Скажи!

Скажи!

Чаще всего мои эротические истории, – выдумки похотливого, искривленного ума. Часть сознания выхватывает маленькую детальку реальности, задевшую струну чувственного воображения. Завладевает ей цепко, как котенок кончиком нитки. И вытягивает на свет из свернутого шерстяного клубочка фактуру. Выдает на гора с десяток фунтов эфемерной пряжи. Потом вяжет из нее полотно и кроит одежду. С тем расчетом, чтобы, с одной стороны, король был одет… А с другой стороны от трона, королева пусть остается голой.

Но сегодня чисто реальная, и, потому, короткая история. Начисто лишенная романтики. Если считать романтикой то, что подразумевает большинство. Рассыпанные розовые лепестки. Дорогой парфюм. Распахнутые двери ночных клубов. Низкий рев двигателя. Брендовая одежда. И роскошь, роскошь, роскошь. Из всех щелей. И блядские долбанные свечи.

Один замечательный писатель определил романтику через тоску по великому. Что ж, видимо, перечисленный список действительно отображает ту самую тоску. Тоску по вещам, кои представители поколения, не видевшие их близко, считают великими. А может, как раз видевшие. Но в должной мере не поимевшие. Пускай!

На мой одинокий взгляд, романтика это нечто внутри. Как вера. Только без святых. Псевдорелигия для сугубо мечтательных грешников. Безотносительно к их материальному положению или интеллектуальному потенциалу. Со своими, индивидуальными, со стороны порой кощунственными, наверное, ритуалами.

Простынь объемным пузырем накрывает разложенный диван. Мама ушла к подруге. Думаю, ушла чисто из альтруистических соображений, давая нам время побыть наедине. Через час вообще надо собираться на работу. И нам надо успеть. Все успеть. Хотя что там успевать-то. Диван. Шторы. Чистая, хоть и не новая, простынь. Я и она. Обоюдное желание подзабывших уже, как это бывает, не юных, но все еще молодых, людей. При не регулярной практике рассчитывать на превосходный результат трудно. Мужское нетерпение познавания. В первый раз же. С ней. Женское смущение. По той же причине. И потому, что на сегодня не планировала. Как будто я планировал! Предварительные ласки. Освобождение от обыденной, повседневной одежды без всяких красивостей. Соединение. Не животно-безотчетное. Я смотрю в ее глаза. И в них не столько страсти, сколько доверия. И затаенной надежды. Сопряжение. Не эгоистично-небрежное. Когда, молодецкое «эх, или х.й пополам, или пи..а вдребезги!» затмевает все. Нет, чуткое. Ловящее. Длящее редкий, не прекращающийся, и, одновременно, хрупкий миг, когда каждый становится частью друг друга. И наслаждение разливается по всему естеству от такого взаимопроникновения. Будто разноцветные наполнения двух разных чашек неожиданно взяли и опрокинули друг в друга. И, вопреки законам гравитации и здравого смысла, наполнители смешиваются, одновременно паря невесомо и закручиваясь динамично в вихри безумных радужных спиралей и сияющих протуберанцами сполохов.

Мне сладко. Ей хорошо. Но мое «сладко» неизбежно и прямолинейно утягивает меня к финалу. А ее «хорошо» остается не собранным до конца пазлом. Аркой, выложенной над воротами в ожидании завершающего, самого главного, замкового, камня. Неразорвавшейся морской миной с торчащими антеннками взведенных сосков, которой не хватает малости. Растворить кусочек сахара, удерживающий пружинный боек от удара по чувствительному детонатору. И ради ее взрыва я оттягиваю свой… Наступая, отступая, толкаясь и так, и эдак…

Пока не натыкаюсь на ее жаждущий взгляд… И не слышу, как ее губы подсказывают, повторяя раз за разом почти умоляюще, едва слышно:

– Скажи… скажи… скажи…

И я понимаю. Точно знаю, чего она ждет. И это точно не разнообразие механических фрикций. Ей, как Вселенной, раскинувшейся во мгле, нужно пылающее Слово! Без него ей не достигнуть своего «города на холме». И я даю так нужное ей сию минуту, выдыхая в ухо:

– Люблю… люблю тебя… люблю, милая!

Она кричит и бьется подо мной. Такая тихая обычно. Старающаяся быть незаметной всегда и всюду. Спокойная и плавная. Домашняя и предсказуемая. Приходит, низвергаясь с края огромной скалы, как бурная необузданная река.

Спустя минуту, когда я, успокаивая, глажу все еще вздрагивающую спину, ее ладонь натыкается на почему-то все еще бодрый член. Она вновь смотрит мне в глаза. Преданно. Влюбленно. Обожающе. Так, как мы, мужчины, всегда мечтаем, чтобы на нас смотрела женщина. И спускается ниже. С проложенной языком влажной дорожкой. Ниже. С поцелуями. Ниже. Ниже. С горячим выдохом обволакивает. Баюкает. Берет под опеку. Благодарит. Заботится. Поклоняется. Дышит одним дыханием.

Она совершенно безыскусна в этом. Но я даже не представлял, что существует такое измерение чувственности, в которое она влечет меня непринужденно, словно взяв за руку. И я погружаюсь все глубже, туда, куда ведет меня ее ласка. Ее непосредственная искренняя нежность. В измерение, где ей, абсолютно точно, нет равных!