Обратная сторона сказок. Колобок-колобок

Многие слышали историю о колобке. Но не многие знают обратную сторону этой сказки.

Жил-были посреди густого елового леса дед и бабка. Дом их стоял на круглой поляне среди леса, окруженный частоколом. Частокол был сделан из заостренных осиновых кольев, готовый моментально превратиться в оружие для армии борцов с нечистой силой. На частоколе для острастки были надеты черепа пытавшихся материализоваться представителей темных сил, вампиров оборотней и прочих змеев-горынычей, которых дед побеждал мечем, когда был богатырем.
Повзрослев и набравшись мудрости, он понял, что порядок на вверенной ему территории – в лесу – можно поддерживать не огнем и мечем, но и сердечным теплом. А так как он был богатырь и нет-нет, да и тянуло порубать всех безобразников в капусту, он, когда надо было навести порядок, звал на помощь бабку. Они вместе делали круглый хлеб – колебятку. Этот хлеб некоторые звали колобком. Делали они этот хлеб с любовью и делились им со всем лесом. Для зверей это был одновременно и грозный знак и большая радость. Грозный знак – значит есть что-то, что надо исправить. А большая радость - так как это было большое чудо, и каждый раз по-новому раскрывался оживший хлеб, сделанный человеками.

Как-то раз пробрался кто-то из хищников в курятник и хотел утащить курочку Рябу. Курочка так перепугалась, что перестала нести золотые яички. Чудом ей удалось спастись. Так как хоть и была она курица, но бегала очень быстро. Да и соображала неплохо. Дед утешил ее и решил навести порядок. Ведь это было не просто нарушение границ. Кто-то покушался на курочку Рябу не потому что он хотел есть или ему было любопытен редкий птичий метаболизм. Дед терпеливо относился к тому, что зайцы покушались на капусту, но пинки его были мягкими. А когда ловил их за уши – читал им стихи. Но в этом случае с Рябой пахло злом. Да и в лесу было полно еды, да и нарушитель не сразу убежал, а притаился а потом сломал в курятнике все, что мог сломать.

- Испеки мне, бабка, колобок. Попросил дед.
Для бабки выпекание колобка было всегда необычным занятием. Когда-то давно она была ведьмой. И еще молодой дед-богатырь буквально за шиворот вытащил ее из избушки на курьих ножках, дал пинка и отправил на перевоспитание. Она помнила много волшебных фокусов, но выпекание колобка было не таким. Ты как бы отдавала прямо из сердца свою любовь. И не абстрактно всему лесу, а именно тому, кого колобок встретит, тому кому это особенно нужно.
Дед был расстроен и из-за того, что обидели курочку Рябу, и из-за того, что он так и не мог смириться с тем, что идеальный порядок в лесу все никак не налаживался. Он знал, что это пока не возможно, но каждый раз когда сталкивался со злом проникающим в звериный род – расстраивался. Чтобы как-то отвлечь его от грустных мыслей, да и почувствовать в нем силу, бабка играючи спросила:
- Из чего испечь-то? муки то нет ?
- А ты по амбарам помети, по сусекам поскреби, вот муки на колобок и наберется, - ответил дед и выждал паузу, как талантливый скоморох, который приезжал в соседскую деревню. Еще прозвище у него было диковинное – Станиславский. Наверное, румын.

Бабка так и сделала. Помела по амбарам перышком, выпавшим из крыла курочки Рябы. Поскребла ножом по сусекам. Бабка одновременно чувствовала и обиду, и страх доброй нелетающей птицы, и свое собственное, тепло к лесным зверям. А еще немного побаивалась, что разозлится дед и поедут по лесу всадники на белом, рыжем, вороном и бледном конях и устроит дед лесу окончательный суд. Набрав муки, бабка замесила тесто на сметане. Специально, не смотря на вечер, растопила печь жаркими березовыми дровами, изжарила колобок на сметане, достала и положила в печь зарумяниться. И вздохнув, позвала деда.
Дед умел так соединить свои мысли и чувства, что даже обычная лавка, на которой он сидел, казалось оживала. А тем более, когда он от всего сердца желал подарить лесу колобок. Люди часто дарят животным имена. Более того, когда-то люди могли понимать самую суть природы и имена давали не просто так. Что-то такое жило и в дедовском сердце. Когда мысли и чувства как бы сливались в одно, он мог назвать даже хлеб именно его особым именем и тогда даже существование хлеба становилось совсем другим.
Делал это дед забавно – он хотел в этот момент быть совсем один. А так как в избе от бабки было не спрятаться – он иногда, не смотря на жар, залезал с головой в печь.

