Непоучительные рассказы о любви

Лемпартус госпожи Брильц

I.

Под пузатым, черным от сажи котлом пылал огонь – жирный, алый, ненасытный. Котел гудел. Каша разварилась и норовила вот-вот вылезти за края; поднимаясь облачной пеной, слегка подрагивала. Густая, щедро сдобренная маслом, она распространяла ни с чем не сравнимый запах специй, мяса и сала, и запах этот плыл по Ратушной улице, тянувшейся, как сброшенная змеей кожа, от главных городских ворот до площади; его не могла перебить ни свежесть долетавшего от озера ветерка, ни вонь поганых канав, куда мясники сбрасывали пагнильё.

– Эй, олух! Врос, как пень, что ли?! Убирайся с дороги, чего растопырился!

Вместе с этими словами боль ткнулась в правую лопатку, распустилась в плече. Юноша отпрыгнул в сторону как кот, в которого плеснули кипятком. Едва успел вытянуть из-под лошадиных копыт тощую котомку – простой холщовый мешок с пропущенной через горловину веревкой. Ударился о стену, задел кого-то; его злобно пихнули в ответ.

Небольшой конный отряд – ратники, облаченные в нарамники цветом золота, вооруженные короткими копьями и мечами, – сопровождал господина в ярко-алой котте и серых шоссах. Он сидел в седле прямо, как влитой, уперев кулак в бедро и держа поводья одной рукой, не глядя вокруг. Ему, гордому и важному, было тепло в плаще из тонкого сукна, ниспадавшем с плеч красивыми складками; и, разумеется, он сегодня уже трапезничал – ел пшеничный хлеб, запивал крепким вином жареного каплуна и ароматные паштеты.

Хорошо быть таким господином. На голой земле не спит, листом не укрывается, подумалось юноше, которого ждала в лучшем случае поденная работа от зари до зари – сейчас, когда ярмарка окончилась, найти такую считай везение, хотя бранью и оплеухами за нее платят щедрее, чем похлебкой или монетой.

Нет, куда лучше разъезжать на такой вот тонконогой породистой лошади, иметь длинный плащ, а на поясе носить кинжал с посеребренной рукоятью…

Над толпой плескался, играл длинными хвостами стяг – на золотом фоне парящий черный орел. Всадники прогрохотали по выстеленным на утоптанной земле доскам, направляясь к площади.

Юноша угрюмо глядел им вслед из-под нечесаной светлой челки. Холодный осенний ветер раскачивал черно-красную деревянную вывеску – стоящий на огне котел с варевом, – и она отзывалась едва слышным, недовольным скрипом.

II.

Как любой другой город, Стакезее был слишком тесен и слишком многолюден. Сновали торговцы, разносчики, слуги; клирики, монахи в коричневых или черных рясах, и даже те, что носили меч и кольчугу, а на плече – алый крест; слонялись бродяги и разные бездельные людишки. Женщины направлялись на рынок или на представление. Торговцы тканями громко зазывал их к себе, расхваливая товар – тонкие северные сукна и вышитые восточные шелка. Люди и дома теснились, напирали друг на друга, но казалось, что по-настоящему тут никому ни до кого нет дела – хоть ты умри прямо у дверей какой-нибудь лавки.

Возле стены собака грызла кость, устроив ее между лап, и угрожающе заворчала, когда юноша остановился слишком близко.

Нынешнюю ночь он провел в сарае возле «Пьяной гусыни». Щелястые деревянные стенки защищали от порывов ветра, а под навесом, у коновязи, тепло фыркали и потряхивали гривами лошади. Можно было устроиться на ночлег и получше, однако последняя медяшка исчезла третьего дня в цепкой лапке Хайке, шустрой трактирной девчонки. Боясь, как бы он не обманул, она потребовала оплату сразу же. Он, уже ученый, только показал ей монету, раздразнил – а отдал лишь когда сделал дело. Девчонка запихнула деньгу за щеку, одернула грязную юбку; шмыгнула мимо, в узкий проход лестницы, ведущей в погреб.

Теперь он сожалел о своей расточительности, ибо брюхо от голода норовило прилипнуть к хребту и спине. А из трактира плыли и плыли запахи – похлебки, пирогов, горячего хлеба…

В Стакезее столько всего – соборы и ратуша, и дом, где собираются купцы, чтобы обсуждать свои сделки, и монастырь, огражденный от мирской тщеты крепкими стенами. Холодное озеро, снабжающее жителей водой и пищей. А домов, домов сколько – и не сосчитаешь!.. Он до сих пор не был уверен в том, что знает все закоулки и укромные места этого города – а ведь пришел сюда в самом начале месяца сенокоса, две луны назад!

Тогда город, раскинувшийся на берегу озера, поразил его мощью и размером. Прочные стены не стесняли его, а были выстроены так, чтобы место осталось не только для домов и лавок, но и для огородов, и фруктовых садов, и даже луга, на котором девушки танцевали рондо. Виднелось множество церквей, но выше всех возносил островерхую крышу собор, возведенный на центральной площади. К воротам тянулись широкие дороги, по которым двигались телеги и повозки, всадники и пешие путники.

Здесь в первый же день его взгрели так, что небо с овчинку показалось. Чужаков всегда так встречают. Но и он показал себя – дрался отчаянно как лев; припадал к земле, вертясь вокруг себя, кусался и царапался как лис.

Его отчаянная ярость произвела нужное впечатление. Потом, как и водится между удальцами, они помирились и гурьбой пили в безымянном дрянном местечке – на потемневшей вывеске еле угадывались очертания грубо намалеванной пивной кружки. Спьяну чувствовали себя почти братьями – Тило, Ханс, Вилли, Уве, еще один Ханс…