ужасе вскрикнула Уленька, оттолкнулась от старика постылого и снова погрузилась в спасительное небытие.


Была ночь, когда Уля пришла в себя. Пошевелив онемевшими пальцами, девушка с тоской осознала, что до сих пор жива. С омерзением вспомнив о домогательствах Дементия Евсеича, она поднатужилась и, неожиданно для себя, встала. Голова кружилась и во рту стояла такая горечь, будто поили и кормили ее только полынью. Пошарив руками по тумбочке, несчастная нашла свечку и коробок спичек; а когда несмелый огонек осветил окружающее пространство, Улюшка с удовлетворением поняла, что находится в горнице совершенно одна. Мощный порыв ветра с силой прислонил озябшую ветку старой корявой яблони к окошку ненавистного макаровского дома, и тогда послышался тихий стук в дверь. 

Уленька вздрогнула и прислушалась. Бесстрастное тиканье часов резко ударило в уши и оглушило ее настолько, что она, будто защищаясь, крепко стиснула припухшие от долгого беспамятства веки. Прошла вечность. Холодная щекотливая струйка едкого пота извилистым ручейком протекла по ее оцепеневшей напряженной спине, скопилась на ложбинке между окаменевшими ягодицами и, словно самоубийца, в отчаянии ринулась на полосатый домотканый половик. Стало зябко.

Неясный шорох неспешно прошелся по застывшей от ужаса светелке и остановился подле большой русской печи. Вспомнив о бабушкиных сказках про домовых, Улюшка решила независимо усмехнуться, но вместо дерзкой, разрушающей глупые деревенские суеверия, усмешки на свет божий родилась страшная, отчаянная гримаска.
«Надо непременно бежать, – затравленно оглядываясь по сторонам, внезапно решила девушка. – Только куда пойдет сиротинка бесприютная? К батюшке, который не пустит ее на порог»?

На полированном фабричном стуле мирно покоилась ее первая, вызывающая острую зависть подружек, настоящая фабричная шубка. Серые, расшитые замысловатыми узорами, валенки прикорнули к тяжелым полам подлинного барского одеяния. Будто кто-то специально приготовил их для отчаявшейся беглянки. Даже бежевое шерстяное платье лежало на краю кровати и тонкие, словно для господского бала, городские чулки.

Руки тряслись, но прежние силы постепенно возвращались к девушке. Одевшись и наскоро накинув на голову новую пуховую шаль, бесшумно вышла Уленька в гулкий пустой коридор, да по поскрипывающим от возмущения ступенькам спустилась на первый этаж. Дом мирно спал. Где-то в отдалении тоненько постанывала Пульхерия Матвеевна, да басовито похрапывал Еремей Кузьмич.

Дубовая входная дверь недовольно крякнула, нехотя выплевывая наружу то, что так стремилось выбраться из охраняемого ею пространства. На безоблачном небе, разбрасывая повсюду причудливые блики, полноправно хозяйствовала багровая, кровавая луна. И она не любила посторонних, которые могли б нарушить ее застывший, мертвый покой. Но любвеобильный ветер, истосковавшись по живым существам, бездумно почивающим, по его мнению, в тяжкой неволе бревенчатых и каменных казематов, стремительно рванулся навстречу нечаянной товарке и, играючи, бросил ей в лицо целую пригоршню колкой снежной крупки. 

Зябко поежившись, Уля пошла. Куда? Она не знала. Зловеще темнеющий на горизонте лес манил ее в свои неизведанные глубины, чтобы адским магнитом притянуть к коварной реке Сороке, а там и к прожорливому ведьминому болоту.
«Куда я иду? В жуткий заброшенный монастырь? – с трудом переставляя пудовые валенки, с безразличием думала девушка. – И зачем я иду туда»?
Темная, маленькая, щуплая фигурка, похожая на призрак, внезапно появилась подле самой опушки. Не доставая полами длинного одеяния замершей от ледяного страха земли, она кружилась в неизвестном диком танце, резко приседала и, подбрасывая вверх, к небу, неясные долгие тени, что-то надрывно выкрикивала.

– Чур, чур, привиделось, – обмирая на месте, прошептала Уля и, стремительно перекрестившись, медленно развернулась назад. Туда, в логово Тришки Макарова.
Подивившись намерениям трусливой подружки, притихший было разбойник-ветер устремился к ней с новой силой и, ухнув филином, попробовал свалить долгожданную добычу в недавно наметенный, схожий с могильным холмом, сугроб.

