Начало нового

Начало нового

На 31 декабря по традиции был назначен бал. Летний дворец, блестящий белый чертог, вычерченный, устремлённый вверх колоннами, полыхал светом и собирал гостей. Назывался он Летним поскольку утопал в зелени — вокруг дворца раскинулись цветущие сады и оранжереи, укрытые от беспощадной русской зимы громадными куполами с искусственным климатом. Днём стёкла пузырей делались прозрачными и практически невидимыми, чтобы впитывать пусть хилый, но естественный свет. А вечером становились зеркальными снаружи. Сейчас полусферы куполов подсвечивались небесно-голубым, зелёным, пурпурным, сверкая гранями, словно огромные хрустальные ёлочные украшения вокруг почти что игрушечного дворца. В воздухе колыхался цветной голографический ветер полярного сияния. Фонари по периметру своего рода световой рамкой завершали иллюминационную картину.

К восьми часам вечера начали прибывать приглашённые. На четыре близлежащие посадочные площадки то и дело садились лёгкие вертолёты, из которых выбирались всё новые и новые государственные официалы, богатеи, прелестные красотки, осыпанные бриллиантами — на праздник слетелись настоящие небожители. Была даже парочка юных лихачей на новеньких ультрамодных, но пока ещё опасных, необъезженных как следует ховерах. Старшее поколение скорее предпочитало классические автомобили — торопиться удел молодых нуворишей, пусть они соревнуются в скорости. Время, как казино — долгосрочно всегда выигрывает и расставляет согласно истинному ранжиру.

На входе лежала широченная серебристая дорожка, уходящая куда-то внутрь, откуда лилась транслируемая бравурная музыка симфонического оркестра. Стараясь оставаться в тени таких значительных людей, иногда мелькали гарды из СБ, возглавляемой Альбертом Цепулисом. Альберт уже давно возглавлял фамильную ЧВК, после того как около десяти лет назад национальная армия окончательно разложилась в скандалах генеральской коррупции, этой ржавчине госмашины, и в парламенте ведущие семьи пролоббировали соответствующий законопроект о частных спецслужбах. Сам Альберт, разумеется, тоже был здесь, сразу выделяясь среди прочих военной выправкой и своими страшными, будто остановившимися, пронизывающими холодом ярко-голубыми глазами.

Гостей встречали лакеи в бордово-серых контрастных ливреях, белых длинных чулках, тяжёлых лакированных башмаках и замысловатых шляпах с перьями. На улице разговаривали некоторые прохлаждавшиеся мужчины, не торопившиеся раньше времени попасть внутрь, наслаждавшиеся идеальной для сезона погодой — буквально на пару градусов ниже ноля, совсем без ветра.

Видели, как прибыл министр иностранных дел, несколько важных фигур из МИДа, силового и экономического блоков правительства. Мог бы быть и премьер, он последние несколько лет бывал неизменно, но нынче прескверно себя чувствовал, постоянно лечился за рубежом — как поговаривали, что-то серьёзное, возможно даже смертельное. Был зампред Пережогин, который по этим же слухам должен был вскоре возглавить правительство, будучи уже одобренным всеми влиятельными сторонами. На вечере ожидалось присутствие крупнейших партнёров из Америки, Китая, Западно-Европейского союза, Средиземноморской лиги. Даже недружелюбный Интермариум пришлёт своего представителя. Как обычно, то будет тонкий жест одновременного почтения и злопамятности. И непременно явится — всеми нелюбим, но уважаем — ехидный, громкий, остроумный широколицый поляк-здоровяк Анджей Гложик. Чтобы быть невероятно колким в шутках, крайне точным в фехтовальных выпадах определений. И, одновременно, когда ему надо, становящийся галантным, внезапно дипломатичным, обходительным, самой учтивостью.

Здесь собралось блистательное общество. Каждый — сверхзначительное лицо, почти легенда. Вместе они — Олимп современности. Некоторые полубоги, правду сказать, прихватили с собой кого попроще, видимо ради забавы. Сонин был с новой приятной подругой, но явно посторонней по наряду и легкомысленной по манерам. Подцепил в эскорте? Эксцентричный Арсений Слива — в экстравагантном белом костюме и с очередным молодым любовником на месяц. Принципиально одинокая, самодостаточная или, как она сама шутила, “перестарка, играющая сольную партию” Алина Легачёва, лукавая и саркастичная — со странноватым, очаровательным в своём уродстве пушистым bio-accessory в руках. Но были также и образцовые супружеские пары, не позволяющие утверждать, что высшие круги в конец разложились нравами: Фокины, Багратуни, Грановы, Моос, Ващенко, Амировы, Ляш, Грозовские, Шамаевы, как и многие здесь, вместе со взрослыми детьми. Чуть задержавшись, скорее всего намеренно, для пущего эффекта, прибыл могучий старец Василий Тихановский со своей юной шестнадцатилетней дочерью Надеждой, для которой это был первый по-настоящему большой выход в свет.