Так он сделал и в этот раз.
- Ты – Колобок – раздалось из темной глубины печи. Бабка ценила юмор деда, но услышав, что имя колобка – Колобок, поняла, что дед думает и чувствует, что-то совсем серьезное и очень сильно.
Колобок положили на окно остывать. А чтобы оживший хлеб начал жить на полную катушку – надо было с ним поиграть, пообщаться. А главное – познакомиться, представиться и показать, что у него, у колобка тоже есть границы и он может их охранять. Начинала говорить всегда бабка, по-матерински, но в то же время со всей серьезностью, силой и достоинством Сары назвала себя и имена своих предков. А еще пропела – чтоб Колобок откликнулся:
- Колобок-колобок, я тебя съем. - Сказала конечно, шутя, но, звонко и ясно - чтобы Колобок заговорил.
Колобочек водил глазками, открывал рот и пока мог только сказать:
- Не ешь меня…. Но чувствовалось уже, что тесто пропеклось и горячее слово внутри колобка живет и даже давит на подвыкатившиеся глаза – бусинки. На бабку от колобка повеяло разогретым смолистым лесом.
А тут и дед отряхнул золу со штанов, поправил опалившиеся волосы, и вытер сажу с лица при этом стал похож на богатыря специального назначения, забрасываемого в южные леса. Проморгался, и проникновенно глядя на колобка, назвал свое имя, своих предков и вымолвил:
- Колобок – колобок, я тебя съем… !
В ответ повеселевшая булка улыбнулась, обрадовалась, что с ним играют и очень по-настоящему к нему относятся. От этого он наливался уже не печным, а человеческим теплом. Ему казалось, что он уже очень давно знает деда и бабку. Еще с тех времен, когда дед только пошел в богатырское училище, а бабка еще не умело чертила мелом неровные круги на полу в школе чародейства и магии. И запел Колобок свою песенку в первый раз.
- Я Колобок-колобок, - и решил представиться по форме, как дед и бабка, а за неимением знаний о предках изложил технологический процесс – по амбару метен, по сусеку скребен, на сметане мешен, на окошке стужен. Не ешь меня, дедушко, я тебе песенку спою… Да и не время еще меня есть, - и по дедовски же улыбнулся.