Фигура неожиданно остановилась, а через мгновение, точно бесплотный дух, неторопливо и неотступно поплыла на Улюшку, чтобы утянуть ее, беззащитную, в потустороннее сатанинское царство. Время умерло, и бедняжка обреченно опустилась на безмерно окоченевшую землю, чтобы слиться с ней воедино.

Привидение неуклонно приближалось. И тогда Ульяна покорно сомкнула запорошенные неугомонными снежинками вдруг резко потяжелевшие веки.
– Вставай! – приказало привидение хриплым женским голосом. – Вставай и пойдем со мной.

Уши не могли врать, по крайней мере, они никогда не лгали своей любимой хозяйке, а потому, памятуя о том, что духи не кашляют и не простужаются, девушка робко открыла глаза. Вся в глубоких, извилистых морщинах, пожилая женщина стояла перед непорочной женой жестокосердного безумца. В том, что борозды на лице незнакомки были настоящими человеческими морщинами, Уля не сомневалась. Только тлеющие угольки в глубоких глазных впадинах неизвестной не позволяли беглянке обрадоваться возникновению из ниоткуда неожиданного спасения.

– Ты когда-нибудь слышала о Марфе-колдунье? – как можно мягче поинтересовалось неожиданное спасение и, с силой приподняв чуть зримые в темноте клочкастые, напичканные искрящейся ватой, брови, бесцеремонно воткнуло в девушку два черных острых клинка. – Ты навестишь отшельницу?
Выбирать не приходилось, и Уля послушно встала на четвереньки. Подняться на ноги сил не было.

– Ешь, – повелела ведьма и протолкнула сквозь одеревеневшие губы девушки отчаянно горький корешок.
Он был горче полыни, но, тем не менее, сделав несколько жевательных движений, Уленька безропотно протолкнула несъедобную мерзость в желудок, а затем с удивлением обнаружила, что может идти. Мощная энергия огненными струйками стремительно побежала по безжизненным жилам несостоявшейся самоубийцы, понуждая ее легко вспорхнуть со снега и смиренно подставить проказничающему ветру битое мужем лицо.

– Идем, – скомандовала диковинная старуха и, круто развернувшись, совсем как обычный человек ее возраста и пола, мелко засеменила навстречу тьме и ведьминому болоту.
В небольшой, протопленной избушке удушливо пахло разнообразными сухими травами, пучками подвешенными под самый потолок. Возле двери, ведущей в крохотные сенцы, колченогий табурет приткнулся к огромному котлу, в котором пузырилось и булькало что-то, судя по запаху, вполне вкусное и съедобное.

– Что вы делали в лесу в такую темень? – превращаясь из сосульки в разомлевшего от тепла человека, робко поинтересовалась Уленька.
– Я же не справляюсь о том, что делала в лесу ты? – фыркнула на гостью Марфа и, скинув с себя залатанный полушубок, опустилась на прикрытый медвежьей шкурой топчан. – Хотя… я ведаю почти все, что происходит или произойдет на белом свете.
– Расскажите, – почему-то вздрогнула Уленька и мгновенно осознала каждой клеточкой своего тела, что именно сейчас услышит что-то настолько страшное, что это страшное не даст ей прожить спокойно остаток ее только что начавшейся жизни.

– Первый антихрист, хитрый и властолюбивый, сейчас шагает по земле, деточка, – неспешно закуривая треснутую глиняную трубку, умиротворенно прошамкала бабуся. – Он жжет храмы и бросает в огонь православных. Но недолог будет век ирода, а когда он сам будет убит, второй антихрист, совсем не похожий на черта, но нравом суровый и беспощадный отнимет у тебя самое дорогое, что у тебя будет на свете.

– Мне уже ничего не дорого, – покачала головой Ульяна. – Разве только сестра Натальюшка, да братец милый.
– Выздоровеет твой трусливый братец, – хлюпнула носом ведьма и слезу со щеки смахнула, – и примкнет он к войскам третьего антихриста, самого грешного и жестокосердного.
– Не может быть! – всплеснула руками Уля. – Филька – добрый, он всегда заступался за меня.

