Весенний гон

Торин Дубощит мог гневаться на вероломного эльфийского короля сколь угодно долго, но он не знал о нем всей правды, а правда эта заключалась, как ни страшно, в том, что гному Торину сотоварищи ещё повезло, что он проходил через Лихолесье осенью, когда корона еще только отцветала. Конечно, король в это время уже выходил из благостного миролюбивого состояния и становился раздражителен и гневлив, что и было продемонстрировано упрямым наугрим, но вспышки эти не шли ни в какое в сравнение с зимней порой.

Когда ударяли первые заморозки, лес затихал, а в морозные зимние дни казался и вовсе безмолвным. Эльфийские песни стихали, и веселый народ не сильно-то высовывался за пределы древесных жилищ. Жизнь в лесу замирала и превращалась в долгий сладкий сон для всех его обитателей…

Ну, почти для всех.

А Лесной король это время проклинал.

Корона к тому времени вырастала до максимальных пределов, начинала медленно засыхать, деревенела, а острые длинные шипы ее кололись, царапались, цеплялись за арки и спутывали длинные светлые волосы короля, и он ненавидел себя за то, что не был рожден в семье эльдар, которые были лишены подобных страданий и носили приличествующие всем высокородным эльфам кованые серебряные или золотые венцы.

Увы, нет. Трандуил по матери был из нандор и унаследовал их природную корону — украшение и проклятие одновременно.

Ровно так же, как он любил ее нежные зеленые побеги и бутоны мелких цветков, вплетающиеся в его золотистые пряди ранним летом и весной, он ненавидел зимнее время — пору, когда приходила пора ее сбрасывать. И не потому, что жалел с ней расставаться — к тому времени, как корона становилась старой и сухой, он мечтал и сам страстно желал от нее избавиться. Корона чесалась, мешала, вызывала к жизни годовые ритмы, заставляла кровь бросаться в голову и застилать глаза от злости, заставляла желать броситься на любую доступную эллет в радиусе нескольких миль… Как правило, через год после этих дней у какой-нибудь неосмотрительно вышедшей погулять в зимний лес эльфийки в стане темноволосых и рыжеволосых нандор обычно рождалось эльфийское дитя со светлыми волосами… а то и не одно. Сперва Трандуил стыдливо отводил глаза от плодов внебрачной любви, но со временем научился принимать и любить их; в конце концов, войско тоже нужно было кем-то пополнять.

Старший принц тоже смотрел на бастардов без презрения. Кого он осуждал, так это отца. Тот, увы, ничего не мог с собой поделать, — но страдания его до поры до времени были от Леголаса скрыты, к его же счастью.

В первый год после потери отца Трандуил впервые ощутил на себе все прелести роста короны. По весне она, как было сказано, цвела светлыми бутонами, покрывались листиками тонкие висячие побеги, сплетаясь с его собственными локонами… И все было славно. До месяца ноября. Тогда она выросла высокой и начала мучительно чесаться; Трандуил на глазах юного принца не находил себе места, вспыхивал по пустякам, норовил прислониться головой к деревянной витой арке и чесать об нее острые зубцы короны до умопомрачения, до боли, до содранной тонкой коры, до первого «Ада, у тебя кровь на волосах!» и ответного «Тебе показалось, сын мой, то краснеют осенние листья». А потом начинался гон, желание схватки, готовность напасть на любого воина, встретившегося на пути. Именно поэтому зимой лесной чертог вымирал, и даже Нэрвен опасалась отпускать Келеборна на охоту в это время.

Конечно, от этой позорной приметы диких нандор можно было избавиться, отломить корону до срока силой, но от помутившегося разума это не спасало, и кровавые рубцы на висках и затылке болели сильнее, чем если бы короне дали отпасть своим чередом.

А потом наступала пора ранней весны, и король возвращался на трон, умиротворенный, спокойный, с ясной улыбкой и чистым взглядом. С волосами сплетались первые тонкие побеги свежей зелени, и корона была такой бархатисто-мягкой, что ее хотелось гладить и гладить.

Он позволял.