Благословенный Василий Леонидович появился на публике в светлом пиджаке, белой рубашке с расшитой золотой полосой, идущей вроде широкого пояса, чёрных брюках и жёлтой бабочке. Безукоризненно галантный хозяин дома. Он напоминал большого доброго отца всех собравшихся сразу, и доброта его смягчала официозную натянутость момента. Не один напротив толпы гостей, но в центре всеобщего настроения. Дочь, Надежда Васильевна — неотразимая, высоченная, осанистая, не по годам вытянувшаяся в своего великана-отца девушка, с хулигански короткой платиновой причёской и несколько бросающим вызов окружающим подростково-надменным горделивым лицом, будто бы совсем не боялась звёздного окружения, а даже наоборот. На ней было платье тех же сливочно-золотых цветов, с аналогичной полосой-вставкой на подоле. По обычаю праздника, платья дамам рекомендовались как можно более летних оттенков — бледно-розовые, жёлтые, нежно-зелёные, мятные, светящиеся фиолетовые, васильковые и сапфировые. Мужчинам полагались вовсе не смокинги, а цветастые пиджаки, часто в клетку или совсем чудных расцветок — долой чопорность! Сверх того, слишком строгий наряд издалека мог выдать выскочку, случайного человека в данном обществе, совершенно незнакомого с давно установившимися порядками и, пусть негласными, совершенно чёткими правилами касательно наряда.

Вместительный Изумрудный зал, имеющий овальную форму, вобрал в себя сотни приглашённых. Воздух вибрировал громовой плотной бетховенской музыкой, учиняемой оркестром из пятидесяти музыкантов и дирижёром Станиславом Гофманом, сыном того самого Гофмана — маленьким, коротеньким, резвым, вертлявым, но каким же славным, так что слеза наворачивается — есть ещё у нас талантищи мирового масштаба, есть, не оскудела страна.

Стены были украшены бесчисленными живыми фаленопсисами, дендробиумами и юкками, змеились лианами и вьюнками, декорированы померанцевыми деревцами и гигантскими аморфофаллусами в углублениях. Также растения жили в застеклённых выпуклых нишах, слегка подсвеченных изнутри, изумительными круглыми окнами-аквариумами они шли до самого потолка, придавая пространству ещё больше летней силы. Создавалось ощущение, что стены буквально проросли природой и цветами. Горели тысячи свечей в высоких канделябрах, сверху нависали три многоярусные бронзовые люстры.

Наконец музыка смолкла и воцарилась волнующая тишина. Василий Леонидович, нежно придерживал красавицу Надежду под руку в длинной шёлковой перчаточке, на фоне витража с их большим фамильным гербом — два полярных медведя подпирают синий щит с белым двуглавым орлом под золотой короной. На правах хозяина Благословенный Василий открыл праздничный вечер краткой вступительной речью на английском, не отягощённой, впрочем, особым значением, кроме торжественного и приветственного.

Стоящий рядом благообразный пожилой церемониймейстер трижды ударил тростью в пол и настал черёд первых полонезов. Пары встали в две линии и совершали реверансы, поклоны и круги, возвращаясь на исходную позицию. Василий Леонидович прошелся в первом полонезе с госпожой Дорофеевой, во втором — с Липитской-матерью, третий он совершил со Стефанией Бозетти, которая попробовала во время танца напомнить о своём предложении запустить пьемонтскую торговую сеть косметики в России, но Тихановский лишь пару раз учтиво кивнул ей с заоблачной высоты своего роста, дав понять, что его эта тема сегодня совершенно не трогает и лучше отложить переговоры. Для своего возраста Василий танцевал недурственно.

После польского все танцевали грациозную кадриль. Затем шумную мазурку. Далее принялись отчаянно вальсовать. И если первые танцы были во многом церемониальными, полагались для ритуала, то здесь усердие значительно возросло — пары буквально летали вихрем по паркету под восхищёнными взорами наблюдающих. Следом начались ещё более выражающие неподдельную страсть и природную естественность ретро-танцы: чарльстон, шимми, фокстрот, твист и диско. Веселье достигло апогея. Молодёжь завелась и энергично отплясывала.