Звери уже чувствовали, что готовится колобок. И по запаху, и по той необычной тишине, что установилась в лесу. Казалось бы, все, даже птички-невелички, даже жуки, муравьи и комары перестали издавать звуки, прислушавшись к тому, что происходит в печи у деда с бабкой. А медведь, волк и лиса даже вышли к тропе тянущуюся от избушки через весь лес к ледяной реке и возвращающуюся к избушке с другой стороны леса.
- Колобок пекут. Надо выходить на тропу, задумчиво пробасил медведь, рухнув с дуба, где он сидел на нижней ветке и ел желуди.
- Интересно к кому на этот раз? – оскалилась со страхом лиса, вспоминая как предыдущий колобок, поговорив с лесными жителями «о том, о сем» взорвался у волчьего логова, где по слухам собирались волки, намеривавшиеся стать оборотнями, и повторявшие – как заклинание «лес - для волков». Чтобы обойти воронку и разбросанные взрывом обгоревшие деревья лисе потребовался целый вечер. А до этого был колобок, о котором лиса ничего не знала кроме того, что он просто был.
- Ты про начинку? спросил ее единственный выживший тогда волк с обожженным хвостом, от него до сих пор пахло паленой шерстью.
- Неудачник, дебил и трус, - подумала про себя лиса, - ничего толком сделать не могут эти серые засранцы. А волку достался лишь молчаливый брошенный лисой леденящий взгляд.
Колобок добрался до опушки леса, когда уже стемнело, а на небе уже висела полная луна. Колобок понимал, что луна отражает свет солнца. По этой причине он считал ее сестрой. Ведь он сам, в определенном смысле, отражал свет человеков, который был не менее ярким и теплым чем солнечный. Поэтому он и поздоровался с луной:
- Привет, Луна! Ну что, сестрица, отражаем солнышко?!
И тут же увидел сидящего у тропинки маленького зайчика. Зайчишка так обрадовался, увидев колобка, что забыл обо всем на свете, потянулся к нему. Длинноухий рано остался без родителей. Его совсем крошечного нашел в лесу дед, взял с собой и заботился до заячьего совершеннолетия, то есть до того возраста, когда заяц мог иметь своих зайчат. И так захотелось зайцу окунуться в то тепло которым светился колобок, слиться с ним, стать одним, даже забыть о тяжелом детстве, все забыть. Стать с этим теплом одним целым. Все, что заяц смог произнести было:
- Колобок, я тебя…. СЪЕМ.
Колобок откуда-то знал о непростой жизни зайца и том, как скучает он по родителям и дедовскому теплу, как часто хочет он променять все, в том числе свободу на капустный лист в дедовском огороде и что сейчас он хочет не есть, а хочет убрать все границы, убрать себя и слиться с человеческим теплом. Нужно было дать зайке тепла, но сохранить его целым, невредимым и самостоятельным. И солнечно сияя, колобок ответил:
- Не ешь меня, зайка, я тебе песенку спою, и запел – я Колобок- колобок, по амбару метен, по сусекам скребен, на сметане мешен, в печку сажен, на окошке стужен. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, и от тебя зайка уйду. Была жизнь, зайка, до этого, будет и после. Береги себя, многие в лесу знают тебя, многие ценят, многие любят.
Услышав слова колобка, почувствовав душевность деда и бабки, ему стало тепло. При этом он чувствовал теплыми ушами холодный ночной воздух, а лапами иголки. Он был, и лес был, и колобок был. Он замер, испугавшись, что он чуть не съел такое чудо.

Луна освещала дорожку, усыпанную иголками. Черные ели стояли стеной и где-то между ними бежал волк. Это был единственный выживший после давешнего колобка кандидат в оборотни. Он толком не умел ничего волшебного. Мог только жрать. Сколько угодно. После встреч под полной луной у него родился бесконечный черный голод, который не могло загасить ничто. Без нужды убивая и пожирая лесную мелочь он не мог, как и другие стремящиеся в оборотни серые хищники, насытиться. Тьма глодала его изнутри. Последним светлым проблеском в его жизни было то, что когда его стая недооборотней душила зайцев и их выводок что-то проснулось в нем и он укрыл собой, выбросил маленького зайчишку подальше в кусты, чтобы его никто не нашел. Слишком много ненужной живой крови было тогда. Даже для него это было уже было через чур. А тут по лесу катился свежий, аппетитный, сытный кусок еды. Но от него веяло такой тьмой и опасностью, которую раньше волк чувствовал только в себе. Как будто не колобок катился по тропинке, а зеркало его души, как будто сама тьма и голод отразились в нем и теперь смотрели на волка. Волк бежал поджав хвост. Он чувствовал, что ему очень надо встретиться с колобком. Из последних сил он набрался смелости и бросился на тропинку перед колебяткой.
- Колобок, колобок, я тебя съем! - Рык разорвал тишину, а серая тень закрыла луну.
- Не ешь меня, волк, я тебе песенку спою, - И посмотрел в глаза серому, - Не надо есть, когда не голоден.
И колобок не умолял, не просил. Он приказывал и холодные искры его глаз, казалось, пронизывали хрустальными иглами саму душу волка. Волк впервые ощутил себя загнанной обессиленной добычей. Так они стаей не раз загоняли старых и раненых оленей. Жертва сама падала обессилев. И вот теперь этой жертвой, казалось, был он сам. Пронзительный взгляд и морозил, и жарил его одновременно. Стыд, страх, боль, но и неизвестная радость и даже восторг душили его. Он не привык, он не мог он бежал от этого. И только очнувшись, когда уже рассвело от того, что его несла ледяная вода он лег на каменистом берегу, положил морду на передние лапы и глядя на восходящее солнце ревел без остановки. Все зло из его жизни проходило перед его глазами и как пыль разгонялись солнечными лучами.

