Любовь по правилам и без

1

ЕГОР

— Моя звонит, — закатил глаза приятель. — Домой приду, и опять ныть начнет. На тему, что я то на работе, то с друзьями, а она никуда не выходит. Будто я запрещаю. Везет тебе, братан.

— Мне?

Все сидящие за столом мужики рассмеялись, а я искренне удивился. Это в чем же я такой везучий-то?

— Тебе-тебе, кому же еще! Ни у кого отпрашиваться не приходится, чтобы посидеть с приятелями.

— И когда домой возвращаешься, никто мозг не выносит: где был, с кем, почему так долго, и прочий бред, — кивнул Серёга.

— И никто не устраивает скандал, узнав что намечается мальчишник в баре, а не в кафе, — добавил Лёха.

— Так вот почему мы не в баре встретились, а в кафе? — спросил я у мужиков.

— Разумеется! Моя бы мне жизни не дала, если бы я в бар пошел, а не в кафе. Сказала, что если я с запахом приду, то ночевать буду на лестничной клетке. Семейная, мать её, жизнь. Так что тебе реально повезло.

— Эй, мужики, я теперь тоже в когорте везунчиков. Развожусь, не забыли что отмечаем? — Серый поднял бокал с янтарной жидкостью. — Так что мы с Егором оба теперь одинокие волки! Ну что, бахнем за нашу удачу?

Я усмехнулся, и поднял чашку с имбирным чаем.

— Чай?

— Я за рулём, мужики, — пояснил я, мысленно примеряя к себе это Серёгино «одинокий волк».

Мда, волк. Скорее, никому не нужная, побитая жизнью псина.

Лучше бы меня дома кто-то ждал, беспокоился обо мне. И черт бы с ним, с выносом мозга, с любимыми бабскими запретами и допросами. Лишь бы было к кому возвращаться. К любимой женщине, в волосы которой можно уткнуться носом, и дышать ею, пахнущей домом.

Но таковой у меня нет. Свою еще не встретил. Одинокий волк, мда…

— Предлагаю забуриться в клубешник после этих детских посиделок. Тёлочек снимем, я развод отмечу, да и тебе бы, приятель, отдохнуть от всего. Только на ноги встал, — хлопнул меня по плечу Серёга.

Про «встал на ноги» — это он в буквальном смысле. Столько лет в инвалидном кресле пробыл, что и вспоминать тошно. А теперь хожу с тростью.

— Я — пас, брат.

— А что так?

— За город уезжаю, — сказал, неожиданно для самого себя, и тут же понял, что именно это мне и нужно. — Отпуск решил устроить от всех, один хочу побыть. Посидим, и я выдвигаюсь.

— Может, отложишь? Клуб, горячие цыпочки, м?

Я с усмешкой покачал головой. Любая горячая цыпочка в обморок упадет, когда я разденусь. Всё тело в шрамах от старых травм, операций.

Странно. Двенадцать лет я был лишен женского общества, а ведь в юности гулял только так. И когда появился шанс встать на ноги, первым в моём списке дел было именно то, что Серый предложил — ночь с заводной девчонкой.

Но почему-то не хочется. Я могу, но не хочу вот так, как раньше — одноразово, непонятно с кем. Старею, должно быть.

— Пойду, потороплю бармена, а то топливо нам не несут, — икнул Серый, встал и пошел к стойке, задев массивным телом высокий стул, на котором девочка сидит.

Реально, девочка. Ребёнок лет семи-восьми. Светленькая такая, с рюкзачком, на котором глуповатый принт в виде чокнутого единорога. И видно что одна она, рядом ни мамы, ни папы. И, да, мы в кафе, а не в баре, но время вечернее. Зима, темнеет уже в пять вечера. А девчонка одна.

Ладно, не моё дело. Может, мамашка её в туалет пошла.

Я отвлекся на телефон, забыв про ребёнка, а затем включился в общую беседу. Беседа крутится вокруг Серёгиного развода с Оксаной.

— Все беды от баб! Чтобы я еще хоть раз женился! Нет, никаких больше брачных обетов. К черту! Сегодня же в клуб… ик… к цыпочкам…

Приятель разгоряченно вещал про ужасы семейной жизни. А мне всё по его лицу понятно вдруг стало — не нужна ему эта свобода. И цыпочки клубные не нужны. Любит он до сих пор свою Оксану, которая не смогла простить левак, о котором узнала. И ведь не скажешь Серому, что он дурак, и сам виноват. Потому что мужская солидарность.

Но Серый сказал это сам:

— Вот я дурак! Ну дебил же я, мужики, — обхватил он голову руками.

— Дурак, дядя, — раздался тоненький детский голосок, и мы все посмотрели вправо, на малявку с рюкзачком. — Как и все мужчины, — припечатала малявка мрачно.

И нам бы рассмеяться, потому что это, ну, ребёнок же совсем, а не прожжённая взрослая женщина. Я даже улыбнулся на высказывание, но девчушка обратила внимание на меня, обхватив набалдашник моей трости:

— Ваша? Как у Доктора Хауса. Вы врач?

— Скорее пациент, — подмигнул я девочке.

Сюр какой-то.

— Он од-динок-кий волк, ик, — запинаясь пробормотал Серый, которому явно пора на боковую.

— Волк? Одинокий? — девочка отчего-то оживилась. — У вас нет жены?

— Нет. А мама твоя где, малышка?

— Скоро придет. А вы можете жениться на моей маме? — ошарашила меня девочка, да и моих приятелей тоже. — Она красивая, и самая лучшая! Вот придет за мной, и вы увидите. И женитесь, да? Женитесь же? Вот только мама разведется, и вы сразу же, ладно?

Девочка тараторила, будто до этого не говорила целую вечность, а я глазами хлопал как придурок. Может, я не имбирный чай пил, а что покрепче, а?

— Так, ребенок… — я попытался призвать девочку к порядку, но она вдруг обернулась, и кивнула в сторону.

— А вот и мама пришла.

На эту маму уставился не только я, но и все мои приятели.

Мама девочки шла, стуча каблуками по полу кафе. И стук этот был сердитым. Как и походка женщины, и весь её вид. Да, именно сердитый. Она остановилась в паре шагов от нашего столика, протянула руку к девочке, которая почти забралась ко мне на колени.

— Катя, и как это понимать? Что за демарш? Я чуть с ума не сошла, пока мне из этого кафе не позвонили. А ну-ка домой, немедленно!

Красивый голос, и… знакомый. Каждой своей интонацией знакомый. Поставленный, глубокий и блюзовый, с бархатным тембром. Голос, знакомый каждой своей интонацией. Голос, в который можно влюбиться. Вот только почему этот голос мне так знаком?