Старички же да старушки, сделав пару туров самых спокойных душевных танцев для отчётности, приступили к своему более приличествующему занятию — разговорам, политическим обсуждениям, светскому любезничанию да просто витийству. Во дворце имелось более двадцати залов и гостиных — везде свои развлечения. И публика потихоньку, сохраняя такт, не торопясь, начала разбредаться по своеобразным клубам, впрочем, изрядно по ним ротируясь. Публики из-за перемещений будто бы даже прибавилось. Среди гостей решительно сновали ловкие официанты с напитками, совершенно обнажённые и выкрашенные серебряной краской с босых ног до кончиков волос, руки их были пристёгнуты с двух сторон широкими кожаными ремнями к серебряным же подносам. В розариях под купольными пузырями, где пели трели соловьи, другие прислужники, окрашенные золотой краской, накрывали столы для парадного ужина.

Василий Леонидович сегодня избегал кулуарных, праздных и деловых бесед, сторонился послов и миллиардеров, умея каждого остановить теми ласковыми словами, которые он один лишь умел произносить. Оставив Надю веселиться в Изумрудной зале, он прогуливался по комнатам с бокалом шампанского. Понаблюдал в одном из малых залов за концептуальным спектаклем в компьютерных декорациях, который начался ещё без зрителей и, по смыслу, в них особо и не нуждался, вполне представимый на пустой нелюдимой планете — театру покровительствовала увлекающаяся подобным искусством Надя, писавшая порой для них пьесы. В манифесте они называли зрителя случайным мимолётным наблюдателем, зрители должны были проходить вскользь, потоком, выполняя, образно говоря, механическую роль крутящейся ручки действа или вращающейся бобины с киноплёнкой, ибо спектакль шёл для никого, для пустого зала, сам для себя. Василий перешёл в другую, обтянутую красной кисею комнату, где исполнялся изящный танец буто, который был ему гораздо ближе и понятней. И приятней.

И вроде бы наступило самое время в безмятежности наслаждаться жизнью и красочным великолепием праздника. Но не было никакого покоя и тонкой радости созерцания в душе Василия. А одно лишь нервное недовольство. Тревожило, что Антон Климец, старинный друг и астролог, полимат и навигатор на протяжении целой эпохи, который ещё несколько дней назад обещал непременно быть сегодня на торжестве — так ведь и не объявился. И даже не отвечал на вызовы. В декабре Антон Всевидящий должен был совершить последнюю сверх-глубокую медитацию и ответить на множество главных вопросов. Он что-то рассказывал, почему четвёртая медитация решающая. Очередная его заумная теория, что четыре — совершенное число. К чёрту нумерологию! Антон должен был дать практическое направление. Сделать решающий задел на будущее. Он должен был, в конце концов, доделать для Pharmakon химический регулятор чувств. А теперь его нет. И явственно чувствуется, как хаос событий проникает в жизнь, разъедая кислотой, разрушая фундамент устойчивости.

Василий потребовал у Цепулиса немедленно сыскать Антона по своим государственным сыскным каналам. И Альберт Антанасович выдал через полчаса ошеломительный ответ: Антон исчез без вести из своего дома на Алтае, что в дремучем Солонешенском районе. Гениально-безумный аскет забрался так далеко от цивилизации, поэтому его не сразу и хватились. О судьбе Антона ничего не известно, вот уже как более двух суток. Никакой системы визуального слежения в том диком краю попросту нет. Но вся полиция и следственный комитет региона срочно подняты на ноги, прямо ночью-утром на первое января, и отчётность поступает в режиме реального времени. Но приходят пока лишь дурные сведения.

Гости пировали, болтали и развлекались, когда в двенадцатом часу в отдельном кабинете состоялся долгий разговор на резких тональностях, в котором участвовали Тихановский, Цепулис с одной стороны и Шамаев, плюс Гранов и Шмаргович с другой — эти двое выступали будто бы адвокатами Шамаева. Коллизия случилась относительно случившегося исчезновения Антона Климца и некоторых всплывших уже сейчас горячих обстоятельств, недвусмысленно указывающих на людей Георгия Константиновича. Так или иначе, разговор этот завершился взаимными выпадами и серьёзными обвинениями, которые наложились на старые многолетние обиды и недосказанности. Георгий Шамаев, ни с кем не попрощавшись, немедленно покинул бал. И, можно сказать, именно тогда, под раскатистый звон кремлёвских башенных колоколов, под крики “ура!” и с первыми выстрелами фантастического фейерверка над дворцом по случаю наступления Нового года, на кураже и в пьянящем ликовании, как это обычно и бывает с войнами в самый момент возникновения — началась вражда великих фамилий, имевшая в развитии такие значительные последствия.