- Береги себя, смелый волк, смелости тебе в твоем пути - сказал вслед волку Колобок и покатился дальше, распевая песенку:
- Я колобок – колобок, по амбару метен, по сусекам скребен, на сметане мешен, в печку сажен, на окошке стужен. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, и от зайца ушел и от волка ушел. Колобок своим настроением сейчас напоминал боевую колесницу, а видом – ежика переростка, ставящего рекорд скорости передвижения клубком по пересеченной местности.

Медведь очень хотел увидеть колобка. Обязательно первым. Это было как в детстве. Хотелось проснуться пораньше и обязательно первым из медвежат выбежать на лужайку и увидеть бабочек, услышать пение птиц, первому пожить этот день. Косолапый вышел на опушку, но не смел подойти к избушке. Но детское любопытство взяло верх. Он полез на самую крепкую ель у края леса. Солнце еще не село и можно было разглядеть колобка, сидящего на подоконнике в вечерних лучах. Он увидел маленькую круглую точку в окне избы, маленький медвежонок внутри него так обрадовался, что вместе они чуть не упали с елки. Расшалившийся медвежонок потребовал сладкого. Тем более, что недалеко чуткий нюх медведя уловил на опушке не только зайчишку, но и созревшую малину. И медведь пошел успевать жить в малинник. Набив живот до отказа пьянящей сладкой ягодой, большой медведь неожиданно понял, что уже ночь и на небе уже сияет полная луна. Маленький медвежонок в нем так напугался и заплакал, а большой медведь с такой болезненной злобой зарычал на малыша, что большого медведя несколько раз передернуло. От спазма его вырвало, резкий сладко-пряно-рвотный запах обжег дыхание, затмил глаза. Медведь бросился на тропу, в кровь разбивая нос о землю, напоминая издалека охотничью собаку-мутанта. Когда он учуял запах колобка появился свет надежды. Спеша к ней, медведь бежал изо всех сил, ломая кусты и ветки елей. Трухляво-ржавое с железным привкусом чувство вины гнало стегало его сзади. Страшные воспоминания, и рев старого медведя внутри «опять ты не сможешь…» доводил до бешенства. Дело в том, что прошлой зимой медведь по привычке обходил лес, не зря же он хозяин. Не спалось ему в берлоге. И наткнулся он ночью на стаю волков. Тех самых, что изображали из себя оборотней. Застал он их за тем, что они согнали несколько зайцев с зайчатами в кучу на середине поляны, что было совсем не в обычае волков, и намеревались их перерезать и передушить. А пока глумливо рычали и наслаждались страхом и дрожью длинноухих. Медведь промедлил какую-то долю секунды, а волки уже принялись за дело. Всех спасти не удалось, да и волки не разбежались сразу. Не сразу они поняли, опьянев от крови и превосходства, кто это разбрасывает их в разные стороны. Уйти от медведя в лесу невозможно. Но и поймать всех волков, мразей и убийц, было тоже невозможно. Перемазанный заячьей, волчьей и своей кровью (волки просто так не сдались, но и разорвано их было не мало) мишка долго лежал на снегу, съедаемый ненавистью, стыдом и виной – он такой большой не спас маленьких беззащитных перед такой сворой волков зайцев и зайчат. И только пришедший утром дед сел рядом с ним в сугроб. Вместе они хоть как-то справились с частью огромного медвежьего горя. И вот теперь засевшая внутри другая часть гнала его быстрее лошадей по лесу за колобком. Ведь колобка, такого маленького и беззащитного могла обмануть и съесть лиса, он мог заблудиться, упасть в речку, да мало ли что еще…
Медведи могут бегать не только быстро, но еще и бесшумно и долго. Косолапый нагнал оживший хлеб, схватил его, сжал когтями-кинжалами и заревел прямо в глаза – бусинки, отражавшие свет звезд:
- Ты никуда не пойдешь, Колобок, я тебя спасу, малышам дальше по тропе нельзя. А будешь упираться – я сам тебя съем, понял, черствая твоя башка?!
Пронзенный дедовским взглядом колобка, такого мудрого и доброго, медведь остановился на полуслове, заплакал и заорал. Как будто с ним снова сидел дед, было тепло. И тепло было где-то живым, а где-то обжигающим. Ржавчина смывалась с его души под этим теплым взглядом. Сквозь слезы и замерший комок в горле перед ним плыли воспоминания. Он вспомнил как сидел на высоченном гранитном кряже у реки, перед ним простирался весь лес, который он чувствовал и понимал от края и до края. В небе парили орлы, внизу грохотала река. Все жило и шло своим чередом, своим путем. Никого не нужно было спасать. Кровавые всхрипы умирающих зайчишек утихли в его ушах, грудь расправилась, сердце забилось полнее и глубже. На весь лес и дел-то было – разобрать бурелом на тропе, да показать медвежатам где лучше ловить рыбу. И наконец-то можно было заняться любимым делом – поиграть на пне, а при случае и старый ансамбль собрать – зайца и волка. На удивление волки тоже не казались ему теперь все на одно лицо - мразями и убийцами. Он ничего не забыл, но он – жил и дышал полной грудью.