– Добро он и сделает в конце жизни, – согласилась с гостьей чернокнижница.
Что-то темное прошмыгнуло в отдаленной части избушки. Передернувшись от испуга, Уля с силой протерла кулаками глаза и увидела большую черную птицу, надзирающую за ней из угла горницы, в которой она увидела закрытую на увесистый замок небольшую железную дверь.
– Это мой ворон по имени Кирк, – проследив ошеломленный взгляд девушки, устало пояснила старая женщина. – Вчера он летал в Питер и принес пренеприятнейшие известия.

– Какие? – с заинтересованностью разглядывая высокомерную крючконосую особу, ахнула Уленька.
– Скоро сама узнаешь, – таинственно усмехнулась ведьма и, по-молодому вскочив с места, начала спешно стелить Ульяне постель на старой, почерневшей от времени, но еще крепкой скамье.

Утро пришло внезапно. Сладко, как в далеком детстве, потянувшись, Улюшка поняла, что находится в светлице не одна.
– Пей, – поднесла к ее рту кружку с травяным настоем Марфа-колдунья. – Пей, да в город собирайся.
Уля послушно отхлебнула полный глоток крепкого навара и тут же почувствовала новый прилив сил.

– Вот тебе деньжата, – ткнула носовой платочек, завязанный в тугой узелок, в руки беглянке чернокнижница. – Бери и пользуйся.
– Почему вы мне помогаете? – изумилась Улюшка, но платочек все же за пазуху спрятала. От греха подальше.

Никогда не видела молодая крестьянка настоящих городских денег. Пряники, леденцы и петушки на палочке – пожалуйста, а вот копеечками их, ребятишек, строгие родители не баловали.
– Много будешь знать, – зыркнула быстрыми глазищами ведьма и к окну отвернулась, – скоро состаришься.
«Чудно, – нащупывая пальцами будто с неба свалившееся богатство, невольно подумала счастливица. – Чудно-то как, Пресвятая Богородица! Неужели я убегу из родимой деревушки, будто воровка али грабительница какая. Только выхода у меня нет, так как никуда от распоряжения спасительницы Марфы не денешься».

– Там лошадь, – удовлетворенно хмыкнула старая женщина, словно читала ее мысли, а затем кивнула за занавешенное окошко. – Кирк вам дорогу укажет, а потом и коня назад приведет. Доверься ему, красавица, доверься мне, милая. В Сорокине тебя ждет смерть. А теперь садись и поешь.
Краюха черного пахучего хлебушка легла на стол возле проголодавшейся за ночь беглянки, кувшин с молоком примостился подле ее правой руки.

– Козье, молочко-то, козье, все болезни лечит, – кивая на неожиданное лакомство, по-матерински проворковала Марфа и торжественно положила перед Улюшкой солидный шматок сала, с аппетитными мясными прожилками. – А это возьми с собой в дорогу, доченька. Пригодится.
Позавтракав и от души поблагодарив хлебосольную хозяюшку, Улюшка вышла во двор, чтобы продолжить свое нечаянное путешествие из родного, поди, потерянного навсегда родительского гнездышка.

Глубоко вдохнув в легкие чистый лесной воздух, щедро пропитанный хвоей, девушка ощутила в груди щемящее, но сладкое чувство свободы и избавления от душевной и физической боли. Оглянувшись назад, она с удивлением осознала, что ладная избушка, в которой проживала прославленная чернокнижница, снаружи оказалась ветхой и запущенной, хотя внутри жилье знаменитой на всю округу ведуньи пленяло уютом и чистотой. Высокие стройные сосны надежно защищали неприступную обитель колдуньи от нескромных посторонних взглядов, пропуская к домику Марфы лишь небольшую дорожку, позволяющую самодельным крохотным санцам проехать по ней в сторону села Сорокина и уездного городка Михайловска.

– Оденься, – заботливо накрывая хрупкие плечики гостьи старым овечьим тулупом, приказала чародейка. – И учти: судьба твоя лежит в первой от дороги избе, укрытая стеганым одеялом и с повязкой на бритой голове. – А теперь прощай, драгоценная, прощай, да назад не возвращайся.
Уля вздохнула и пристально вгляделась вдаль, туда, где заканчивалась шеренга остроконечных вечнозеленых стражей, честных, благонадежных и неподкупных, как сама матушка-земля.



Отредактировано: 17.01.2019