Лиса сидела в своей заваленной хламом норе и мысли ее бессмысленно метались как бессмысленно петляет след загнанный заяц. Было жуть как интересно посмотреть на колобка. Ведь его явно уже видели половина леса. С другой – ну что там нового в этой круглой никчемной булке, обвалянной в иголках и истлевших листьях? Его даже есть – скорее любопытно, чем вкусно. Судя по запаху, который вечером несся от избы – начинки там не было, так какой смысл за ним гоняться? Да и к изготовителям этого хлебобулочного изделия лиса не испытывала ничего кроме высокомерного отвращения. Особенно после того, как она почувствовала как легко может пройти незапертую калитку и забраться в курятник. До колик было смешно смотреть как испуганная курица бьет свои же яйца. Ее чуть не порвало от смеха, когда она увидела как плачут вместе с курицей над разбитыми яйцами дед и баба. Как жаль, что не набралась она духу выйти и придушить эту глупую курицу прямо на глазах деда и бабки. Они такие никчемные, что ничего бы они ей не сделали.
Желание не отставать от лесной моды дергало лису за усы все сильнее – ведь она такая хитрая, проворная, все ведающая в своем лесу. Это был ее лес, она могла в нем делать что хотела и где хотела. По крайней мере она так думала. И если она не будет знать, что тут катается по ее лесу – это будет как-то не до конца прилично. Лиса отряхиваясь от сора вылезла из своей норы и потрусила к тропе, откуда уже бодро неслась веселая песня колобка:
- By the rivers of Babylon, there we sat down…
- Вот наглец, - подумала лиса, - это же мой лес, как он смеет тут без спросу кататься, да еще тарабарщину какую-то распевать. – круглый идиот, - с радостной ненавистью процедила лиса.
Она пошла на встречу колобку по тропе, делая вид, что все эти параллели и меридианы вокруг совершенно ее не касаются. И эта тарабарщина ей не интересна и не близка. Колобок прокатился мимо, продолжая весело петь:
- Ye-eah we wept, When we remember Zion.
От него неожиданно пахнуло на лису такой силой, что кровь побежала по жилам лисы с утроенной силой. Лиса обычно сама привыкла соблазнять мужчин своего рода. Но тут было нечто, что соблазняло ее. Как будто колобок стал мечтой всех ее женских грез, такой сильный и смелый, в шрамах от иголок и веток – предел мечтаний любой лисицы. Она неожиданно встала на задние лапы и побежала за колобком короткими шагами – так лисицы танцуют во время брачных игр. Именно отсюда пошло слово «фокстрот» - лисий танец. Подумать только, лиса танцует фокстрот перед поющей булкой, но это было столь же невероятно для лисы, сколь и желанен был колобок – истинный альфа-самец.
- Эй, колобочек, как ты хорошо поешь, не мог бы ты спеть для меня всю эту песенку еще разок? А то ведь я и съесть тебя могу? – закатывая глазки и прикрывая нос хвостом играючи промурлыкала лиса.
Колобок остановился, повернулся к лисице. В этот момент в безмолвном лесе тишина стала давящей и даже лунный свет как бы замер.
- Я – Колобок, колобок. Румяный бок, по амбару метен, по сусекам скребен, на сметане мешен, в печку сажен, на окошке стужен, я от зайца ушел, я от волка ушел, от медведя ушел, и от тебя лиса тоже уйду - Колобок говорил весело, четко оделяя слова, от этого они звенели в тишине как колокола. – Ну а не уйду, так увидим, что будет.
Лисицу переполняло, пучило изнутри от зависти и ненависти. Колобок был такой красивый и румяный, но и самодовольный и высокомерный, что просто необходимо было его пожрать, одновременно и познать его и сделать так чтоб его больше не было, ибо переносить того, кто бы был лучше ее лиса не могла.
Лиса смотрела в глаза колобку и едва удерживала гневные слова, грозящие вырваться гейзером:
- Да как ты смеешь, грязная засохшая шаньга, сухарь в еловых иголках вообще находиться тут рядом со мной, Лисой Патрикеевной, названой родственницей князя Патрикея, от которого пошли бояре Булгаковы и Хованские! Я Столбовая дворянка этого леса, а ты – жалкий слепок, смятый никчемными стариками. А ты тут ходишь и орешь во всю свою бубликовую дыру! Иди ко мне!
В реальности она пала на брюхо как бы на охоте за глупым распевшимся глухарем и простонала, как бы задыхаясь:
- Какой ты румяный колобок. Какая у тебя хорошая песенка. Да только вот старая я стала – тут лиса отметила, что эта тварь черствая даже не сделала комплимент про возраст. – Сядь ко мне на носик, да пропой еще раз!
Колобок стал наливаться жаром, горячая волна докатилось и до лисьего носа, но лиса не чувствовала в этом опасности, а видела только признак зазнайства. «Колобку страсть заливает кровью глаза как глухарям и быкам» - думала лиса.
Колобок решил воспользоваться предложением, тем более что закатиться на нос лежащей ниц лисе было легко и просто. Лиса в этот момент не хотела или не могла принять полноту доброты и любви, посылаемую ей. Все у нее сводилось к брачным танцам, гону и фокстроту. Ну что же, будем пробовать дальше. Порядок в лесу надо наводить в любом случае.
- Я - Колобок, я - колобок – А ты Лиса Патрикеевна передо мной… – колобок открыл душу перед лисой во всю ширь.
От такой радости, что все оказалось сильно проще чем она думала лиса подскочила, а колобок встретившись глазами с полюбившейся ему луной, улыбнулся ей радостной искрящейся улыбкой молодой бабки, как улыбалась она когда возвращалась на каникулы из своей магической школы на родину. Колобок так засветился, что было непонятно – где настоящая луна, а где колобок. Они оба – и луна и колобок сейчас отражали солнышко. Только луна отражала то солнце – что на небе, а колобок – то солнце, что было в сердце бабки и деда.
И также искристо метнулся колобок сквозь зубы в глотку лисе, пока та не надумала закрыть рот.
Жадная радость, триумф надменности сменился на морде лисы удивлением. И больше смениться ничем не успел. Лес осветился рыжим отблеском, как будто в тлеющий костер бросили охапку сухой соломы.
- так и знала, что это ты, негодная дрянь, деревенщина, всех вас передушу… - на лисицу изнутри смотрел дед огненными испепеляющими глазами. Лисица загорелась изнутри ярким светом. Жар и грел и обжигал. Он сжигал мерзость и грязь, но согревал маленького доброго лисенка, которым когда-то была лиса.
- мамочка, помоги – закричал лисенок. И это были последние слова лисицы.

Кравшийся следом за колобком любопытный медведь увидел еще один всполох огня. Лиса исчезла. В лесу снова стало тихо. Хотя нет. Серебряные лучи луны тихо звенели в ушах медведя. Звон сливался в причудливую мелодию, нарастал и становился все более искусным. Медведю возвращался музыкальный слух.
Мишка подошел к тому месту где последний раз видел лису. Он увидел в мокрой траве плачущего лисенка. Он бережно взял его, прижал к груди и понес в самое безопасное место в лесу.

Луна тускнела и вот-вот должно было начать светать. Бабка открыла глаза. На печке урчал во сне кот, а дед стоял у двери одетый, явно собираясь выйти во двор.
- Спи еще, все хорошо, - дед поправил бабке одеяло.
- Не ходи по темну… да, еще спросить тебя хотела. Есть еще минута ?
Кот на печке открыл один глаз и для порядку навострил уши.
- Да все хорошо, не переживай. Все сюда сами идут. Время есть, а что?
Бабка села на кровати и в глазах ее сверкнула любопытная искорка.
- Дед, ты почему в этот раз колобка – Колобком назвал?
- Да ты же знаешь сама. Потому, что он создан отражать то, что несет душа живая и дарить ей, если примет, нашу с тобой тепло и радость. Ну а дальше кто сколько унесет. А для кого-то тепло станет жаром. Говори лучше, что на самом деле хотела.
- Да хотела сказать, что уже совсем борода у тебя седая, а все хорохоришься. Вот почему твой колобок какие-то песни непонятные поет?
- Да как непонятные-то? Это песня на древний стих. Который старой истлевшей во зле лисе грозил, а маленькому лисенку, попавшему к ней в плен давал надежду и силу. А услышал я ее в деревне, видел, как молодежь под нее танцевала, вот и… Даже в потемках была видна искорка в глазах деда.
- Дед, неожиданно со слезой в голосе спросила бабка, А тебе не жаль колобка?
Дед обнял бабку, погладил по голове
- Ты что, моя хорошая, ведь мы сколько живем, сколько ты мне тепа дала, сколько я тебе. А ведь не кончается. И колобок теперь в зверях живет.

Над лесом розовело небо, когда волк напившийся воды и насквозь мокрый вылез из реки и на гнущихся лапах доковылял до дедовой избушки. Его душили слезы. Перед ним все еще плыли картины тех бед что он натворил, но он уже хотя бы мог ходить. Доковыляв до забора, волк прислонился к частоколу и сел на лавку.
Скрипнув, отворилась калитка. Вышел дед. Глянул на восходящее солнце, достал сигарету, угостил волка, закурили.
- Как там, как сам? спросил дед.
Волк не мог, да и не знал, что ответить. Главное, что он дошел. И даже если дед окончит его никчемную жизнь, это тоже будет хороший выход, как казалось волку. В нем все еще истлевали остатки черного бесконечного голода, становившиеся все больше похожими на изжогу. И эта бездна все больше расчищалась слезами и проживаемым горем. Тьма отступала и внутри, и снаружи. Так они посидели немного. В дали, в длинных тенях деревьев обозначилась еще одна тень. Из леса шел медведь и что-то нес в лапах.
- Дед, я не знаю зачем сейчас живу.- выдавил из себя волк, - Может мне вслед за ними – он махнул на черепа – к тебе на забор? Я натворил столько бед, что ни в жизнь ни мне, ни роду волчьему, кажется не исправить. Я сам – мерзота и грязь. Прибей меня. Посади на кол.
- Всех волков на колья сажать – осины не хватит. – улыбнулся одними губами дед.
- Я считал – хватит, - сказал подвывая волк. Ему казался бессмысленным дальнейший разговор, хотелось скорейшего разрешения. Он знал, что дед в силах если не сам, то с деревенскими выкосить всех волков и хищников в лесах.
Подошел медведь. Сел на против них на землю, потянулся за сигаретой.
- Ээээ… смотри у меня, повел бровью дед. – Ребенок у него на руках, а он курить. Малины перебродившей переели, я смотрю Михайло Потапыч, по-доброму пожурил дед. И уже мягче – Давай его сюда.
Дед взял из лап медведя крошечного лисенка, который даже во сне напевал:
- Я колобок – я колобок – румяный бок – румяный бок – так понравился лисенку добрый колобок с дедовой улыбкой, что снился он ему даже во сне.
- Хорошо, что лиса сама пришла, - сказал дед. – Не вынесла старая лиса обращенного к ней света. Но то, что в ней было живое – само захотело жить. И вот он – лисенок. Кому-то его выращивать? – с прищуром посмотрел на волка дед.
- Да мне и муравья доверить нельзя, - испугался волк.
- Хорошо. Нельзя, так нельзя. Ты же волчат своих любил и хорошо растил. Так и тут будешь – если захочешь. Жизнь, она ведь такая штука – прорастает где не ждали. Приходи – и расти лисенка. А хочешь – живи пока тут.

Тут вмешался медведь.
- Слушай, дед, а как так лиса сама пришла – это же я ее принес?
- Так главное, что маленькая лиса увидела своими настоящими глазами – настоящего колобка, настоящее тепло и рванулась к нему из последних сил. Ну и ты, Миша, кто как не ты подхватил бы малыша? Спасибо тебе.

Бабка тем временем уже топила печь, а солнце всходило над лесом, в котором снова все было по-человечески.